Аркадий Первенцев - Секретный фронт

- С нами представник "головного провода"! - сообщил через мегафон Кутай.

Это сообщение возымело действие. Стецко сделал два шага вперед и поднял руку. Автоматчики расступились, молча разрешая идти дальше. Теперь впереди шел Стецко, неуверенно щупая ногой снег и проваливаясь в нем: снег был мягкий, еще не слежавшийся.

Навстречу вышли двое обросших бородами мужчин и повели парламентеров за собой, покрикивая на тех, кто не шел след в след и попадал на целину. Можно было догадаться, к чему эти предосторожности: местность была заминирована.

Лагерь был обстроен шалашами, угадывались и блиндажи - поглубже в лесу, куда вели более утоптанные тропы. В тех же местах, где были блиндажи, готовили пищу в котлах, мужчина в телогрейке свежевал на снегу лошадь. Из примятого кустарника поднимались валуны, хаотично разбросанные самой природой по всей впадине, имеющей форму цирка.

Человек, встретивший их, обменялся приветствием нелегалов-боевиков только со Стецком и молча уставился на него немигающими злыми глазами. Но как бы ни старался казаться страшным и злым этот, по-видимому, еще молодой человек, он не мог скрыть ни своего страха, ни смертельной усталости. Запавшие глаза, их лихорадочный блеск, запекшиеся губы, белая пена, возникавшая в уголках рта при разговоре, его голос, то истерично угрожающий, то падающий до блеклых регистров, выдавали его.

Это был вожак, выдвинутый на пост самим ходом событий. Кличка его Лелека. В сорок шестом его судили за попытку поджечь нефтевышку в районе Борислава, дали семь лет, он бежал из-под конвоя и, скрывшись в лесах, нашел место своей ненависти в одной из боевок ОУН. Лелека проходил по сводкам и донесениям. Его заочно знал Кутай и теперь с любопытством разглядывал неуловимого бандеровца.

Лелека не пытался расспрашивать представника "головного провода", и так все было ясно; безнадежно махнув в сторону выползающих из кустов соратников, он разрешил "размовлять с громадой".

Стецко не совсем точно понимал свою роль, несмотря на затверженные инструкции майора Муравьева. Он не знал, как примет его громада, повлияет ли он на нее своими призывами отказаться от бесполезной борьбы и сложить оружие или среди этих людей - им терять нечего - отыщутся те, кто приведет в исполнение приговор над предателем.

Во впадине на валунах сидели или стояли не меньше ста человек жалкие остатки куреня. Приблизившись, можно было увидеть угрюмые, враждебные лица: одни - исполненные отчаянной решимости, другие растерянные, бледные, толкни человека - и упадет, третьи - просто измученные, опустошенные; и все, несмотря на общность судьбы, разные.

Глядя на них, Ткаченко вспоминал бравые шеренги "особового склада" школы имени Евгена Коновальца, побритых, ухоженных, красовавшихся своими доблестями, нагловато улыбавшихся бандеровцев.

Что же они представляли собой сейчас? Какие мысли помогали им держать оружие, сопротивляться, насиловать себя? На что надеялись эти изнуренные, ожесточенные люди, в конце концов превратившиеся в затравленную стаю хищников? От них брезгливо оттолкнулись их вожаки, флиртующие с новыми богатыми хозяевами, изобретающими очередные доктрины, бросили их на произвол судьбы. Их не приняли односельчане, отгонявшие бандеровцев от своих околиц ружейным огнем. Ткаченко забыл о риске, об опасности пребывания среди этих одичавших людей, ему не терпелось - до стука крови в висках - узнать воздействие правды. Когда в предпраздничную ночь на 7 ноября в городе Фастове их танковую бригаду окружила дивизия "Мертвая голова" гитлеровского генерала фон Шеля, им тоже предлагали сдаться. И при потрясающем неравенстве сил они дрались насмерть. Кто из них хоть на минуту поддался слабости духа, кто разжал пальцы и бросил оружие? Никто! Они были вооружены правдой. За их спинами - Родина! Люди же, которые стояли сейчас перед Ткаченко, были лишены и того и другого.

О чем же будет говорить с ними Кутай? Хотя это можно легко предположить. А вот как ответят они?

Стецко говорил недолго. Его голос дрожал, речь была невнятной. Выговорившись, он отступил, глотнул снега, уступил место Кутаю.

- Ваши вожаки предали вас, - твердо сказал Кутай. - Что у вас в прошлом?

Кто-то крикнул:

- Была самостийность!

Голос крикнувшего - не робкий, молодой, звонкий, он достиг слуха каждого человека. Люди вздрогнули, будто их ударило током, и все повернули головы к молодому парню.

- Да, была! - Парень поднялся на закраек валуна, чтобы его видели все. Он был в треухе, в валенках, на шее - длинный лазоревый шарф, болтавшийся почти до колен. Губы тонкие, живые даже в безмолвии, играют, как две змейки, от внутреннего озноба, а глаза твердые, трудные, упрямые. - Давали самостийность! - с упрямством повторил он.

