А. Ветлугин - Авантюристы гражданской войны

И к 1919 г. — к эпохе приказа Троцкого — «Пролетарий, на коня!» — Далматовым было собрано нечто весьма реальное: около 50 000 прекрасно обученных, породистых лошадей. Кроме того, сделал он все возможное для того, что именно «пролетария» не пустить на коня… Прирожденные наездники: военнопленные мадьяры, киргизы, татары, — из русских — многочисленные гвардейские офицеры, лейб-казаки, уланы и др., слетевшиеся на огонек «своего» Далматова, вот каково было ядро конницы Буденного.

Далматов ее создал, Брусилов дал ей те инструкции, которые выработались в результате Молодеченских и Луцких боев: 2–3 броневика на каждый эскадрон; мощная артиллерия на флангах, вместо разведки значительные отряды, снабженные легкими орудиями; пехота, «взятая на буксир», т. е. посаженная на круп второй и третьей линии.

Все вместе само по себе было так мощно, что можно было позволить роскошь придумать народного таланта — Буденного.

Врангель, Мамантов, Улагай[112] — каждый из них как кавалерист был в сотни раз талантливей пресловутого Буденного. Но если не было броневиков, если вместо лошадей союзники прислали вьючных мулов, если в Крымский период рабочие лошади крымских колонистов должны были соревноваться с английскими кровными Буденного — то результаты не могли быть иными, чем они были. Красные полностью использовали то, чего не смогли использовать белые, в чем им не захотели помочь мнимые друзья. История каждого дня гражданской войны!

Троцкому повезло на гвардейцев. Далматов создал кавалерию; бывший царский паж Верховский[113] — артиллерию, бронеотряды, бронепоезда. Карьера Верховского общеизвестна. Облюбованный Керенским за свои ярко демагогические наклонности, Верховский был назначен в мае 1917 командующим войсками Московского военного округа. Поддерживая идею сепаратного мира, Верховский быстро снискал популярность в солдатских низах. В августе 1917 года, в дни Корниловского выступления, он организовал знаменитый карательный отряд для «очищения ставки». Отряд, состоявший из матросни и немецких агентов, поставленных для руководства, — яростно стремился убить Корнилова, Деникина и др.

Одновременно своей лживой телеграммой, что атаман Каледин движется на Москву, Верховский сперва вызвал истерику Керенского, а затем стал его успокаивать «бешеной энергией»: речами в совдепе, посылкой «разложившихся частей гарнизона» навстречу Каледину, который спокойно сидел в Новочеркасске… и т. п.

За такие высокопатриотические действия Верховский был приглашен на пост военного министра, освободившийся с уходом Савинкова.

И на новом месте он поддержал славную марку: засыпал кабинет проектами сепаратного мира, частичной демобилизации(!), демократизации военных органов…

С первых дней переворота большевики окружили Верховского всяческим внимание и зазывали в совнарком. Верховский колебался и почти год выжидал, писал дневник и все справлялся, где и что Керенский. Когда выяснилось, что последний уже читает лекции и живет входной платой, Верховский пошел в военспецы, и ему-то большевики поручили реформу артиллерии.

Исключительно важную оперативную роль Верховский сыграл при разработке крымских операций, так как еще в мирное время он тщательно изучал топографию местности, в особенности Перекопа и Сиваша.

В этой последней роли он усиленно прикрывался Бела Куном[114] и Фрунзе[115]: болтливым венгерцем и невежественным студентом.

В списке лиц, оказавших «исключительные заслуги Р.С.Ф.С.Р.» в борьбе с Врангелем, Верховский значится рядом с Каменевым. «Известия» раскрыли это замысловатое инкогнито.

И солнце Аустерлица[116], и тьма Ватерлоо[117], и счастье Моро, и его печальная судьба. В жизни советских генералов времена менялись. Падали одни, восходили другие. Отошел от высоких дел Бонч-Бруевич (в связи с опалой, постигшей его брата), взошла звезда Раттеля[118] — сотоварища по корпусу Духонина, в один день с ним награжденного офицерским Георгием. Неуклонно и прогрессивно цвел один Каменев, победитель Колчака и Деникина, единственный человек, которому доверяет даже Бухарин[119], владелец чужого дома на Кузнецком мосту, подаренного ему «Р.С.Ф.С.Р.» осенью минувшего года.

