Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

Отъезд в Польшу третьего сановника государства (после Морозова и A.M. Львова) и помощника И.А. Гавренева говорил сам за себя. Борис Иванович желал из уст ближайших соратников услышать о положении Речи Посполитой, политических настроениях при дворе, в Сенате и среди шляхетства, международной конъюнктуре вокруг республики. Делегация прогостила в столице Польши почти два месяца — с 26 февраля (8 марта) по 21 апреля (1 мая) — и убедилась в том, что, во-первых, Владислав IV ищет повода к войне с Турцией на стороне Венецианской республики, воевавшей с османами с 1645 г. за остров Крит, во-вторых, большинство поляков осуждают военные планы, в-третьих, короля подозревают в подстрекательстве запорожских казаков к мятежу. Ценные сведения, сообщенные Стрешневым, ускорили отправку за границу третьего посольства — стольника И.Д. Милославского (высочайше повслено 19 (29) июля). Второе — окольничего Г.Г. Пушкина — от польских вестей не зависело, сформированное царем 20 (30) октября 1645 г., в путь тронулось 5(15) марта 1646 г., на место — в Стокгольм — прибыло 15 (25) мая, получило гарантии соблюдения шведами Столбовского трактата 1618 г., и, наняв ряд специалистов, 10 (20) августа 1646 г. возвратилось на родину.

Вояж Милославского в Голландию длился дольше всех — с 31 июля (10 августа) 1646 г. по 9 (19) октября 1647 г. Стольник урегулировал в Гааге накопившиеся разногласия, в основном экономические, наслушался от британских эмигрантов диковинок об английской революции, ощутил на себе скупость Генеральных штатов (не плативших послам за «корм» и квартиру) и «гостеприимство» гаагцев, задиравших на рынках россиян, а 4 (14) апреля 1647 г. крушивших ворота посольского двора с целью погрома (спас Милославского со свитой от гибели взвод голландских военных, присланный штатгальтером). Мастеров по железу нанять не сумел, зато завербовал на государеву службу оружейника Генриха Фан Акена, майора Исаака Фан-Буковена, трех капитанов (Филиппа Фан-Буковена, Якова Ронарта и Вильяма Алена) и девятнадцать «солдатов добрых самых ученых людей» (в том числе отца Я.В. Брюса). Особой же признательности царского опекуна удостоился за «сожаление» Генеральных штатов и штатгальтера республики «о худых поступках» владельцев Тульского оружейного завода Петера Марселиса и Тилмана Акемы, компаньонов Андриеса Виниуса, основавшего предприятие в 1636 г., но в 1644 г. оттесненного двумя товарищами от управления. К тому же дуэт обманывал царских министров: отливали для казны «пушки… многим немецкого дела хуже и на сроки… тех пушек не поставил[и], а лили и делали пушки… на заморскую стать для своей прибыли», то есть экспортировали в Голландию. Вот Морозов и воспользовался междоусобицей, дабы национализировать оружейное производство. Конфискацию провели в марте 1647 г. Царским «директором» на нем поставили Григория Гавриловича Пушкина, того самого, ездившего годом ранее в Швецию, пожалованного за то 15 (25) августа 1646 г. в бояре, а через полгода, 30 или 31 января (9 или 10 февраля) 1647 г., возглавившего Оружейную палату в ранге Оружейничего{21}.

Илья Данилович сумел избавить Москву от серьезных дипломатических неприятностей, и, прежде всего, размолвки с ведущим торговым партнером России, импортером всех важнейших товаров военного назначения. Ясно, что формальный протест Голландии в защиту интересов соотечественников крайне негативно отразился бы и на военных закупках в Соединенных провинциях, и на работе тульских оружейников, дававших стране железо, чугун, орудия, мушкеты, ядра. Благодаря усердию окольничего конфликт не омрачил русско-голландские связи, отправка заказов из Амстердама или Роттердама в Архангельск властями умышленно не задерживалась, а в цехах Тулы на обсуждение международного положения не отвлекались.

Правда, изъятие в казну тульской оружейной базы Морозова не успокоило. Шведский резидент Карл Поммеренинг 15 (25) сентября 1647 г. не без удивления доносил королеве Христине, что господин Пушкин неосторожно похвастался об удешевлении изготовления мушкетного ствола до двадцати семи копеек, а мушкетной ложи и кремневого ружейного замка — до десяти, максимум, двенадцати копеек. Дипломату о том сообщил очевидец — артиллерийский поручик, вероятно, из иноземцев, служивший, скорее всего, на Пушечном дворе. Как отреагировали в Стокгольме на излишнюю откровенность русского вельможи, неизвестно. А вот три шведских посла (Эрик Гюлленштерна, Ганс Врангель и Ларс Кантерстен), коих Поммеренинг сопровождал в Москву тем летом, по совокупности всей добытой информации расшифровали стратегический замысел Морозова.