- Кто давал? - Кутай пытался побороть этот железный взгляд.

- Они... - уклончиво и жестко ответил парень.

- Кто они? - Кутай так же по-хозяйски властным жестом приказал парню сесть: он мешал разглядеть других, стоявших за его спиной. Парень медленно опустился на корточки, ноги крепкие, упругие, дай только толчок - и подбросят, как пружины.

- Это немцы-то давали самостийность?! - гневно крикнул Кутай. Давали вам жупаны и шапки, шаблюки и трезубцы, галантерею давали, а власть була у них. И Украина була у них. Потом шаровары и жупаны приказали сменить на их ящеровые мундиры, и що дальше? Дали приказ бить своих, издеваться над своими, кровь братов своих лить!..

Кутай искоса взглянул на Ткаченко, поймал его одобряющий взгляд, сглотнул слюну и, набычившись, выдвинув одно плечо вперед, ждал, не сводя глаз с бандеровцев, просверливая то одного, то другого своим взглядом, как острым буравом. И те опускали глаза, от ненависти или от стыда - понять пока было трудно.

- А Бандера? - Вопрос кинул испитой человек со щеками, запавшими так, что обтянуло скулы, и словно квасцами стянутые губы обнажили зубы с белыми деснами. Сказал и забился в кашле, высохшее тело вздрагивало под тонкой свиткой: сбрось одежду - скелет.

- Бандера, Бандера! - Голоса слились в гулкий ропот, и чудились в этом гуле и надежда и страх.

- А що Бандера? - Вопрос задал доселе молчавший Ткаченко.

- Его заарештували нимци? - С кашлем бросил в толпу испитой человек. - Ему теж дали нимци галантерею?

- Заарештували нимци и выпустили нимци. - Ткаченко выступил вперед, видя, как жмется и мнется Стецко, как трусливо сховался за спины пограничников хитроблудный Студент, боявшийся, по-видимому, получить шальную пулю от своего же собрата-бандеровца. Многие из них знали Студента и держали его под прицелом своих автоматов, кому-кому, а Фреду было известно, как потчуют зрадныков. - А кого гестапо выпускало за гарни очи? - продолжал Ткаченко. - Выпустили Бандеру як своего, пустили его на расплод.

Никто не возразил, все угрюмо молчали. Люди, ожесточенные братоубийством, ждали правды, и вот, будто на ощупь, обнаружив ее, не то испугались, не то замкнулись в себе, продолжая находиться в тяжких раздумьях. Полезно или зря пропахало орало по заклекшей почве, вспыхнут ли всходы?

Может быть, останется жить и парень с губами-змейками, и тощий дядько с надрывным кашлем, и даже вон тот с хмурым взглядом, ну, зверь из пущи дуло его автомата не случайно направлено в грудь Кутая. Возможно, знает Кутая, угадал по приметам и желает получить крупную награду за его голову? Только где та касса? Откуда покатятся карбованцы? И Сушняк заметил взгляд парня, потеснил лейтенанта за себя, уперся глазами в этого хмурого и покатал гранату в кармане, чтобы тот мог понять, какой огневой венец вспыхнет над его головой, посмей он только нажать на спуск.

Поближе к парламентерам сидел на валуне мужчина с кудельной бородкой, такой же, как у Очерета. Может быть, и остриг он ее под бороду своего куренного, когда тот был в силе, да так и не порушил привычки. Он откинул с взмокревшего лба шапку из сивого курпея с грубо штампованным трезубцем вместо кокарды. Хотел что-то сказать, потянулся, но смолчал.

Люди ждали. А их всех ждали дымки над соломенными крышами вместо дыма лесных костров, затаптываемых при первой тревоге. Их ждала земля, дарованная им навечно. Их ждали шуршащие травы, которые надо было косить. Чья-то черная сила заставила их заползти в мрачные, промозглые недра, хиреть и плесневеть, душить себя кашлем.

"Де мои волы и мой лан? Де сито и жито, де Настя, диты де мои?" Можно исходить бешеной слюной и жгучими слезами, но никто не потратит на него и щепотки добра и ласки. Чуть что - зраднык! Удавка, наган, распятие на лесовом кресте...

Тяжело дышали люди, лишенные самого главного - смысла жизни, полезного труда. Их оторвали от Родины, заставили одичать, обрасти волосами, вырастить звериные клыки... А мысль их все же билась, жила, стоявшие сейчас перед ними пришельцы с медной военной трубой и белым прапором представляли нечто другое, резко противоположное им. Этим людям удалось полонить представника "головного провода", заставить скурвиться Студента. Ну, этого, лядащего, можно легко раздавить сапогом, только вякнет. А вот эти, непонятные пока люди - Кутай или внезапно объявившийся перед ними представитель партии коммунистов, которую им так и не удалось уничтожить, - чем сильны эти люди? Почему они несокрушимы? И так ли уж несокрушимы?