Джон Норвич - Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130

Иннокентий, однако, не слишком беспокоился, поскольку его судьба находилась в твердых руках самого могущественного из всех адвокатов, властителя дум XII в. – святого Бернара Клервосского. В дальнейшем мы вглядимся пристальнее в святого Бернара, чье влияние на европейскую историю в последующую четверть века было столь огромным и, во многих отношениях, столь разрушительным. Пока достаточно сказать, что он использовал всю свою грозную энергию, весь свой моральный и политический авторитет, чтобы поддержать Иннокентия. С таким покровителем папа спокойно мог набраться терпения и предоставить событиям идти своим чередом.

Этого, однако, нельзя сказать об Анаклете. Он тоже сознавал необходимость международного признания, особенно в Северной Европе; но в то время, как Иннокентий мог искать поддержки лично, ему приходилось полагаться на переписку, и эта его деятельность не приносила успеха. Желая склонить на всю сторону короля Лотаря, Анаклет дошел даже до того, что отлучил его соперника Конрада от церкви, но на короля это не произвело впечатления, и он не счел нужным хотя бы ответить на последовавшие за отлучением письма. Во Франции его легаты также получили от ворот поворот; и теперь, по мере того как к нему доходили известия о новых и новых заявлениях в поддержку Иннокентия, он начинал все больше тревожиться. Сила оппозиции оказалась гораздо большей, чем он ожидал; что хуже – не только светские правители, но и деятели церкви встали на сторону его противника. За последние пятьдесят лет, главным образом благодаря клюнийским реформам и влиянию Гильдебранда, церковь сбросила оковы, наложенные на нее римской аристократией и германскими правителями, и неожиданно выросла в могущественную и сплоченную интернациональную силу. Одновременно как грибы возникали религиозные ордена, которые придавали ей действенность и боевой дух. Клюни под руководством аббата Петра Достопочтенного, Премонтре под руководством Нормберта Магдебургского (это он заставил Лотаря оставить письмо Анаклета без ответа), Сито под руководством святого Бернара – все это были живые позитивные силы. Все три монастыря объединились в поддержку Иннокентия и увлекли за собой большую часть церкви.

И тогда Анаклет избрал единственный доступный ему путь: как многие другие отчаявшиеся папы в прошлом, он обратился к нормандцам. В сентябре 1130 г., примерно в то время, когда собор в Этампе принял решение в пользу Иннокентия, Анаклет отбыл из Рима через Беневенто в Авелино, где его ожидал Рожер. Переговоры завершились быстро. Возможно, их тщательно подготовили заранее; впрочем, обсуждавшиеся вопросы были достаточно просты и не требовали длительных дискуссий. Герцог Апулии предоставлял Анаклету поддержку; взамен он просил лишь одно – королевскую корону.

Это требование диктовалось соображениями более глубокими, чем личное тщеславие. Рожер ставил перед собой задачу сплотить все нормандские владения на юге в одну державу. Возникающее в результате государство могло быть только королевством; сохранять самоопределение трех отдельных герцогств значило сеять семена будущего раскола. Кроме того, не будучи королем, как он мог общаться на равных с правителями Европы и Востока? Соображения внутренней политики требовали того же. Рожеру следовало иметь титул, который поставил бы его выше его старших вассалов, князей Капуи и Бари, и привязал бы всех его ленников прочнее, чем обычные вассальные обязательства перед герцогом. Короче говоря, ему нужно было королевское достоинство не только само по себе, но также из-за мистического ореола, который его окружает. Но папа оставался и должен был оставаться его сюзереном; мало того, Рожер понимал, что, если он примет королевскую корону без благословения папы, его авторитет, далеко не окрепший, окажется под серьезной угрозой.

Анаклет отнесся к просьбе с пониманием. Поскольку герцог Апулии, судя по всему, оказывался его единственным союзником, папе хотелось по возможности усилить его позиции. И права Рожера не вызывали сомнений. Не было причин медлить. 27 сентября, вернувшись в Беневенто, папа Анаклет издал буллу, гарантировавшую Рожеру и его наследникам корону Сицилии, Калабрии, Апулии, гарантировавшую власть над всеми землями, которые герцоги Апулии держали когда– либо от Святого престола, а также верховное главенство над Капуей, «почтение» Неаполя – намеренно двусмысленное выражение, поскольку Неаполь формально все еще оставался независимым и сохранял некие смутные провизантийские симпатии, поэтому папа не мог им распоряжаться – и помощь со стороны папского города Беневенто во время войны. Столица королевства должна была располагаться на Сицилии, и коронационную церемонию могли провести сицилийские архиепископы. В обмен Рожер поклялся в верности Анаклету, как папе, и обязался выплачивать ежегодную дань в размере шестисот скифатов – сумма примерно эквивалентная 160 унциям золота.

Рожеру оставалось только отдать соответствующие распоряжения собственным вассалам. Он позаботился о том, чтобы никто не мог в настоящем или будущем счесть его узурпатором. Поэтому, вернувшись в Салерно, он созвал новое собрание, почти такое же представительное, как собрание в Мельфи в предыдущем году, с участием всех высокопоставленных и уважаемых представителей знати и духовенства, а возможно, и представителей крупных городов. Он изложил им свои предложения относительно собственного нового статуса, которые они единодушно приняли. Это, скорее всего, была формальность, но подобная формальность в течение двух веков обязательно предшествовала коронациям в Англии[96], Франции и Германии и представлялась Рожеру жизненно важной. Хотя в силу личных склонностей и воспитания его самого более привлекала византийская концепция абсолютизма, он понимал, что может получить поддержку своих нормандских баронов, только основав королевство по всем правилам, как их понимали на Западе. После провозглашения его королем в Салерно его притязания были безупречными с точки зрения закона и морали. У него имелось одобрение и церкви и государства, его сюзерена и его вассалов. Он мог спокойно сделать следующий шаг.

«Можно было подумать, – писал аббат из Телезе, который сам стал свидетелем происходящего, – что коронуют весь город». Улицы были покрыты коврами, балконы и террасы увиты гирляндами разных цветов. Палермо заполонили королевские вассалы, важные и скромные, из Апулии и Калабрии, все получившие приглашение посетить столицу в этот великий день и стремившиеся превзойти соперников великолепием свиты и блеском антуража; богатые купцы, которые увидели небывалую возможность получить прибыль; ремесленники и мастеровые, горожане и крестьяне из всех уголков королевства, влекомые любопытством, воодушевлением, удивлением; итальянцы, немцы, нормандцы, греки, лангобарды, испанцы, сарацины, увеличившие разноголосицу и разноцветье и без того самого экзотического и космополитического города в Европе.

Через все эти толпы в Рождество 1130 г. король Рожер II Сицилийский проследовал на коронацию. В соборе его ждали архиепископ Палермо и все высшие латинские иерархи его королевства вместе с представителями греческой церкви, которых он не обошел своей милостью. Посланник Анаклета помазал его священным елеем; затем князь Роберт Капуанский, его главный вассал, возложил корону на его голову. Наконец тяжелые двери собора распахнулись, и, впервые в истории, народ Сицилии узрел своего короля.

Бодрящий зимний воздух дрожал от приветственных криков, колокольного звона и бренчания золотой и серебряной сбруи нескончаемой кавалькады, которая провожала короля обратно во дворец. Туда последовали его гости; и в большом зале, светившемся от алых и пурпурных драпировок, Рожер устроил пир, подобного которому в Палермо никогда не видели. Аббат вспоминает с изумлением, что все блюда для мяса и чаши для вина были из чистейшего серебра или золота, а все слуги – даже те, кто прислуживал за столом, – щеголяли в шелковых одеяниях. Теперь, когда Рожер стал наконец королем, он находил и приятным, и политически выгодным жить по-королевски.

Описание коронации чаще открывает, а не заканчивает повествование. Коронация Рожера является одновременно началом и концом. Ему предстояло царствовать еще двадцать три года, и большую часть этого срока он продолжал делать то же, что и раньше, – укреплять собственные позиции и позиции своей страны, настраивая сменявших друг друга пап и императоров друг против друга и непрерывно борясь, как боролись до него отец и дядя, за то, чтобы держать в руках непокорных вассалов. Но 25 декабря 1130 г. представляет собой не просто удобную промежуточную точку, на которой можно остановиться и перевести дыхание. В этот день цель, к которой Отвили стремились как долго – подсознательно, быть может, но стремились, – оказалась достигнута; с этих пор Сицилия обрела новую уверенность, новое сознание своего места в Европе и миссии, которую она должна выполнить. Хроники стали более полными и информативными; характеры обрели плоть и кровь, и великая культура, которая стала главным наследием, оставленным миру нормандской Сицилией, достигла высшего расцвета. Годы приобретений закончились, начались годы величия.