Роже Каратини - Катары

Впрочем, катарское учение было не единственной ересью Лангедока. В самом деле, Пьер де Во-де-Серне сообщает нам о существовании христианской секты, зародившейся на юге Франции около 1170 года и начавшейся с проповедей некоего Пьера Вальдо, богатого лионского купца, отказавшегося от всего нажитого ради того, чтобы призывать к возвращению к изначальной этике Евангелия; его последователей называли вальденсами, образуя это название от имени основателя секты.

«Эти люди, несомненно, были дурными, — пишет он, — но если сравнить их с катарскими еретиками, они были куда менее испорченными. В самом деле, во многих вопросах они были с нами согласны, а в других расходились. Их заблуждение относилось главным образом к четырем положениям: они должны были, подобно апостолам, носить сандалии, говорили, что ни в каком случае нельзя ни давать клятвы, ни убивать, и утверждали, что любой из них может, в случае необходимости и при условии, что носит сандалии, совершать таинство евхаристии, даже если этот человек не был священнослужителем и не был рукоположен епископом».

Вальденсы подвергались гонениям со стороны Рима, в 1487 году против них был начат крестовый поход, но им удалось уцелеть и найти приют в альпийских деревнях Пьемонта, Савойи и Люберона. Когда их снова начали преследовать в XVII веке (при Людовике XIV), они примкнули к кальвинистской реформированной Церкви. Уточним, что вальденсы не имели никакого отношения к катарам: в частности, они никогда не поддерживали никаких манихейских теорий.

Учение катарской Церкви, обосновавшейся и развивавшейся с начала нового тысячелетия на юге Франции, не несло в себе прямой угрозы ни официальному религиозному порядку (установленному римско-католической Церковью), ни общественному порядку, ни политическому строю, ни социальному строю. Конечно, в своих проповедях катары выступали против многих догматов католицизма, однако ни на какие ортодоксальные установления они не посягали даже на словах, проповедуя, и уж тем более не совершали никаких насильственных действий. Кроме того, их Церковь укоренилась во владениях, сюзерен которых, Раймонд V, граф Тулузский, правивший с 1148 по 1194 год, более всего занят был своими распрями с английским королем Генрихом II, требовавшим отдать ему его земли от имени его супруги Алиеноры (или Элеоноры) Аквитанской; что же касается его преемника, его сына Раймонда VI (правил с 1195 по 1222 год), более терпимого к учению катаров, как мы уже говорили выше, то он, несмотря на то что сохранил католическую веру, заботился главным образом о том, чтобы помешать своему дальнему родичу Филиппу Августу (королю Франции с 1180 по 1223 год) распространять свое могущество. В конечном счете катарская Церковь никому не мешала, кроме римско-католической Церкви: она наносила ущерб ее иерархии, ее традициям, посягала на ее мистическую и воспитательную роль, а также, и более всего, на самые священные ее положения, заявляя, что католический Иисус не был настоящим Иисусом, что римско-католическая Церковь — Церковь Дьявола, что кресты на кладбищах только на то и годны, чтобы служить насестами голубям или воронам, и что облатка в ходе таинства причастия не претворялась в тело Христово.

Фактически ересь катаров ставила под угрозу великое духовное и просветительское творение, которое апостольская Церковь строила веками после разрушения рационалистической и индивидуалистической греко-римской цивилизации. Церковь усеяла западный мир часовнями и соборами, она открывала школы, устраивала приюты и больницы, чтобы лечить и пригревать многочисленных бедняков, возрождала искусства и науки, основанные прежде язычниками, насаждала в умах новый порядок ценностей, при котором к людям следовало относиться с уважением как к творениям Божиим и главной заповедью была заповедь: «Любите друг друга»[47]. Кроме того, она освятила власть королей и прочих правителей. А стало быть, неизбежным и даже закономерным было то, что католическая Церковь возмущалась «нападками» и «посягательствами» со стороны этих еретиков, которые были, в некотором роде, ее чадами, поскольку именно она внушила им ту систему ценностей — чистота, милосердие, прощение, любовь к ближнему, — во имя которой сражались катары.

Не менее естественным было и то, что епископы, монахи и католическое духовенство в целом стремились защитить свое творение, как вполне естественным представляется в наши дни, что аналогичные международные организации защищают во всем мире основные права современного человека, если потребуется — с применением силы. И Церковь обладала оружием, необходимым для того, чтобы это делать: она располагала судебной инстанцией, к сожалению, столь же безжалостной, а порой и столь же скорой на расправу, сколь и соответствующие мирские общественные учреждения, которые в те времена приговаривали мелких воришек к повешению, а отцеубийц — к сожжению. Тем не менее в случае, когда речь шла о ереси, у Церкви было в запасе и другое, собственное средство воздействия помимо телесных наказаний (заключения, пыток или смертной казни): устрашение, самой слабой степенью которого были наставления миссионеров, старавшихся отвратить христиан от ереси, а высшей мерой — угроза отлучения от церкви, влекущего за собой осуждение грешника на вечные муки.

