Николай Иванов - Операцию «Шторм» начать раньше…

Первый же отличительный признак сапера — это протертые на коленях брюки да иссеченные галькой, задубевшие, с обломанными ногтями пальцы. Мина — она и впрямь ласку любит, да чтоб на коленочках перед ней, да осторожно пальчиками. На миноискатель здесь особой надежды не было: горы афганские словно состояли из чистейшего железа и заставляли прибор работать постоянно. Поговаривали, что вот-вот должны будут прислать овчарок, вынюхивающих тол, но все равно это дело новое, не проверенное, а значит, и ненадежное. Поэтому с марта, когда начались первые подрывы на дорогах, пехота готова была повара оставить в лагере, лишь бы взять с собой лишнего сапера.

Оглядев реденькую, растасканную по нарядам, рейдам, госпиталям роту, Ледогоров для порядка поправил два-три рюкзака и направил навьюченный всякой всячиной свой караван к бронеколонне второго батальона и секущим над собой воздух вертолетам на краю лагеря.

Когда распределились по машинам, когда вертолеты, их небесное прикрытие, пробуя воздух, плавно попрыгали на площадке, а потом, набычившись, закарабкались вверх, когда заревели моторы бронегруппы и сама она стальной ниточкой вытянулась в предгорье, Ледогоров разрешил признаться себе, что разговор про Улыбу напомнил и о Лене. Вспоминалось о ней и раньше, да что вспоминалось — думал написать ей сразу, как только попал в Афганистан. Но вначале нельзя было упоминать место службы, потом отложил до какого-то праздника — вроде будет повод объявиться. Но закрутился, а праздники для военного вообще страшное дело — одно усиление бдительности чего стоит. А дни бежали, и уже вроде надо было оправдываться за долгое молчание. Подумал-подумал и решил, что в этой ситуации лучше вообще промолчать, лучше как-нибудь потом, при встрече…

А вот Оксана писала часто, и были уже у них на уровне писем и признания в любви, и намеки на свадьбу. Может быть, все это уже и свершилось бы, не войди наши войска в ДРА. А так в тартарары в первую очередь полетели все планы, мечты, отпуска. Жизнь сделалась прозаичней и суровей — а какой, собственно, ей быть, если каждый выезд за пределы лагеря мог стать последним? А зачем это Оксане? Она словно почувствовала холодок новых писем — уже без планов о будущем, без намеков, от которых заходилось сердце и загорались щеки. И первой оборвала переписку.

Вот тут-то и стала вспоминаться Лена. Будто ждала своего часа, словно было это ее — объявиться рядом, когда придут трудности. И поляна их вспоминалась, и жизнь в палатке, когда стоило только повернуть руку… И решил Борис: в первый же отпуск заедет к ней. Сначала к ней, потом к Оксане. Где останется сердце, там останется и он. А у Сергея с Улыбой уже сын. Молодцы, что тут скажешь…

В Афганистане нет длинных дорог. А вот путь может оказаться долгим. Ниточка десантников то растягивалась, и тогда старший колонны басил по связи: «Убрать гармошку», то надолго застревала у какого-нибудь поворота с полуразрушенным полотном дороги. Но проводники-афганцы, с головой закутанные от посторонних глаз одеялами, хоть и подергали изрядно колонну, но все равно сумели вывести ее в намеченное для прочистки ущелье Ханнешин.

— К машинам, — прошла команда, и Борис первым спрыгнул на землю, блаженно размялся. Впрочем, командир разминается не просто ради удовольствия, а чтобы держать потом в руках подчиненных.

— К машине, — разрешил сойти он и своим саперам.

Ущелье начиналось узкой дорогой, и Ледогоров вдруг вспомнил эскадрон. Эх, его бы сюда, они бы такие перевалы взяли и в такие щели протиснулись… Возникло грустное лицо Оксаны, и Ледогоров потряс головой, прогоняя видение, — он не Буланов, он знает, где и о чем думать.

Пока пехота распределялась по склонам: один батальон — по хребтам слева, второй — по хребтам справа, остальные — по дну ущелья, Борис инструктировал своих саперов. Это только в книгах пишут, что первой всегда идет разведка. Ерунда и глупости. Впереди разведки пашут животами землю саперы.

— Пехота будет лезть на самые гребни, но не поддавайтесь, идите только по краям обрывов, по осыпям — словом, там, где человек не должен ходить. И тащите их за собой. Если попадутся «игрушки», ни в коем случае не обезвреживать, подрывать на месте накладными зарядами. Буланов!

— Я.

— Со своей группой со мной.

— Есть, — недовольно отозвался лейтенант, примерившийся к левому, попавшему в тень склону. Лейтенантам всегда кажется, что они не успеют побывать в настоящем деле. — Остальные — по своим местам.

