Александр Агеев - Беседы

Есть и типичный набор угроз: недобросовестные конкуренты, которые могут прибегнуть к помощи криминальных или властных структур, что частенько является одним и тем же. К сожалению, обстановка такова, что многие бизнесмены больше боятся властей, чем бандитов.

Экономическая ситуация в стране далека от стабильной, а это влечет за собой очень серьезные угрозы для любого вида бизнеса. Вспомните августовский кризис, в результате которого пострадало столько людей. Кстати, за три дня до этого события Борис Николаевич заверил нас, что никакого кризиса нет. Те, кто заранее знал, что обвал произойдет, заработали на этом колоссальные суммы. Похоже, что Бориса Ельцина использовали, по нашей терминологии, «втемную», когда человека заставляют что-то сделать, и он делает, не зная, каковы истинные цели такого мероприятия.

Наконец, самые обычные угрозы: форс-мажорные обстоятельства, пожар, молния. Со страхованием у нас дело еще тоже не очень наладилось. Так что возможностей разориться много. Но главное, я подчеркиваю, — это внутреннее состояние той или иной компании, отсутствие команды и недостаточный взаимный контроль.

— Перечисленные факторы гораздо опаснее, скажем, недобросовестных действий со стороны иностранных инвесторов или конкурентов. Что важнее, внутренняя безопасность или внешняя?

— Не следует думать, что наши иностранные партнеры озабочены интересами России. Они пекутся о собственном благополучии. Это закон, исключений здесь не бывает. В международных делах и в международном бизнесе нет места альтруизму. Например, у того же Сороса за каждой благотворительной акцией скрывается корыстный интерес. Возможность получения высоких прибылей может толкнуть иностранных конкурентов к использованию рискованных методов. Как правильно говорил наш бывший учитель Карл Маркс, нет такого преступления, на которое капитал не пошел бы за 300 % прибыли. Мы, при всей нашей открытости, остаемся достаточно закрытой страной для иностранных инвесторов, и не потому, что в России такие законы, а потому, что их отталкивает сама наша реальность. Да и вообще, я бы не стал преувеличивать значение их деятельности. Вот, например, в Воронеже произошла странная история с телевизионным заводом. В СМИ сообщалось, что он был приобретен компанией «Philips» для того, чтобы покончить с конкурентом. Это нормальная рыночная практика. Каким образом государство может оградить от неё отечественного производителя, я не знаю, но думаю, что это стоило бы сделать. Более того, необходимо предоставить ему определенные льготы. Не следует забывать, что зарубежные партнеры часто создают нам всяческие препятствия, как это было с металлургами. Полагаю, что, насколько возможно, надо пренебрегать интересами иностранных корпораций. Они без нас проживут, а мы без своего производителя — нет, нас никто кормить не станет. Россия должна защититься от внешней конкуренции. Похоже, что сдвиг в этом направлении, по крайней мере психологический, есть.

— У Вас нет ощущения, что мы можем стать жертвами очередной глобальной деструктивной финансовой операции?

— Такая опасность сохраняется до тех пор, пока мы пытаемся интегрироваться в мировую экономику. Конвертируемый рубль, свободный отток валютных и материальных ресурсов совершенно невыгодны России. Мы не можем на равных конкурировать с Западом, да и с Востоком, потому что любое производство у нас будет стоить гораздо дороже, чем где бы то ни было в мире. Причина тому — суровый климат, вынуждающий затрачивать значительные средства на возведение капитальных зданий и отопление. Этот важный факт замалчивается нашими реформаторами.

— Можете ли Вы назвать выдающиеся примеры стратегического планирования, организации системы самозащиты и деловой разведки крупными промышленными структурами?

— Деловой разведкой занимается каждая крупная промышленная или финансовая корпорация, и это необходимо, ведь нельзя же двигаться вперед с закрытыми глазами. Однако такая разведка — дело закрытое, поэтому сказать, у кого и насколько успешно она организована, довольно сложно.

Проще ответить на вопрос о том, какая разведывательная служба лучше. Думаю, что наша была самой сильной. Очень хорошо работают американцы, но с теми материальными ресурсами, которыми они располагают, с целенаправленной политикой, отмеченной полным безразличием к судьбам остальных стран и народов, это довольно просто. Американцы для меня идеал в одном отношении: они национальные эгоисты. Как бы они ни прикидывались, что пекутся о ком-то, на первом месте у них всегда национальные интересы, главным образом, интересы национальной экономики. Если кто-то всерьез отступает от этого принципа, то в Соединенных Штатах он лишается будущего. У нас говорят об общечеловеческих ценностях, общеевропейском доме и даже был какой-то бред про что-то «межформационное» или «суперформационное». Пустили нас в этот общеевропейский дом с нашими вчерашними щами. Кому мы там нужны? Под сладкий лепет об общечеловеческих ценностях мы отдали все, чем можно было торговать: ГДР, Варшавский договор, разоружились…

— Так чья же разведка сейчас самая лучшая?

