Алексей Щербаков - Декабристы. Беспредел по-русски

13. Крепостное состояние и рабство отменяются. Раб, прикоснувшийся к земле Русской, становится свободным. Разделение между благородными и простолюдинами не принимается, поелику противно Вере, по которой все люди братья, все рождены по воле Божьей, все рождены для блага и все просто люди: ибо все слабы и несовершенны.

14. Всякий имеет право излагать свои мысли и чувства невозбранно и сообщать оные посредством печати своим соотечественникам. Книги, подобно всем прочим действиям [другим преступлениям], подвержены обвинению Граждан и преследуются перед судом и подлежат присяжным.

15. Существующие ныне гильдии и цехи в купечестве, ремеслах уничтожаются.

Всякий имеет право заниматься тем промыслом, который ему покажется выгоднейшим: земледелием, скотоводством, охотою, рыбною ловлею, рукоделиями, заводами, торговлею и так далее».

Обратите внимание на список ремесел и порядок, в котором они перечислены. Как, по вашему, производит автор впечатление человека, который хотя бы отдаленно представляет себе, как и чем занимаются люди в России? По-моему, он видел свой народ только из окна собственной усадьбы во время редких туда визитов. Зато он с энтузиазмом обращается к теме либеральных свобод:

«Подземелья и казематы крепостные, вообще все так называемые государственные темницы уничтожаются; никто не может быть заключен иначе, как в назначенных на сей предмет общественных темницах».

Ага: «церкви и тюрьмы сравняем с землей». Правда, не очень понятно, что такое «общественные темницы». Ну да ладно.

Самое интересное в «Конституции» – это земельный вопрос. Главный вопрос для России. И что мы видим?

«Земли помещиков остаются за ними. Дома поселян с огородами оных признаются их собственностью со всеми земледельческими орудиями и скотом, им принадлежащим.

[Земли помещиков остаются за ними, особый закон определит вознаграждение, которое обязаны им сделать поселяне, которые вздумают оставить свое селение и переселиться в другое место, за временное прервание в порядке получения доходов с возделываемой сими поселянами земли].

[Крестьяне так называемых ныне экономических и удельных волостей вносят также своему обществу единовременное вознаграждение в подобном случае, за плату земских повинностей вместо их].

Поселяне, живущие в арендных имениях, равно делаются вольными, но земли остаются за теми, кому они были даны, и по то время, по которое были даны.

[Поселяне, которые вздумали бы оставить селение, должны будут внести арендатору вознаграждение, которое определит закон по окончании сроков, на которые розданы аренды. Закон определяет, какое употребление сделает из оных]».

Вот это уже, что называется: туши свет, сливай бензин. Конечно, Муравьеву хотелось, чтобы все было по справедливости. Вот вам свобода, а частная собственность священна. По-европейски, одним словом. Да только я уже упоминал, как крестьяне понимали свободу. На кой черт она им нужна без земли? Куда в той России было таким людям податься? Промышленности практически не было. Так что ж? Идти в те самые «праздношатающиеся», с которыми Союз благоденствия собирался бороться? Или же – наниматься в батраки к тем же самым помещикам?

Откуда это? Тут есть разные объяснения – и все не к чести Муравьева. Одно, лежащее на поверхности, – автор слишком пристально смотрел на Запад и не видел того, что творится у него под носом. В среде декабристов шли долгие и нудные дискуссии на тему: какое государственное устройство лучше – североамериканское или британское? Да только вот в тех странах с промышленностью было немного лучше. А во Франции, где после революции крестьяне тоже покупали землю, для начала перерезали дворян.

Есть, правда, и другое объяснение. Муравьев и его единомышленники мечтали осовременить Россию. Примерно так же, как это сделал господин Гайдар: лишить большинство населения средств к существованию. И – выкручивайтесь, как знаете. Подобное «освобождение» крестьян, кстати, примерно в те же времена происходило в Латинской Америке. Результат был аховый. «Свободные» крестьяне вернулись к плантаторам, чтобы работать за гроши.

Только в России такой номер не прошел бы. Получилась бы вторая пугачевщина.

