Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Грицко Хрин произнес зажигательную речь. Взяли Захара... Кого взяли? Захара! Был себе человек, просвещал людей - и вот нет его, взяли, заперли, засадили в каземат. Учителя в Сумы увезли, там не тюрьма, а крепость, не подступишься.

- В воскресенье ярмарка в Лебедине, - сказали люди.

Множество людей привалило на ярмарку. Орина, Павло стояли на возах и, обращаясь к людям, призывали их двинуться в поход на освобождение узников, которые не видят солнца, воли, погибают в тюрьме за народ! Какое сердце не откликнется, не содрогнется от этого призыва? Ярмарка всколыхнулась, заволновалась. Как только над головами взвилось красное знамя, люди сняли с возов оглобли и кинулись освобождать заключенных, которые за народ, за свободу томятся в неволе. Платки, брыли запрудили улицу. Мощный, сплоченный отряд из Буймира шел во главе.

Стражники обнажили шашки, да что они могли сделать против мира? Лес оглобель! Беспорядочные выстрелы. Вопли, визг. Грозный рев. Под могучим натиском стражники растерялись, разбежались, попрятались от расправы на сеновалах, чердаках.

Захар появился перед многолюдной толпой крестьян со всклокоченной бородой, сосредоточенный. Через всю грудь его полотняной сорочки шла красная вышивка. Он снял брыль, поклонился миру на три стороны, поблагодарил за освобождение. "Спасибо, люди!" - заглушили гомон добрые и вместе с тем грозные слова. Радость пробежала в толпе. Шум сразу утих, страсти улеглись, прояснились лица, облегченно вздохнули груди. Грицко Хрин, за ним Чумак, а затем и Тимофей Заброда бросились обнимать Захара. Казалось, весь мир был рад его обнять. Сколько волнений, переживаний! Кое-кто утирал слезы.

- Веди нас! - кричали люди.

7

Неустанно бьют колокола. Звоны сливаются в протяжный гул, разносятся по полям и селам, будят народ, кличут, напоминают. Палящее солнце заходит, а дороги полны взбунтовавшихся людей, над Пслом стелется пыль, стекаются подводы и пешеходы.

Белый, торжественный шагает Ивко за людьми, красное знамя зовет на святое дело, душа полна переживаний. И откуда взялась эта сила у людей, что они разбили каземат, освободили Захара, а теперь сын его ведет людей на расправу с панами, крушить панские гнезда? Павло ласково кричит дедам, окликает их и Орина, чтобы они сели на подводу, а лицо у Павла отчаянное, смелое и топор за поясом. Охрим даже повесил через плечо ружье. Павлу не впервые драться с панами.

Деды шли рядом и вели тайный разговор: не грешное ли дело люди задумали? Но Ивко сказал: кто теперь думает о грехе? А панам не грех угнетать людей? Кабы одному, а то всем миром! Всем ничего не будет...

Уж такое пришло право, что повсюду убивают панов, полицейских. Теперь все можно, и никто ничего за это не сделает. Люди идут на святую расправу с угнетателями, которые выпили столько крови из Ивка, неужели он хоть перед смертью, хоть бессильной рукой не отплатит за свои несчастья, за все притеснения? Грех перед богом и перед людьми сидеть дома. Пусть прячутся в конопле трусливые. Пусть падет кара на их головы. Пусть позор и презрение людей падут на малодушных.

Справедливые слова убедили Савку, хоть он и до этого был убежден, а только колебался, хотел узнать мнение приятеля. Обойдется ли дело без крови? Слышно, эконом Чернуха собрал в конторе челядь, выставил пиво, калачей - пейте, гуляйте. "Разбили люди тюрьму в Лебедине, теперь нам не миновать беды". Упрашивал, чтобы защитили, потому что самим некуда будет деться... Это выведали дозорные Павла.

Глаз не охватит, сколько народа высыпало на дорогу. Сходились со всех сторон, по шляхам, через леса, напрямик, с косами, вилами. Сельский комитет ведет народ.

Вековая дума о земле и правде ведет народ!

Много людей, а говора почти не слышно, все думают про себя, сосредоточенные, гневные.

- Кабы нам застать Харитоненку, - говорит Захар. - Ничего бы больше не хотел.

- Надейся, будет он тебя ждать, - отвечает Грицко Хрин. - Дозорные Павла разведали, что даже Чернуха удрал в Лебедин, в больнице прячется, пережидает - больной... А добро свое отправил частью в соседнюю экономию, частью по дворам да по хуторам хозяйчиков-богатеев. Там и Мамай с Калиткой нагрели руки.