…Горы, горы, одинаково проклятые и воспетые. И вновь обруганные, и вновь столько же обласканные. Вознесенные выше своих вершин поэтами и низвергнутые до уничижительной пыли путниками. Не терпящие физической немощи и пренебрежения к себе и сами поднимающие дух своих покорителей выше своих вершин.

Вам бы еще быть мирными…

Разрушенный мост за первым же поворотом увидели все. Хотя и неглубокий, но обрыв разорвал дорогу, а кто-то сбросил вниз, на дно, и доски, соединявшие берега.

Комбат вопросительно посмотрел на Ледогорова, тот по-примеривался, рассчитывая возможные варианты, и первым стая спускаться по еле заметной тропинке вниз. Преграда небольшая, были и похлеще, но если преодолевать обрыв по дну, то часа на три батальон застрянет. Надо попробовать вытащить и перебросить доски. Не переход Суворова через Чертов мост, но повозиться тоже придется. И надо все делать побыстрее, прочистка местности, как никакая другая операция, требует скорости.

Но у первых же валунов на дне пропасти Ледогоров замер: за ними валялись обглоданные хищниками человеческие кости. Что это, предупреждение им? Кто-то уже не прошел этот путь?

Справа блеснуло что-то красное, и, присмотревшись, Борис увидел четки, свернувшиеся змеей. Поддел их тонкой стальной иглой щупа, однако прогнившие нитки не выдержали, и рубиновые камешки, словно капли крови, упали на землю.

— Чего здесь? — подошел Буланов.

— Кто его знает? Ладно, давай смотреть доски.

Сергей притащил ближнюю, положил краем на камень, подпрыгнул на ней. Раздался треск.

«Чертов мост отменяется», — понял Ледогоров и махнул глядевшему на него сверху комбату: давай вниз, на халяву не получится, придется топать ножками.

Попотел, поматерился батальон, но вытащился часа через два на противоположный край обрыва. И только собрались идти дальше, захрипела рация, словно тоже ползла по горам и теперь ей не хватало воздуха. Комбат приложил трубку к уху, покивал головой на сообщение, подтвердил прием.

— Что? — поторопил Ледогоров.

— Всем отбой. Возвращаемся назад.

— Нашли?

— Нашли.

— Жива? — вытягивал сведения Борис, хотя по лицу комбата была ясна другая весть.

Десантник сел на камень, закурил, хотя только что бросил окурок. Подошли неслышно еще несколько человек, остановились в сторонке: связью на операции интересуются все, связь — это их судьба, по ней приходят команды, которые придется выполнять.

— Сухопутчики нашли. Судя по всему, ее затащили в сарай, видимо, надругались. Каким-то образом она сумела серпом убить охранника, овладела его автоматом и приняла бой против банды…

— Да, жалко, — проговорил Ледогоров, забыв, что еще недавно, на постановке задачи, клял неизвестную кассиршу почем зря. Что это из-за нее сотни людей влезли в чужие, раскаленные горы.

— Жалко, — согласился комбат. — Ну что, назад? — Он оглянулся на пропасть, из которой они только что вылезли.

Однако выход батальона задержит лейтенант Буланов. Вернее, его сообщение, что впереди саперы обнаружили пещеру. Ох, эти боящиеся опоздать в бой лейтенанты…

— Глянем, — равнодушно отзовется комбат. — Вроде тогда и не зря топали.

Лейтенант устремится вперед — вот и он сгодился, но Ледогоров ухватит его за рукав: остынь, пойдешь после меня. Осторожно осмотрит вход в пещеру, следы тележек, мусор. Медленно тронется в темноту. До этого «духи» еще не применяли растяжек, и капитан заденет тонкий волосок проволоки…

Когда его откопают и вытащат на свежий воздух, лицо Ледогорова будет залито кровью, а рот забит каменной крошкой. Лейтенант дрожащими пальцами выковыряет землю, даст вздохнуть полной грудью. Но глаз капитан не откроет.

Пещеру потом исследуют советские и афганские геологи, найдут разработки урановой руды. Для афганских специалистов станет ясно, почему западные геологи не рекомендовали тратить время и средства на исследования в этом районе, утверждая, что там практически ничего нет. Политика была превыше всего. И все годы пребывания ограниченного контингента это место будет охраняться советскими подразделениями.

Ледогорова доставят сначала в ташкентский госпиталь, затем в московскую клинику. Там к нему, уже знающему, что он теперь никогда не будет видеть, однажды приедет гостья. Борис услышит осторожные девичьи шаги, ощутит на своей груди руку и улыбнется: