Джон Норвич - Нормандцы в Сицилии

И действительно, у Гонория не было выбора. Он теперь стал понимать то, что Рожер, вероятно, давно знал: организованный им союз слишком непрочен, отдельные его члены слишком привыкли к независимости и беззаконию, чтобы забыть свои разногласия ради общего дела. Они уже схватили за грудки друг друга, вскоре могли схватить и его, папу; а Роберт Капуанский, который, как можно было предвидеть, заболел и лежал стеная в своей палатке, далеко не единственный призывал сдаться. Папа также увидел, что столкнулся с противником слишком сильным, чтобы его сокрушить, к тому же имевшим моральное право добиваться своего — слишком неоспоримое, чтобы с ним не считаться. Южной Италии нужен был мир — это не вызывало сомнений. Граф Сицилии, хотя и нес с собой войну, пока герцогство его отвергало, являлся тем единственным человеком, который мог этого добиться, если бы ему предоставили возможность. Разумеется, иметь такую грозную фигуру в качестве соседа было рискованно, но на такой риск следовало пойти.

Переговоры, которые вели от лица папы его секретарь кардинал Аймери из Святой Марии Новеллы и Ченчий Франджипани, состоялась вечером с соблюдением полной секретности, поскольку Гонорий, естественно, стремился, чтобы его союзники не узнали о его предательстве до того, как он уяснит свое положение. Этот гордый человек теперь думал только о том, чтобы спасти собственный престиж, не заботясь о чьих бы то ни было еще интересах. Рожер тоже хорошо знал, чего он хочет — подтверждения его прав как герцога Апулии, как всегда, под папским сюзеренитетом, но без других обязательств. На этих условиях и при том, что его собственное достоинство не пострадает, он был го тов пойти навстречу пожеланиям папы, поскольку не со бирался унижать его без необходимости. Итак, папа и граф Сицилии договорились. Здесь и сейчас ничего не было сделано, но Рожеру дали понять, что, если он сам приедет в Беневенто и попросит инвеституры, ему не откажут. Бароны лиги, узнавшие о прекращении войны и каким-то образом удержавшиеся от мщения папе, разъехались в гневе, а Гонорий отправился в Беневенто ожидать своего знаменитого гостя.

Рожер прибыл утром 20 августа и разбил лагерь на Монте-Сан-Феличе сразу за городом. Три последующих дня прошли в обсуждении деталей. Вопрос о передаче папе городов Троя и Монтефуско, которые ему предлагались несколько месяцев назад, больше не стоял, но Рожер охотно поклялся уважать папский статус Беневенто и даже — если его святейшество настаивает — гарантировать независимость Капуи. Эта последняя уступка — отчаянная попытка Гонория сохранить традиционный баланс сил, которому он всегда придавал такое значение, — наверное, вызывала у Рожера досаду, определенно Роберт Капуанский не заслужил такое вознаграждение. Но в данный момент это не имело значения — при необходимости всегда оставалась возможность передоговориться.

К вечеру 22 августа все было улажено. На одном пункте, однако, граф твердо настаивал: он не соглашался, чтобы церемония происходила на папской территории. Поэтому решили, что он встретит Гонория за стенами Беневенто, на мосту через реку Сабато. Вскоре после заката при свете бесчисленных факелов и в присутствии, согласно Фалько, двадцати тысяч зрителей папа подтвердил права Рожера, вручив ему копье и знамя, точно так же как папа Николай подтвердил права Роберта Гвискара примерно семьдесят лет назад; а герцог Апулии, получивший наконец свой титул, вложил руки в руки своего сюзерена и поклялся ему в верности. Снова, как во времена Роберта, Апулия, Калабрия и Сицилия оказались под властью одного правителя. И этому правителю было только тридцать два года. Оставалось сделать всего один шаг.

Утвердив Рожера в правах на все территории, которыми прежде владел Роберт Гвискар, папа Гонорий признал себя побежденным, но не все южные бароны были готовы так легко сдаться. Новый герцог был умен — всякий мог это видеть — и хитрее, чем даже его дядя. Его репутация военачальника, однако, вызывала большие сомнения. С первого вмешательства в континентальные дела он проявлял подозрительное нежелание вступать в битву. Все его победы обеспечивались подкупами, дипломатией, быстротой передвижения и терпеливым ожиданием, ему еще предстояло утвердить себя как воина перед лицом решительного врага. Кроме того, даже Гвискар не сумел добиться сколько-нибудь прочного мира в своих владениях, а Гвискару не требовалось приглядывать также за Сицилией. При столь обширной и столь отдаленной территории, находившейся под его непосредственной властью вдобавок к материковым владениям, — и при том, что он явно не собирался пере носить свою столицу, новому герцогу было еще труднее утвердить свое главенство. В военном отношении папская инвеститура практически ничего не давала. Он мог отныне пользоваться поддержкой папы, но последние события показали, как мало она значила с точки зрения реальной власти. И хотя в южной Италии у него было много ненадежных друзей, которые склонялись перед ним, пока он проходил, не было ни одного города или селения на полуострове, на чью преданность Рожер мог полностью рассчитывать в трудную минуту. И вот бароны и города Апулии вновь поднялись против своего господина, и в новых владениях Рожера в тот исторический вечер, когда папа Гонорий поручил их его заботам, уже разгорался мятеж.

Рожер начинал привыкать к подобному состоянию дел. Характерно, что он смотрел на свое герцогство скорее глазами управляющего, нежели воина, и давно знал, что в Апулии с ее огромными фьефами и традиционной ненавистью к централизованной власти ему предстоит решать более серьезную административную проблему, нежели те, с которыми он сталкивался на Сицилии. Ему надо было преуспеть в том, в чем потерпел неудачу его дядя, и впервые за столетия установить по всему югу сильное и реально действующее правление, основанное на твердом соблюдении закона. Такая задача не решалась за вечер. Но Рожер понимал, что тот самый дух независимости, который порождал проблему, сделает возможным ее решение, поскольку его враги никогда не сумеют объединиться. Даже под предводительством папы они не могли выступить согласованно, а теперь, когда они его лишились, их действия оказывались еще более неэффективными. Несколько оставшихся летних недель Рожер провел укрепляя свои позиции на севере, затем, когда приблизилась зима, он вернулся через Салерно на Сицилию.

Весной 1129 г. он возвратился с армией из трех тысяч рыцарей и вдвое большим числом пеших воинов, включая лучников и отряды сарацин. Далее все шло так, как Рожер предполагал. Бриндизи под умелым командованием его родственника, молодого Годфри из Конверсано,[91] сдерживал его натиск, пока осажденные не вынуждены были сдаться из-за голода, но немногие другие города проявляли подобную стойкость. Пока армия Рожера двигалась вдоль берега, подавляя всякое сопротивление, которое встречалось на ее пути, шестьдесят кораблей под командой Георгия Антиохийского перекрыли подходы к Бари. Его князь-самозванец Гримоальд был в числе самых решительных и могущественных мятежников, но в начале августа и он сдался. Его подчинение привело к капитуляции Александра, Танкреда и Годфри из Конверсано, и с мятежом было покончено.

Или почти покончено. Один важный город оставался непокоренным. Жители Трои, которой менее чем за два года до того папа в обмен на поддержку даровал самоуправление, не желали так быстро отказываться от обретенных привилегий. Когда Гонорий их предал, они отчаянно искали себе новых покровителей. Сперва они обратились к Капуе, но князь Роберт, как можно было ожидать, не захотел ссориться с герцогом Апулии. Понятно, что другие бароны в большинстве своем разделяли его позицию, и троянцы уже потеряли надежду найти защитника, когда неожиданно перед их воротами появился человек, который никогда не упускал случая увеличить свои имения, чего бы это ни стоило, — шурин Рожера, изменник Райнульф Алифанский. Они охотно приняли его условия — покровительство в обмен на владения, — и Райнульф вошел в город вместе со своими сторонниками. Но в течение нескольких дней его новые подданные поняли, как опрометчиво поступили. Ро-жер уже приближался. Он не стал атаковать Трою — в этом теперь не было необходимости. Нападения на один из замков за стенами города оказалось достаточно, чтобы Райнульф поспешил к нему с мирными предложениями, и они быстро договорились. Граф Алифанский мог оставить за собой Трою при условии, что он будет держать ее как фьеф от своего зятя. Это соглашение вполне устраивало обе стороны. Только горожане Трои, которые в результате получили двух сеньоров вместо одного, имели основания жаловаться. Но им некого было винить, кроме себя. Если бы они лучше знали Райнульфа, они бы догадались, что он вовсе не намеревался противостоять герцогу и желал только погреть руки на сделке. Но теперь было поздно. Дважды преданная Троя сопротивлялась еще несколько дней, а потом сдалась.