Но только члены Союза благоденствия не задумывались о том, что они говорят и что пишут. По расчетам их лидеров, революция в России созрела бы примерно к 1840 году. А до того… Можно расслабиться. Да и вообще – судя по всему, большинство тогдашних декабристов в глубине души вообще не верили в реальность своих планов. Просто жить в этой субкультуре было увлекательно. Чувствовать себя выше окружающих – интересно. Недаром в 1821 году от них ушел самый решительный человек – Михаил Лунин. Это был человек действия. Он решил, что с этой тусовкой каши не сваришь.

И – поторопился. Потому что на фоне вялых и болтливых «союзников» стал выделяться человек совсем иного полета. И он начал гнуть свою линию…

С этим человеком мы уже встречались: Павел Иванович Пестель. Его роль в движении декабристов огромна. Именно он, по сути, повернул его от вялой болтологии в гораздо более серьезное русло.

В отличие от своих товарищей по Союзу благоденствия, Пестель был очень конкретным человеком. Он прекрасно понимал, что ему надо и как этого добиться. По сути дела, этот человек опередил свое время. Пушкин охарактеризовал Пестеля как «одного из самых оригинальных умов нашего времени». Я часто буду приводить оценки великого поэта, который хорошо знал этих людей. И хочу обратить внимание на своеобразие пушкинских оценок. Хотя бы на эту. Да, таких типажей в России еще не было. Поэтому для России Пестель был и в самом деле оригинален. Но сама по себе оригинальность мышления – качество нейтральное. Ведь его, это самое мышление, можно направить на что угодно.

А вот во Франции люди, подобные Пестелю, во множестве встречались незадолго до описываемого времени – в период Великой французской революции. С самого вступления в Союз спасения Пестель шокировал новых товарищей, заявив, что во Франции во время якобинской диктатуры народ благоденствовал. Напомню, что это время, 1793 год, отличалось тем, что жрать в городах было нечего, в экономике царил полный бардак, зато на полную катушку работала гильотина. В тогдашней Франции существовал «закон о подозрительных», по которому любой, заподозренный в недостаточной любви к революции, подлежал аресту. А выход из тюрьмы тогда был один – через эшафот.

Многие декабристы в 1814 году побывали с русскими войсками во Франции, где люди хорошо помнили те времена. Большинство основателей движения относились к французскому опыту без энтузиазма. Скорее, наоборот: одна из причин их стремления к переменам как раз и заключалась в опасении, что Россию может ждать нечто подобное.

Но Пестель хорошо понимал: по-другому революции просто не делаются. И если уж браться – то идти до конца. В этом смысле он, безусловно, являлся первым российским профессиональным революционером. Пестель резко выделялся из среды декабристов. На всех окружающих действовала сила его логики и диалектики. Другим участникам движения ни то, ни другое было, в общем-то, не свойственно. Они старательно рядились под античных персонажей. А это – совсем иной образ мышления. Пестелю не свойственна была аффектированность других декабристов, их «поэтические» стереотипы поведения. Идеалом государственного деятеля для Павла Ивановича был, как можно догадаться, Наполеон Бонапарт. В самом этом нет ничего особо оригинального: до войны 1812 года дворянская молодежь чуть ли не поголовно увлекалась Наполеоном. Да и после его падения обаяние великого государственного деятеля не поблекло. Но Пестель, в отличие от многих других, смотрел в корень. Как вспоминал Рылеев, он часто повторял:

– Вот истинно великий человек! По моему мнению, если иметь над собою деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун! Он отличал не знатность, а дарования!

Как видим, в этой фразе Пестель умудрился проехаться по священным коровам декабристов, поэтому в их среде он стоял особняком. Его откровенно не любили. Но… Пестель был самым деловым и самым активным. Как мы увидим позже, его напор неотразимым образом действовал на молодежь. На тех, кто не мог предвидеть последствий великих потрясений для великой страны. Пестель-то как раз всё предвидел. Но принимал это как должное.

По взглядам Павел Иванович был среди декабристов крайне левым, наиболее последовательным республиканцем. Хотя при этом не был демократом. Парадокс? Ни в коей мере. Вспомним, что высшей точкой развития Французской первой республики, провозгласившей столь милые сердцам декабристов принципы «свободы, равенства и братства», была якобинская ДИКТАТУРА, где любой шаг вправо или влево от генерального курса почти неизбежно вел на гильотину. И перед гильотиной все были равны. А «братство» там скорее происходило от слова «братва».