Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Внешний вид почтовой кареты с годами мало менялся. Вот какой изображает ее Теофиль Готье, посетивший Ярославль летом 1861 года.

«От Ярославля, куда мы прибыли, можно проехать на перекладных до Москвы. Упряжки почтовых карет требуют особого описания. Карета, запряженная целым табуном маленьких лошадей, ожидает пассажиров у пристани. В России это называется тарантас, то есть каретный ящик, поставленный на два длинных бруса, которые соединяют переднюю и заднюю оси колес. Эти брусья подвижны и заменяют рессоры. У такого устройства есть преимущество: в случае поломки тарантас легко чинится и смягчает тряску самой дурной дороги. Похожий на древние носилки, ящик снабжен кожаными занавесками. Пассажиры рассаживаются в нем вдоль стенок, как в наших омнибусах. С уважением, коего оно вполне заслуживало, рассмотрев это допотопное каретное сооружение, я поднялся по сходням на набережную и направился в город» (41, 376).

Кибитка… Какое старинное, волнующее название! Но что же представлял собой этот дорожный снаряд?

Сначала да просветит нас всезнающий Даль.

«Кибитка, гнутый верх повозки, крыша на дугах; беседка, будка, волочок, болок. Вся телега или сани с верхом, крытая повозка» (47, 106).

Таким образом, кибитка — это нечто азиатское по происхождению, не вполне определенное по очертаниям, но, во всяком случае, дающее путнику укрытие от дождя и снега. Размеры кибитки позволяли устроить в ней лежанку, на которой легче будет скоротать дорогу.

В кибитке отправился из Петербурга в свое незабвенное путешествие Александр Радищев. «Отужинав с моими друзьями, я лег в кибитку. Ямщик по обыкновению своему поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом…» (154, 42).

При слове «бричка» что-то словно щелкнет в памяти, и она тотчас выдаст справку: школьные уроки литературы, «Мертвые души» Гоголя. Именно бричка служила пристанищем для гения российских дорог Павла Ивановича Чичикова. И как тут не вспомнить первую фразу «Мертвых душ»:

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка…» (35, 6).

Далее следует известное рассуждение двух мужиков, стоявших «у дверей кабака против гостиницы», относительно прочности колеса чичиковской брички: доедет ли оно до Казани или только до Москвы. Заметим, что из этого диалога несложно догадаться, что «город NN» в реальности мог быть только Владимиром. Рассуждение мужиков вполне резонно: Владимир стоит на большой дороге из Москвы на Нижний Новгород и далее — на Казань. Отсюда примерно 180 верст до Москвы и раза в три дальше — до Казани.

Именно этой дорогой, из Москвы в Казань, отправил своих героев и автор «Тарантаса». И Павел Иванович Чичиков вполне мог повстречать Ивана Васильевича, прогуливающегося на соборной площади Владимира. Оба произведения создавались практически одновременно.

Это совпадение не случайно. Образ дороги в его реалистическом и метафорическом наполнении властно вступал тогда в русскую литературу. Он соединял и примирял любезный русскому сердцу романтизм с «критическим реализмом». Он был одним из основных в творчестве Пушкина и Гоголя. Ведущая бог весть куда разбитая русская дорога приземляла поэзию и возвышала прозу.

Но вернемся к бричке Чичикова. Вот как описывает внешность этого легендарного экипажа В. И. Даль.

«Бричка — легкая полукрытая повозка; повозка с верхом, будкой, волчком; более известны польские брички: легкие, дышловые, с плетеным кузовом, кожаным верхом, внутри обитые» (46, 128).

Дорожные достоинства брички были относительными. «Бричка хоть и покойнее телеги, но недалеко ушла от нее и вдесятеро беспокойнее тарантаса и зимней повозки», — свидетельствует Иван Аксаков (2, 50).

Именно бричку избрал для своего путешествия английский офицер Джеймс Александер, ехавший из Москвы в Одессу летом 1829 года.

«Пришла пора продолжить наше путешествие на юг. Мне посоветовали купить легкую сибирскую бричку; я разместил багаж на дне экипажа, сверху бросил мешок с сеном для лежания, мы устроились поудобнее и, попрощавшись с друзьями, выехали за шлагбаум» (6, 138).

Весьма схожа с бричкой и так называемая нетычанка (двуколка с плетеным кузовом), на которой путешествовал по Малороссии приятель Гоголя Иван Аксаков.