В украинскую эпоху барыши и славу Каменева оспаривали знатоки украинского боевого театра: Гутор, Клембовский, Сытин. Дважды они занимали Украину, дважды водворяли в Киеве Христиана Раковского с его американскими секретарями и румынскими дактило[120]. Целый год катались они по линиям: Киев-Харьков, Киев-Волочинск, Киев-Одесса и т. д.

За семь лет они изучили на Юго-Западе буквально каждый кустик. Разбив Деникина, они без труда обошли в маневре под Киевом и Пилсудского[121].

Безнадежно скомпрометированные, с упорством тщеславия, они все более стремились к цели — стать советскими Моро и Пишегрю. Неоднократные попытки белых агентов вступать с ними в сношения наталкивались на их самый яростный отпор.

Не последнюю роль в их стараниях играл и тот процент из контрибуции занимаемых городов, который под сурдинку проводил Троцкий под видом подарков «освобожденных местностей». Сквозь пальцы смотрели и на «торговые предприятия» их креатур. Так, правая рука Сытина, генерал Одинцов[122], во времена киевских переговоров с гетманом, усиленно спекулировал мануфактурой, сахаром и валютой. Был пойман, судим, но амнистирован за заслуги, оказанные революции.

В результате за три года существования института военспецов не было случая, чтобы в раскрытых заговорах фигурировала хоть одна крупная фамилия. Из офицеров — молодые и невлиятельные. Генералы, смаклерованные Парским, честно поддержали престиж красной звезды.

Восставали: б. пристав Муравьев[123], казак Миронов[124], солдат Думенко[125], матрос Дыбенко. Генералы типа Гутора козыряли и щеголяли гениальными планами.

В отношении угодливости и старанья полковник Каменев отнюдь не превзошел общий уровень военспецов.

«Я доволен моими генералами», — сказал Троцкий еще в прошлом январе… «На примере вождей красной армии мы могли убедиться в полезности привлечения буржуазных специалистов», — прибавил недавно Ленин.

…А когда вспыхнуло Кронштадтское восстание[126], когда никто из спецов не увлекся примером скромного Козловского, и лишь полковник Каменев пожал лавры полковников Мина и Римана[127], тогда и заядлым скептикам стало понятно, что Левин фокус действительно удался.

Деньги не пахнут, продажа шпаги не портит клинка{8}.

«Слово принадлежит Карелину Владимиру!..{10}»

Сто шестьдесят большевиков, заполнивших бывший концертный зал злосчастного Мамонтовского[128] «Метрополя»[129], начинают гоготать заранее. Но хохотом не смутишь этого неугомонного благообразного старика с внешностью президента Лубэ[130]{11}.

Проворно взбегает он на эстраду. Какие-нибудь шесть месяцев назад румын Матиэску разливался здесь в Легаровских[131] руладах; а сегодня звучат вегетарианские призывы к добру, к уничтожению всякой власти и всякой собственности, всякого террора и всякой злобы…

«Что думал по этому поводу Христос?» — саркастически перебивает иссиня-бледный от перманентной внутренней злобы Бухарин.

«Можно и об Иисусе», — сыпятся священные тексты.

«Прекратите балаган», — хрипит Мартов[132]. И среди общего воя, хохота, брани, веселый румяный матрос Донской[133] (который еще через три месяца бросил в Киеве бомбу в фельдмаршала Эйхгорна и сам повис на площади в Липках) вкладывает в рот три пальца. Разбойничий соловьиный посвист…

Настает очередь председателя — невозмутимого Свердлова[134]. В кожаной куртке, в кожаных штанах, изумительно похожий на штопор, иерихонским голосом возглашает Свердлов: «Гильотинирую прения…»

Карелин бежит на крайний левый фланг и со страстной жестикуляцией что-то говорит своему соседу, Александру Ге. Колесо вертится.

С момента установления советской власти в среде московских анархистов немедленно произошел раскол. Часть — немногочисленная и невлиятельная — встала на «советскую платформу» и послала своих депутатов во Всероссийский Ц. И. К. В качестве лидеров она имела Владимира Карелина и Александра Ге. Идеи, тактика, логика и этика — все наполняющее жизнь партии — зарождалось в приплюснутой лысой голове Александра Ге. Маленький, сморщенный, в неизменной черной косоворотке, самое странное впечатление производил этот безнадежно запутавшийся человек.