Евгений Гребенко - Чайковский

- Выберем, выберем! - закричали казаки.

- Выберите его сейчас, - сказала шинкарка.

- Хорошо, хорошо! Сейчас. Да здравствует наш куренной Никита Прихвостень! Ура!..

Казаки бросили шапки кверху; Никита важно раскланялся, поблагодарил за честь, сел на лавку и, под-боченясь, сказал:

- Ну, теперь, Алексей, отдавай гроши своему начальству; оно тебе приказывает.

- Не отдам, хоть бы ты и вправду был начальник; проспись, тогда отдам.

- Эге! Твердо сказано, характерно. Хлопцы, из него путь будет! А вы что там смеетесь, бабы? Думаете не отдаст? Посмотрим. Хлопцы, станьте подле этого изменника; так, сабли вон!..

- Ну, что? теперь отдашь, братику? а?

- Не отдам.

- Не отдашь? - протяжно сказал Никита.

- Чужие, чужие! - закричала Татьяна, вбегая в комнату. - Слышь, скачут по степи!..

Один казак прильнул ухом к стене и значительно сказал:

- Сильно скачут: верно, за кем погоня.

- Я разведаю, - быстро проюворила шинкарка, схватив со стены ружье, - а вы топчите, гасите огонь.

Огонь погашен; в темноте защелкали курки ружей и пистолетов и прошептал один казак:

- Скачут; сильно скачут; уж не крымцы ли? Говорят, они сбираются на гетманщину. - И все стало тихо, как в гробу. Чья-то мягкая рука сильно схватила за руку Алексея, и кто-то прошептал ему на ухо:

- Ступай за мной, я спасу тебя.

- Кто ходит? - спросил Никита.

- Это я, - сказала Татьяна, - сидите смирно; пойду проведаю, что делается.

Она вышла и вывела за собой Алексея. Ночь была тихая, безлунная; звезды ярко горели на чистом небе; чуть слышно роптал ручей, разбиваясь о встречные камешки, да порою шелестела земля, сыпавшаяся из под ног шинкарки, которая осторожно пробиралась между скалами вверх по тропинке. Вдали на степи слышался глухой топот. С полверсты шел Алексей за Татьяною вниз по ручью; потом она быстро вскочила на скалу и почти втащила туда за руку Алексея, раздвинула терновик, села на камень, посадила возле себя изумленного поповича и сказала:

- Не бойся, ничего не бойся; мне жалко стало тебя, они б тебя убили ни за что, вот я и выпустила в степь казацких коней; кони побегают да и прибегут сюда, а нашим гулякам страху задала: они забыли о тебе с перепугу. Сиди здесь; как уснут наши, мы убежим; твоего коня и еще другого я нарочно оставила: я украду у Варвары мешок дукатов, и мы славно заживем. Хочешь?

- Пожалуй, убежим, я тебе за это заплачу, а золота не крадь у тетки; грех красть.

- Какая она мне тетка!.. Твоей платы я не возьму: не век же мне все делать за плату!.. Сиди смирно; послезавтра будем далеко, у вас, на гетманщине.

- Нет, я хочу в Сечь.

- Зачем тебе в Сечь?

- Видишь, Татьяна: я люблю девушку богатую, знатную, люблю и не могу назвать ее своею; так пусть же пропадет моя голова, коли позволила сердцу полюбить неровню. Поеду в Сечь, авось в схватке сложу голову под ножом татарина.

- И ты ее любишь?

- Очень люблю.

- И она хороша?

- Лучше всех на свете! Я ее люблю больше всего, больше своей жизни. Если мне доведется умереть за нее, я поблагодарю бога; мне будет весело и умирать.

- Я бы убила ее.

- За что?

- Так. Отчего она счастлива, отчего меня никогда никто не любил так? Ласкали меня, как собаку, и, как собаку, отталкивали ногою, когда я наскучала им. Алексей, поцелуй меня как сестру; хоть из милости... Я полюбила тебя с первого взгляда; я смеялась, шутила, пела перед тобою - а ты был грустен, даже не улыбался, от чего хохотали другие; даже не смотрел на меня, и мне стало совестно самой себя; я была сердита; мне казалось, я ненавижу тебя, казалось, готова была убить тебя, и не знаю, чего бы ни дала, чтоб спасти тебя от пьяных казаков... Бог с тобою, люби другую! Не думай обо мне, только поцелуй меня... Мне ночью приснится твой образ, твои стыдливые очи, кроткие речи, твой поцелуй, и мне станет весело, весело... Поцелуй же меня! Посмотри, я плачу, ей-богу, плачу!. Ну, вот так, спасибо! Сиди смирно, спи на здоровье; казаки проспятся - все забудут; они люди добрые... вы поедете вместе...

И, жарко, судорожно обняв и поцеловав Алексея, Татьяна изчезла в кустах терновника.

Несколько времени был слышен топот около балки, потом громкие голоса казаков, ловивших лошадей, потом восклицание: "Агов, Алексей! Где ты? агов!.." Затем какая-то песня, звон разбитого стекла, еще какие-то отголоски все тише и тише .. и Алексей заснул.

