Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"

Книг немецких или английских в наших библиотеках было мало, а русских и еще того менее. Исключение в этом отношении составляла библиотека графа Федора Андреевича Толстого, в которой находилось много славяно-русских рукописей и старопечатных славянских и русских книг. К сожалению, владелец библиотеки составлял ее исключительно из тщеславия и сам не понимал значения своего собрания [46].

В известной Салтыковской библиотеке считалось от 4 до 5 тысяч сочинений, большей частью на французском языке, содержания исторического, по разным наукам и словесности (между прочим многотомная энциклопедия); попадались кое-какие немецкие и английские сочинения, а русских книг в этой библиотеке, принадлежавшей одному из древнейших и славных русских домов, едва набиралась какая-нибудь сотня [47]. За знатью тянулось дворянство и среднее состояние. Приезжавшие на Макарьевскую ярмарку помещицы, следуя тогдашней моде, запасались не только чепцами, но и книгами; дворяне, имевшие дохода не более 500 руб., собирали библиотеки [48], но, конечно, без всякой системы, что попадалось под руку. Покупались преимущественно романы и притом переводные: Лафонтен и Крамер, Грандисон и Клариса составляли содержание библиотеки. «Странный был состав маленькой библиотеки молодых Пещуровых, пишет Ф.Вигель [49]: полное собрание сочинений Флориана, все творения Дорота, маленький том Буффлера, театр Мариво, письма к Эмилии о мифологии г. Демутье, Шольё и Лафор, Бернис и Жанти Бернар; все легкое, розовое, амурное, ни одной русской книги. Вместе с версальскими предрассудками вошла y нас в моду французская литература», и часто иностранные книги наполняли библиотеки таких владельцев, которые не знали ни одного из иностранных языков. Ряжского уезда, Рязанской губернии помещик А.С.Сербин, хотя и не владел языками, но имел y себя библиотеку, составленную преимущественно из творений французских литераторов XVIII века. В ней преобладали энциклопедисты, особенно Вольтер, и сам А.Сербин был горячим его последователем.

«Знакомство деда с сочинениями Вольтера, конечно в русском переводе, говорит современник [50], не осталось без последствий. Он заразился религиозным неверием, сделался безбожником. «Я ничему не веровал, сказал он мне однажды в откровенном разговоре, — хотя с малолетства был строго держан в правилах церковного учения».

«Проводя в деревне более половины года, говорит другой современник [51], без особого занятия по хозяйству, я занимался чтением, но выбор книг был для меня вредный. Читал я с жадностью сочинения так называемых философов XVIII столетия, пиронизм коих столь во мне запечатлелся, что в последующую жизнь мою даже и в преклонности лет моих, много мне стоило исправить впечатления и покорить разум к послушанию веры».

Пропитанные книжными идеями философов, наши деды в отцы, с наплывом эмигрантов, стали еще более воспринимать эти идеи при помощи живого и увлекательного слова. Своим лоском и светским образованием французы скоро подчинили себе тогдашнее общество и явились в качестве занимательных собеседников, учителей-наставников, содержателей пансионов не только в городах, но и в селах [52], содержателей модных магазинов и даже распорядителей имений. Пользуясь авторитетом представителей передовой нации, французы своим изяществом легко заслуживали расположение женщин, становились друзьями дома и через жен имели влияние на их мужей, детей и все семейство. Из обветшалой Франции нахлынуло к нам волокитство, в модных домах появились дамские будуары с мягкими диванами, а с ними истерики, мигрени, спазмы и другие болезни [53]. Большинство стало подражать во всем французам, этим остроумным, живым и болтливым людям, образцам вкуса и прогресса.

Русская женщина, обнажив свою талию, утонула во французской болтовне и, увлекшись кокетством, проводила время среди танцев, в рассеянной и пустой жизни.

— Смотрю в публичных собраниях на молодых красавиц XIX века, говорил В.Мулатов [54], и думаю, где я? в Мильтоновом ли раю, в котором милая натура обнажалась перед взором блаженного Адама, или в кабинете живописца, где красота являлась служить моделью для Венерина портрета во весь рост? Наши стыдливые девицы и супруги оскорбляют природную стыдливость свою, единственно для того, что француженки не имеют ее, без сомнения те, которые прыгали контрдансы на могилах родителей, мужей и любовников! Мы гнушаемся ужасами революции и перенимаем моды ее! — Какие женщины дают ныне тон в Париже? Роскошные супруги банкиров и подрядчиков, женщины низкого состояния, не имеющия понятия о любезности прежних знатных француженок, которые всего более отличались игрою ума и кокетничали нежным чувством пристойности.

