Павел Федоров - Синий Шихан (Роман 1)

Маринка хотела молча обойти его, но он, растопырив руки, шагнул в ту же сторону.

- Ходу нет, денежки платить надо.

- Не дури, - поправляя на плечах пуховый платок, сказала Маринка.

- С тебя возьму особую плату. Потому как ты бабочка тоже особенная, за купцом была, наверное, стала богатая... Зайдем в будочку, я те квиток выпишу...

Тряся козлиной бородкой, Афонька захихикал и, протянув руки, попытался обнять растерявшуюся Маринку. Она пятилась назад, а он наступал, намереваясь прижать ее к перилам, приговаривая:

- Заходи, а то все равно не пущу на ночь глядя, а потом провожу. А то, не ровен час, встретятся волчишки, напугают...

- Уйди, козел! - гневно крикнула Маринка.

Она пригнулась, проскользнула под его растопыренными руками и побежала по мосту. Там на берегу показался всадник, но Афонька не заметил его.

- Все равно пымаем! Отучим в аул бегать!.. Что у нас, своих казаков нету? - орал он вслед Маринке, перемешивая свои слова с похабщиной.

Позже он пригнал лодку в устье Бурти, где его дожидались Владимир Печенегов и Кирьяк. Поймали рыбы, сварили уху и начали попойку. У костра, щуря пьяные, слезящиеся глаза, Афонька бахвалился:

- Вышел я на бережок, а она тут как тут... Стоит и в платочек кутается... Я как рявкнул на нее: куда, говорю, на ночь глядя? В аул небось, к своему полюбовнику? Честь, говорю, нашу казацкую срамить! Сейчас повяжу веревкой, в станичное правление доставлю, отца позову, атамана и под конвоем тебя, голубушку, к мужу... Он тебя выучит, как бегать! Она затряслась, как куропатка в сетке: "Ради бога, Афонюшка, никому про меня не говори, я все для тебя сделаю..." Ну я, конешно, тут всякие строгости оставил, начал разные ласковые слова говорить... Улестить девку аль бабу для меня раз плюнуть... Ну, конешно, завел ее в будочку, посидели, покалякали и протчее... Ха-ха... - по-козлиному тоненько залился Афонька.

- Врешь же, мерзавец, - оборвал его хохот Владимир.

- Хотите - верьте, ваше благородие, хотите - нет, воля ваша... Она каждый день там ходит. Мне сторожа рассказывали: закутается в платок и сумеречками, чтобы никто не видел, топ-топ через мостик... Я ее и подкараулил... Да вот завтра опять пойду, только в другое место. В кустиках договорились повстречаться.

- Прекрати болтовню! - резко крикнул на него Владимир.

На другой день он сам решил встретить Маринку и поговорить с ней, а там, что выйдет...

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Петр Эммануилович и Зинаида Петровна сидели за поздним ужином и беседовали.

- Вот вы главный управляющий, - говорила Печенегова. - Вы этого давно добивались... Довольны?

- Признаться по совести, не совсем... Дела на прииске плохи: нет денег, убытки огромные, а платежей - и того больше.

- Если понадобится заем, располагайте... Я процентов больших не возьму.

- Благодарю вас, при самом крайнем случае воспользуюсь. Я вам многим обязан и так... В знак нашей дружбы я вам векселек выписал от имени Ивана Александровича на пятьдесят тысяч. Когда нужно будет, предъявите...

- Умирать, что ли, собираетесь? Ах, Петр Эммануилович! - Зинаида Петровна улыбнулась томно и нежно.

Умирать Шпак не собирался, поднакопил он порядочно, но оставаться здесь тоже не желал, да и фирма Хевурда, почти целиком наложившая лапу на Шиханские прииски, не оставила бы его управляющим. У нее были свои люди, другого порядка. Они уже проникли на прииск, с его же помощью захватив там командные должности.

- Неужели покидать нас собираетесь? - удивленно спросила Зинаида Петровна.

- Пока не знаю...

За окнами отдаленно зазвенел колокольчик, стук колес замер около парадного крыльца.

- Кого-то к нам черти принесли, - прислушавшись, сказала хозяйка.

Ей не хотелось видеть никаких гостей. Если муж, то уже совсем некстати!.. Впрочем, она знала, что Филипп Никанорович окончательно заболел, и доктора никуда его из дома не выпускали... Кто же это мог быть? Кто о ней мог вспомнить в этот прохладный сентябрьский вечер?

По коридору кто-то тяжело застучал сапогами, потом бесцеремонно, без стука, распахнул дверь, и в столовую, метя крашеный пол следами грязноватых подошв, отдуваясь, словно жирный тюлень, ввалился Авдей Иннокентьевич Доменов. Следом за ним, крадучись, придерживая на боку шашку, бочком протиснулся пристав Ветошкин. За ним вошел в мягкой серой шляпе Василий Кондрашов. Зинаида Петровна и Петр Эммануилович как сидели, так и застыли с широко открытыми глазами.

- Извини, хозяюшка, что в такой поздний час, дела! - хрипло, со свистом проговорил Доменов.