— Сейчас, я полагаю — американская, а в мое время это было ПГУ КГБ, восточногерманская разведка. СССР и США вели глобальную разведывательную деятельность по всему миру. Не думаю, чтобы те же иракские спецслужбы интересовало происходящее где-нибудь на юге Африки. Но свои задачи они выполняют успешно! Десять лет американцы пытаются уничтожить Саддама Хусейна, да не получается.

— Недавно вышла книга Юрия Дроздова и Василия Фартышева «Путин и Андропов». Насколько правомерна такая аналогия?

— Я думаю, что сейчас рано об этом говорить, это чисто умозрительные построения. Андропова мы знали с 1956 по 1982 год и успели составить об этом человеке определенное представление. Владимира Владимировича мы знаем около года. Различаются и социально-политические условия их деятельности: в первом случае — это закат мощнейшей системы, во втором — пока что первозданное болото. Анархией такое состояние общества назвать нельзя, но это и не демократия, и не диктатура. Я затрудняюсь найти адекватное определение политическому и экономическому строю в нашей стране. В печати идут оживленные и, как обычно, безрезультатные дискуссии. Это специфически русское, российская действительность на чужой язык не переводится. Когда у нас говорят о радикалах, либералах, консерваторах, следует помнить, что английское, французское, американское представление о них совсем другое. Термин «либерал» во Франции и в России означает абсолютно разные вещи. Например, либеральный демократ Жириновский считает, что спецслужбы и милиция должны расстреливать правонарушителей на месте. Или наши реформаторы. В последний раз столь же радикально реформировать Россию пытался Гитлер, но у него не получилось. За 10 лет преобразований мы потеряли больше, чем за годы войны. Если это — реформы, то что же тогда называть разорением?

— Возвращаясь к вопросу о необходимости и рисках, какие все-таки возможности для государства и экономики существуют сейчас? Ведь, судя по всему, Вы не слишком пессимистичны.

— Нет, конечно. Россия развивается совсем не по тем правилам, по которым развиваются Западная Европа, США или, скажем, Южная и Юго-Восточная Азия. Так было всегда. В чем состоит особенность нашего исторического пути, я не знаю. Мы гораздо позже стали частью современного постиндустриального мира, чем так называемые развитые страны. Соединенные Штаты моложе России, но они создавались на другом фундаменте. Простой пример. Человек, знающий современный английский, может без труда читать Шекспира, жившего в конце XVI-начале XVII века. Нам, чтобы познакомиться с отечественной литературой того же периода, потребуется перевод. Современному русскому языку и литературе всего 200 лет. Мы преодолели разрыв в области техники, даже в области культуры, но вот в области общественных отношений нам это, видимо, не удалось. На мой взгляд, цивилизованная страна отличается от не вполне цивилизованной характером отношений между народом и властью. На Западе власть обслуживает общество. Она инстинктивно пытается уйти из-под общественного контроля, чтобы работать на себя, и, тем не менее, ей это не удается. На Руси по вековой традиции общество существует для того, чтобы содержать власть и быть управляемым ею. Казалось бы, Октябрьская революция и события 1991 года должны были многое изменить. Однако сохранилось самое главное — отношения власти и общества. Кстати, Ключевский объясняет это историческими причинами, главным образом относящимися к области безопасности. Ни перед одним другим народом, ни в одном другом государстве на протяжении столь длительного времени не стояла так остро задача физического выживания. Татары, немцы, шведы, турки, снова немцы… И ведь речь шла не о том, чтобы сменить у нас строй, а о том, чтобы нас уничтожить. Сегодня, хотя и немного в другом ракурсе, возникает аналогичная проблема. За первый квартал 2000 года Россия потеряла около 300 тысяч человек (это практически миллион за год). Для нанесения такого ущерба нации нужна большая война. Сейчас власть делает похвальную попытку собрать государство, которое распадалось на протяжении 10 лет. Я имею в виду не СССР, развалившийся раньше, а Россию: самостоятельность губернаторов и регионов, потерю морального, политического и силового авторитета центра. Хотелось бы, чтобы наш Президент добился успеха в этом деле, иначе страну ждет горькая судьба.