Тут Грицко Хрин несмело обратился к Захару с важным делом. Никто, конечно, не испытывает жалости к панам, но Грицко Хрин нерешительно напоминает снова Захару, чтобы не сделали чего-нибудь в горячке. Надо было известить Нарожного, посовещаться с ним, может быть, он дал бы какой-нибудь совет, помог бы, как во время забастовки. Об этом у них уже был разговор, но Захар и слушать не хотел - некогда советоваться...

Как и ожидал Грицко, Захар и на этот раз озлился на замечание, стал горячо возражать. Разве у него самого не хватит ума, не знает он, что ли, что надо делать и как вести народ? Разве Захару нужна нянька? Давно вышли из пеленок! Захару незачем ходить за советами и наставлениями! Снова слушать слова о единении всех сел... Набат зовет людей! Жди, пока уездами договорятся! У всех одни намерения, Кого народ выбрал председателем сельского комитета? Кто тут повелевает? Понабрались люди силы. Душа горит...

Очень недоволен был председатель сельского комитета неуместным вмешательством. Не показалось ли ему, что Грицко хочет посеять среди людей недоверие к способностям и уму Захара?

И вот Захар, который сам не раз призывал бороться с панами объединенными силами, на этот раз озлился, не стал и слушать рассудительных речей. Ненависть вела человека.

Грицко убедился, и не только он - многие заметили, что Захар отвык советоваться с людьми, все больше приказывает да распоряжается, управляет селом. С каждой новой победой над панами Захар рос в общих глазах, приобретал уважение, и это увеличивало его задор, веру в свои силы, смелость, и теперь он не стал признавать ничего и даже к Павлу не очень прислушивается.

Захару теперь не верится - неужели и он был когда-то боязливый, несмелый?

Захар злорадно улыбнулся. Ему кажется, что он и родился бунтовщиком. Последнее время он стал часто смеяться, заметили люди, а уж как осмелел, набрался силы! Стал часто задумываться - в заботе о людских судьбах.

Остановились перед воротами: где же сторожа? Павловы парни стали друг другу на плечи, влезли на стену. Тимофей Заброда, окинув взглядом двор, усмехнулся. Тихо вокруг, нет никого. Что сделает горсточка челяди против силы? Разбежались, как мыши, заперев ворота на железные засовы, замки. Раз исчез эконом, глупо было бы челяди стеречь и охранять панское добро.

Пришел час расплаты, люди чувствовали удивительную решимость сломить вековое зло, уничтожить, сокрушить гадов. А пока что грохотали железные ворота, так что в лесу отдавалось, и, наверно, отголосок долетал до панских покоев, наверно, грохот и треск разрывал сердце Харитоненки. Привычны руки к сильным взмахам, немало покололи они пеньков, намолотили цепами хлеба, положили косами травы. Одним ударом разбили ворота. Запоры, препятствия только разжигали людей.

Ворвались, словно буря, заполнили просторный двор. Все кругом зашумело, загудело, где тут было согласовывать действия, направлять людей? С шумом и натиском хлынули на панский дворец, который еще вчера держал в страхе людей. Но как подступить, с чего начать? Дворец стоит как крепость - за что взяться?

Думали недолго - гнала жажда мести. В этом гневном вихре трудно было распознать, уследить за всеми движениями и поступками.

Припоминали все панские несправедливости, кривды, гнет. Сердце наливалось ненавистью.

Молодка рвала лекарственные травы - лесники поймали, посадили на муравьиную кучу.

Пан передвинул межи - судись с ним! Межевое ведомство в помещичьих руках. Земский - слуга пану. Разве сенат за народ? Пусть огонь выжжет людскую кривду!

Люди стащили в кучу жнейки, сеялки, молотилки, обложили их соломой и подожгли.

Пусть горят отработки, аренда, штрафы, которые пан тянул с людей!

Под картофель снимали в аренду с сажени - семьдесят два рубля десятина!

Пусть выжжет огонь панское надругательство над трудовым человеком!

Изможденная мать несла на плечах мешочек муки для детей.

Иной катил по дороге бочку с сахаром.

Захару прежде всего бросилась в глаза роскошная, блестящая люстра, краса помещичьего дворца. Рассудок помутился, сильный взмах кола - и сотни хрупких хрустальных сосулек жалобно зазвенели, разлетелись над столом. Чудесная музыка! Людям казалось, что это заскулила панская душа. Удары кольев сыпались словно на какое-то чудище, разбивая ненавистную люстру.

Обошли все покои, били мрамор, зеркала, ангелов, круглобокие размалеванные вазы, разбивали в черепки былой страх, покорность. Что только не вспоминали при этом: штрафы, отработку, аренду - все... Срывали украшения, сгребали ковры, хватали серебряную посуду. Мамай дорвался до большого ковра на полу, и хоть какой был сильный человек - никак не мог вырвать из-под ног, бестолково топтался, просил, чтобы отступили.