Вот только отлучение от церкви могло быть действенной мерой лишь тогда, когда отлучаемый воспринимал отлучающего — будь то проповедник, епископ или сам папа — как законного представителя религии. Конечно, в христианских странах у отлучения от церкви были и светские, гражданские последствия: отлученный не только лишался права быть приобщенным к церковным таинствам (это ему было совершенно безразлично, поскольку он отрицал законность этой церкви), но, кроме того, он оказывался поставленным вне общества и отрезанным от собственной семьи; родные и друзья от него отворачивались, хозяева постоялых дворов не пускали его на порог, булочники отказывались продавать ему хлеб, и, если только он не покается, у него не было будущего, ему оставалось лишь сделаться жалким бродягой или мелким воришкой, которого, скорее всего, когда-нибудь повесят. Тем не менее на землях, захваченных ересью, эти последствия не проявлялись, поскольку невозможно было, да и бесполезно отлучать от церкви всех жителей целого города или области. И тогда епископам приходилось обращаться за помощью к светской власти. Это было вполне допустимо, поскольку действующим законодательством предусматривалось, что лица, открыто высказывающие мнения, явно противоречащие учению римско-католической церкви, должны быть истреблены огнем. Другими словами, гражданское общество было таким же нетерпимым, как и церковные власти. В истории человечества это было не ново: ведь Иисуса в соответствии с принятой в те времена традицией осудил сначала иудейский синедрион, представлявший собой религиозный суд, а потом он был предан мирскому суду Пилата, который, хотя в его власти было помиловать осужденного, приказал его распять.

Катарское учение впервые официально упоминается во Франции на Реймском соборе 1049 года, в понтификат папы Льва IX. А в 1077 году в Камбре был вынесен первый смертный приговор обвиненному в ереси катару, и тот был сожжен на костре. Но тогда речь шла об особом случае, и лишь век спустя, в 1163 году, на Турском соборе французские епископы заговорят о пугающем распространении в Лангедоке катарского учения. Затем, в 1165 году, в Ломбере, в сердце окситанского края (нынешний департамент Жер), местными епископами и богословами будет созван другой собор с целью пресечь деятельность катарских «добрых людей». Тем не менее пришлось ждать понтификата Александра III (папа с 1159 по 1181 год) и вселенского собора, созванного последним в Латеране в 1179 году, чтобы предать анафеме «еретиков, коих одни именуют катарами, другие богомилами, а иные мытарями», не только тайно совершавших еретическое служение в своих «домах», но и открыто свою ересь проповедовавших, совращая слабые души. Двадцать седьмой канон, оглашенный на этом соборе, совершенно определенно говорит на эту тему:

«Мы предаем анафеме их самих и всех тех, кто разделит их точку зрения и станет ее защищать; мы запрещаем, под страхом анафемы, давать им приют и вести с ними дела. [...] Тот, кто присоединится к этим еретикам, будет отлучен от причастия [...] Все верные должны решительно выступить против этой заразы, и даже с оружием в руках. Имущество этих людей будет конфисковано, и правителям будет позволено обращать их в рабство. Всякий, кто, последовав совету епископов, выступит против них с оружием в руках [...] будет находиться, подобно крестоносцам, под покровительством Церкви».

Это епископское осуждение на самом деле было признанием своего бессилия: Церковь, неспособная бороться с ересью собственными средствами, призывала верных к оружию для того, чтобы попытаться ее истребить. Луций III (папа с 1181 по 1185 г.), преемник Александра III, приказал лангедокским епископам преследовать еретиков в своих епархиях и предписал сеньорам и рыцарям-католикам Лангедока оказывать вооруженную поддержку епископам; но стратегия феодалов состояла в том, чтобы давать обещания и немедленно после того о них забывать. Раймонд V, полновластный хозяин тулузского графства, охотно и открыто встал на сторону Церкви. Что касается его сына, будущего Раймонда VI, то если бы тот осознал, что еретики добьются в графстве преобладающего положения, он предпочел бы мир беспокойной и разорительной гражданской войне. И потому в течение десяти лет понтификата Луция III катарская ересь будет быстро распространяться, в городах станут множиться безмолвные «дома» еретиков, а «добрые люди», одетые в черное, неустанно будут шагать из города в город и от селения к селению, дабы одних лечить, а других наставлять, и обещать всем тем, кто последует их примеру, вечное блаженство.