Было уже около полудня, когда проснулся он; перед ним стояла Татьяна.

- Я пришла будить тебя, - говорила она, - и жалко было будить, так хорошо спал ты. Вставай скорее; Никита и казаки готовы ехать на Сечь.

- Ехать, так и ехать, - отвечал Алексей. Никита, увидев Алексея, очень обрадовался; казаки удивлялись, как он мог пропасть из шинка, будто сквозь землю провалился, и предрекали из него в будущем великого характерника; но и Никита и все вообще не могли представить, как мог человек вытерпеть, не отдать на попойку чужих денег и даже чуть не попал через это в весьма неприятную ссору.

- Странное дело для меня бабы, - говорил Никита, выезжая из балки, никто их не поймет. Хочешь поцеловать Татьяну - бьет по рукам, царапается, как кошка, а выезжаешь - не вытерпит, в слезы ударится!

Алексей оглянулся: стоит Татьяна над балкою, смотрит им вслед и отирает глаза белым платком.

VII

Обычаи запорожские чудны!

Поступки хитры! И речи,

и вымыслы остры и больше

на критику похожи.

Никита_ Корж_

Начало вечереть, когда перед нашими путешественниками открылась крепость, обнесенная высоким земляным валом, с глубоким рвом вокруг и палисадом;вал был уставлен пушками; за валом раздавался говор, дымились трубы, блестел золотой крест церкви и торчала высокая колокольня; из ее окон глядели пушки на все четыре стороны.

- Вот и Сечь-мати! - сказал Никита.

- И святая Покрова, - прибавили казаки, сняли шапки, перекрестились и въехали в городские ворота. Казаки поехали по своим куреням, а Никита прямо к кошевому представлять новобранца.

- А что, узнал ты Зборовского? - спрашивал Никита, идя от кошевого к куреню.

- Как не узнать! Он тот самый Стрижка, с которым не раз мы гуляли в Киевской бурсе. Я уже хотел признаться, да такая в нем важность!..

- Важная фигура, настоящий кошевой! Всем говорит: "Здорово, братику", будто простой казак, да как скажет: "братику", словно тумака даст, только кланяешься - настоящий начальник.

- Я думал, он узнает меня.

- Молчи, братику, он узнал тебя, я это сейчас заметил; да себе на уме, верно, так надобно. Правду говорит песня:

Только бог святой знает,

Что кошевой думает, гадает!..

А вот мы уже близко нашего Поповичевского куреня. Есть ли у тебя в кармане копейка?

- Больше есть.

- Я не спрашиваю больше; а есть ли копейка?

- Найдется.

- Ну, так войдем в курень; скоро станут вечерять.

Курень была одна огромная комната вроде большого рубленного сарая, без перегородок, без отделений, могущая вместить в себе более пяти- или шестисот человек; кругом под стенами куреня до самых дверей были поставлены чистые деревянные столы, вокруг их - скамьи; передний угол был уставлен иконами в богатых золотых и серебряных окладах, украшенных дорогими каменьями; перед иконами теплились лампады и висело большое серебряное церковное паникадило; несколько десятков восковых свеч ярко горели в нем и, отражаясь на блестящих окладах образов, освещали весь курень. Под образами, за столом, на первом месте сидел куренной атаман.

Когда Никита с Алексеем вошли в курень, казаки уже собрались к ужину и толпою стояли среди комнаты, громко разговаривая кто о чем попало. Всилу протолкались они к атаману между казаками, которые, неохотно подаваясь в стороны от щедрых толчков Никиты, продолжали разговаривать, даже не обращая внимания на то, кто их толкает.

- Здорово, батьку! - сказал Никита, кланяясь в пояс атаману; Алексей сделал то же.

- Здоровы, паны-молодцы. Чем бог обрадовал?

- Вот кошевой прислал в твой курень нового казака.

- Рад... Ты, братику, веруешь во Христа?

- Верую.

- А что тебе говорил кошевой?

- Поважать старших, бить католиков и бусурманов.

- Добре!

- Говорил стоять до смерти за общину и святую веру, ничего не иметь своего, кроме оружия; не жениться.

- Добре, добре! И ты согласен?

- Согласен, батьку.

- А еще что?

- А после сказали: ты еси попович, так и ступай в Поповичевский курень; там же и казаков теперь недостает.

- Правда, пет у меня теперь и четырех сотен полных: много осталось в Крыму, царство им небесное!.. А что был за курень с месяц назад, словно улей!.. Ну, перекрестись же перед образами и оставайся в нашем товаристве.

Между тем куренные кухари (повара) уставили столы деревянными корытами с горячею кашей и такими же чанами с вином и медом, на которых висели деревянные ковши с крючкообразными ручками - эти ковши назывались в Сечи "михайликами", - разносили хлеб и рыбу, норовя, чтоб она была обращена головою к атаману; принесли на чистой, длинной доске исполинского осетра, поставили его на стябло (возвышение) перед атаманом и, сложив на груди руки, низко поклонились, говоря: "Батьку, вечеря на столе!"