«Сделав с лишком 1200 верст в телеге, я нашел очень неудобным перекладываться на каждой станции, терять и портить вещи, а потом и самого себя приводить после каждого переезда в состояние, негодное для работы почти на целые сутки. Представился удобный случай, и я купил нетычанку (так зовется этот экипаж в Малороссии, Новороссии и в Западном краю) превосходную, заграничной венской работы, за 55 рублей серебром. Мне уже обещали купить ее в случае, если мне придется возвращаться зимним путем. Это телега же, особенного устройства, плетенная из камыша, на рессорах, также особенного простого устройства. Она не так покойна, как обыкновенный рессорный экипаж или даже тарантас, но покойнее телеги и легче телеги, так что без затруднения можно ехать парой. Я очень доволен этой покупкой…» (3, 251).

Обычным явлением на российских дорогах был неторопливый тарантас. В одноименной повести В. А. Соллогуба он представлен как некое чудище, реликт допотопных времен и символ отечественной неуклюжести. Однако это не совсем так. Точнее, тарантасом могли называть очень разные по внешнему виду и внутреннему устройству экипажи. Иван Аксаков приобрел тарантас и с удобством путешествовал на нем из Москвы в Самарскую губернию (2, 369). В письмах отцу из Астрахани он расхваливал достоинства заказанного у местных мастеров тарантаса. «Тарантас наш будет на днях готов, просто чудо, широкий, легкий, с разными удобствами» (2, 174).

В Толковом словаре В. И. Даля дается весьма широкое определение тарантаса как «дорожной повозки на долгих, зыбучих дрогах». В свою очередь, дроги — «продольный брус у летних повозок всех родов для связи передней оси (подушки) с заднею; дрога определяет длину хода, бывает деревянная и железная, парная и одиночная, посредине». Тарантасные дроги, сообщает Даль, для прочности выделывались обычно из зеленого дуба.

Изготовление тарантасов было достаточно сложным ремеслом, навыки которого передавались от отца к сыну. В Ярославской губернии славилось своими тарантасами село Середа.

Бесконечное разнообразие вариаций на тему тарантаса порождало самые неожиданные образы. В путевых записках Павла Сумарокова встречается яркое описание одного из таких дорожных чудес.

«Но какой странный, неизвестный экипаж остановился у нашего трактира! Сидит с полдюжины барынь, везет одна лошадь, а минут через пять показались и у извозчиков такие же повозки. Это тарантас, род линеек, лучше сказать длинные, простые роспуски (дроги. — Н. Б.), которые здесь, и в деревнях, в большом употреблении, заменяют коляски и брички. Тарантасы имеют великие удобности, спокойны, доски гнутся как рессоры, поместительны, укладисты, легки, не дорого стоят, не опрокидываются, и повреждения всякий крестьянин починить может» (181, 161).

Линейкой называли длинную повозку с продольной скамьей, на которой спиной друг к другу размещались по два или три человека с каждой стороны. Иногда линейку оснащали навесом на столбиках.

Покупка нового экипажа была важным событием в жизни дворянина средней руки. Для разных целей нужны были разные виды экипажей. Да и достоинства их были весьма различны. Иван Аксаков летом 1846 года сообщал отцу из Калуги: «Я Вам скажу по секрету, что я уже с месяц тому назад купил по случаю чудеснейшую купеческую тележку, на железных осях, легкую как перышко; в моей коляске слишком тяжело ездить за город, а в этой тележке можно было бы ездить на одной лошади, но я велел приделать крюк для пристяжки, и Матюшка едва может сдержать лошадей. Впрочем, я ею сам еще не столько пользовался, сколько другие мои знакомые. Заплатил за нее 90 рублей ассигнациями. (Незадолго перед тем Аксаков, возвращаясь из Астрахани, купил в складчину с другими отъезжавшими чиновниками тарантас за 300 рублей. — Н. Б.) Эта тележка всегда пригодится и Вам для поездок из Москвы в Абрамцево. Она очень покойна» (2, 289).

Самым неудобным, но в то же время самым скоростным видом экипажей была тележка фельдъегеря. С помощью фельдъегерской службы из столицы в провинцию передавались правительственные указы, важные документы, а также корреспонденция царской семьи. На почтовых станциях фельдъегерь получал лошадей вне всякой очереди.

«Фельдъегерь — это олицетворение власти. Он — слово монарха, живой телеграф, несущий приказание другому автомату, ожидающему его за сто, за двести, за тысячу миль и имеющему столь же слабое представление, как и первый, о воле, приводящей их обоих в движение. Тележка, в которой несется этот железный человек, самое неудобное из всех существующих средств передвижения. Представьте себе небольшую повозку с двумя обитыми кожей скамьями, без рессор и без спинки — всякий другой экипаж отказался бы служить на проселочных дорогах, расходящихся во все стороны от нескольких почтовых шоссе, постройка которых только начата в этой первобытной стране. На передней скамье сидит почтальон или кучер, сменяющийся на каждой станции, на второй — курьер, который ездит, пока не умрет. И люди, посвятившие себя этой тяжелой профессии, умирают рано» (92, 127).