— Увы! говорил другой современник [55], французский язык делается господствующим в русском образованном обществе и даже в провинциальном. И что удивительнее всего теперь — воюя с французами, имея тысячу причин брезгать ими, мы не оставляем своего пристрастия. — Мы не хотим видеть, что это походят уже на начало владычества над нами, ибо, следуя истории всех времен, только победителям было свойственно передавать побежденным свой язык и обычаи.

Высшее общество и большая часть среднего были вполне в иноземных руках. Матушки торопились отдавать своих дочерей за титулованных эмигрантов, чтобы иметь удовольствие называть их графинями, маркизами и герцогинями; батюшки щеголяли вольнодумством и безверием, а сынки кинулись в разврат, руководимые во всем выходцами-иностранцами [56]. He было ни сговора, ни свадьбы, ни развода, ни похорон, ни завещания, ни крестин, где бы француз тем или другим образом не принимал участия. Семейные праздники, спектакли, где почти всегда играли французские пьесы — все находилось в распоряжении французов [57]. В знатных домах, по словам Погожева [58], няньки, даже горничные и барский камердинер говорили по-французски. Русская речь была забыта [59] и русские обычаи были в загоне. Вместо прежнего, исполненного достоинства приветствия легким наклонением головы, русские барыни целовались в обе щеки, потому что так делали француженки, говорили кучу любезностей, не сочувствуя собственным словам. Подражая во всем французам, они наивно бранили Наполеона и французов, забывая, что не могут похвастаться обедом, если он не был приготовлен поваром-французом. — «Русские переносят вас во Францию, писала мисс Вильмот [60], не сознавая ни мало, насколько это унизительно для их страны и для них самих». Национальные костюмы, танцы и музыка были покинуты и сохранились только среди простого народа.

«Все то, — писал A.С.Шишков — что собственное наше, стало становиться в глазах наших худо и презренно. Французы учат нас всему: как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять. Мы без знания языка их почитаем себя невеждами и дураками. Пишем друг к другу по-французски. Благородные девицы наши стыдятся спеть русскую песню. Мы кликнули клич, кто из французов, какого бы роду, звания и состояния он ни был, хочет за дорогую плату, сопряженную с великим уважением и доверенностью, принять на себя попечение о воспитании наших детей. Явились их престрашные толпы, стали нас брить, стричь, чесать. Научили нас удивляться всему тому, что они делают, презирать благочестивые нравы предков наших и насмехаться над всеми их мнениями и делами. Одним словом, они запрягли нас в колесницу, сели на оную торжественно и управляют нами, а мы их возим с гордостью, и те y нас в посмеянии, которые не спешат отличать себя честью возить их. He могли они истребить в нас свойственного нам духа храбрости: но и тот не защищает нас от них: мы учителей своих побеждаем оружием; а они победителей своих побеждают комедиями, романами, пудрою и гребенками».

Побежденные ими наши маменьки, дочки и внучки, одетые по последней моде, целые дни проводили в роскошных будуарах, окруженные гостями. Их туалет, язык и манеры напоминали что-то французское; но при всем том оне не могли назваться благовоспитанными, а исключительно подражательницами, далеко не усвоившими себе той гармонической прелести в обращении, которая преобладает и так пленяет во Франции. «Когда московские барыни, — писала мисс Вильмот, — оглядели вас с головы до ног, перецеловали вас раза четыре или раз шесть вместо двух, поручили себя вашей вечной дружбе, в шутливом тоне и прямо вам в лицо провозгласили, что вы прелестны, расспросили о цене каждого предмета в вашем наряде и выразили свои предположения на счет большей или меньшей удачи предстоящего бала в благородном собрании, — более от них уже ожидать нечего. Едва ли мысли их могут простираться далее, разве только, чтобы бранить русских ювелиров и восхищаться искусству французских» [61].