2 (12) сентября 1647 г. они имели аудиенцию у московского государя, затем общались с русскими министрами, после чего уведомили свой двор о необыкновенном богатстве царя, сравнимом с тем, каким обладала Москва до Смуты, об улучшении государственных финансов России, дефиците толковых военных советников и всесилии Морозова, неизменно слушающего «недалекого» упрямца и шведофоба Назара Ивановича Чистого, после смерти Г.В. Львова, с 6 (16) января 1647 г. руководившего Посольским приказом. Главный вывод, однако, звучал сенсационно: разрыв дипотношений «неизбежен», правда, не с королевством шведским и не с империей османов, а… с польской республикой, что косвенно подтверждалось подвозом к Новгороду и Пскову крупных партий оружия и переброской туда же войск. Послы и то, и другое видели сами по пути в Москву.

Подозреваю, именно нестыковка двух фактов — богатство казны и режим жесточайшей экономии, причем не только на военном производстве, а повсюду — навела шведов на странное умозаключение. Ведь с 4 (14) августа по 15 (25) сентября 1647 г. польский посол Адам Кисель чуть ли не публично склонял русскую сторону к улаживанию всех проблем ради совместного отпора крымскому хану. И вроде бы склонил, ибо 15 (25) сентября оборонительную конвенцию обе делегации подписали. Если бы шведские послы знали, что Чистой до последнего пытался настоять на союзе наступательном: «соединясь и собрався, итти на Крым впрямь»… Зато Поммеренинг проник в другую русскую тайну: «У Белгорода солдаты Его Царского Величества построили несколько городов и на протяжении многих миль возвели крепкие валы, столь хорошо укрепленные бастионами и пушками, что с этой стороны трудно сделать нападение»{22}.

Что же получалось? Русские закрыли засечной чертой татарам дорогу вглубь страны. Подстраховали себя договором с Польшей о взаимопомощи. Располагали солидным «золотым запасом», и все же по-прежнему считали каждую копейку, на каждом мушкетном стволе и ружейном замке. Зачем они переобучали и перевооружали армию, нанимали за границей все новых и новых специалистов разных профессий, упраздняли традиционные льготы европейских купцов и промышленников? Неужели для похода на Крым, который неминуемо рассорил бы Россию с Османской империей и обернулся тяжелой и долгой войной с ней?! Поммеренинг в упомянутой выше депеше не преминул отметить, что московиты «более любят мир, чем войну, и говорят: это, конечно, должно быть сумасшествие — бросить свою собственную землю, ехать в другая земли, терпеть там нужду и насилие, и, наконец, дать себя убить». Сказано о приехавших с Запада наемниках, но, по сути, фраза отражает и реалии возможного русско-турецкого столкновения из-за Крыма. Проливать кровь за далекий и чужой полуостров русскому человеку было не для чего. А за Смоленск?.. За Смоленск, разумеется, смысл имело. Причем сражаться за него он пошел бы с большим воодушевлением. Понятно, одним воодушевлением Речь Посполитую не победить. Требовались обученные воины, добротное вооружение, огромные денежные средства, дипломатическая активность для ослабления противника извне (подталкивание к войне с кем-либо еще) и изнутри, а еще крепкий тыл.

Кстати, уязвимость тыла обрекла на фиаско предыдущую смоленскую эпопею. Значит, Морозову надлежало начать подготовку к третьей с завершения фортификационной линии на двух ненадежных шляхах — Кальмиусском и Муравском. С этого Борис Иванович и начал, позаботившись попутно о нейтрализации татарских набегов на период строительных работ. Повторять «Азовское сидение» не стали. Ограничились менее затратной имитацией. 18 (28) января 1646 г. новый премьер откомандировал в Астрахань стольника С.Р. Пожарского, поручив ему организацию непрерывных рейдов «ратных людей» и донских казаков по подвластным крымскому хану территориям. В феврале Морозов объявил набор волонтеров в войско Пожарского и по примеру Черкасского смотрел сквозь пальцы на вербовку донскими атаманами в центральных регионах холопов и крепостных. В волонтеры записалось до десяти тысяч «охочих» людей. Вместе с регулярными частями и лояльными Москве улусами ногайцев численность собравшейся в Черкасскс армии составила около двадцати тысяч сабель.

В конце месяца она под влиянием донцов подкорректировала военный план Морозова, развернув боевые действия под Азовом. Крымцы, естественно, кинулись защищать свой форпост, почему лето 1646 г. в русском приграничье выдалось вполне спокойным. Пользуясь тишиной, князь Н.И. Одоевский мобилизовал несколько тысяч крестьян, солдат и казаков на возведение тридцатикилометрового земляного вала от реки Северный Донец у Белгорода до реки Ворскла у Карпова острога. Вкалывали с июля по октябрь, построив и главный объект, и вспомогательные — глубокий ров с «земляными городками*, а, кроме того, преобразили Карпов острог в город и до середины декабря снабдили малыми земляными валами «татарские перелазы» на левом берегу Северного Донца.