- Милости просим, Авдей Иннокентьевич! Милости просим, - опомнилась и засуетилась хозяйка. - Всегда рады вас видеть...

- Будто бы? - Доменов лукаво прищурил глаза.

- Как вы можете сомневаться? Мы тут умираем со скуки... - лепетала хозяйка. - Раздевайтесь, садитесь...

- Сидеть нам, хозяюшка, некогда, - отрезал Доменов и, повернувшись к побледневшему Шпаку, добавил: - Собирайся, голубь, поедем, отчет мне будешь давать...

- Вы, господин Доменов, не мой хозяин, чтобы мне перед вами отчитываться! - запальчиво воскликнул Шпак.

- Ох, какой бойкий стал! Знаю я твоего хозяина, знаю... Поклон тебе шлет... Когда я вчера у нотариуса выкупал твое мошенническое изделие, у хозяина твоего была такая рожа, вроде как щавелю наелся... Он от тебя в тридцать три бога открещивается. Твой хозяин покамест я, отчет ты мне дашь! От зятя у меня полная доверенность имеется, а от горного департамента повеление на опеку всех золотоносных мест в этом уголке и два миллиона кредита. Чего трусишься? Не ожидал? Не то еще услышишь. Знать хочу, как вы Тараса извели.

При этих словах Василий Кондрашов насторожился. "Нет, не тебе, народу будет принадлежать прииск", - подумал он.

- Господин Доменов! - Шпак вскочил с перекошенным лицом.

- Всем известно, что я господин Доменов, а вот ты чей слуга? Кому наше русское золото сплавлял? Сядь! Не егози! Теперь у меня надолго сядешь... Ваш бухгалтер все мне поведал, спасибо ему, хоть один честный человек нашелся.

- Он вас обманул! Подбивал рабочих на забастовку... Политический каторжник! - выкрикивал Шпак.

- С кем греха не бывает... В наше время многие в революцию играют, я и сам либеральных взглядов...

Вошел Митька. На нем была заграничная фиолетовая куртка со шнурами на груди, лакированные сапоги с высокими голенищами. Рыжие усики ловко подстрижены. Вид у него был сытый и, как всегда, пьяный. Он ни с кем но поздоровался. Смотрел круглыми серыми глазами то на оторопевшую Зинаиду Петровну, то на инженера. Постоял, потом, покачиваясь и пытаясь засучить узкие рукава, заговорил:

- Пардон, папаша, переметэ муа, дайте я этому мизерабелю хоть двину в морду... за дядю Тараса!.. Вор-рюга!

- Оставь, Митрий... Ты зачем притащился? - хмуро проговорил Доменов и, взглянув на Ветошкина, кивнул головой.

- Господин инженер, прошу следовать за нами-с, - пристукнув шашкой, выходя на середину комнаты, сказал пристав.

- Не-ет! Пардон! - прорываясь к Шпаку, кричал Митька. - Донне муа! Дайте я его, смажу!

- Господи боже мой! Что же это такое! - ломая руки, шептала Зинаида Петровна.

- Тебе, мадам, тоже надо волосы обрезать, пардон!

Доменов вывел его в коридор, приговаривая:

- Ах, зятек, зятек!.. Кончит вас водочка, обоих братцев кончит! Плохо, голуби, с золотцем обращаетесь...

Над станицей вместе с серыми, мрачными тучами проплывала темная сентябрьская ночь, поглощая протяжный лай собак, конский топот, звуки колокольчиков, глухой стук колес и пьяные Митькины выкрики.

- Да перестань, дурак, орать, - уже сидя в тарантасе, грубо и мрачно сказал зятю Доменов и, вспомнив об Олимпиаде, вздыхая, подумал: "Тебя бы, миленок, на ней женить, она бы тебе показала, почем сотня гребешков... В пристяжке бы бегал. Не то что моя Марфа, тряпка".

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

На другой день Маринка снова пришла в станицу и до самого вечера просидела около больной матери. С закатом солнца Анне Степановне стало легче. Вдруг она открыла глаза, узнав дочь, долго смотрела на ее лицо, пошевелив левой рукой, проговорила:

- Уйди.

- Мама! - бросаясь к ней, крикнула Маринка.

Но мать отстранила ее, продолжая смотреть на дочь тяжелым, отсутствующим взглядом.

- Маменька, - прижимаясь мокрым лицом к руке матери, шептала Маринка.

Из другой комнаты вошли Стеша и Петр Николаевич. Они остановились у порога.

- Уходи, - более внятно проговорила Анна Степановна и отвернулась к стене.

- Раз говорит, значит, уйди, - с сердцем проговорила сноха.

- И правда, не тревожь ее, - согласился отец.

- Нечего теперь увиваться... Наперед подумала бы, - поджав злые губы, сказала Стеша.

Маринка не ответила. Накинув на плечи пуховый платок, задыхаясь от слез, выбежала на улицу. "Прогнала..." Больно, тяжко жгло твердо выговоренное матерью слово. Она спустилась к Уралу и, чтобы не попасться никому на глаза, берегом направилась к мосту. Пожелтевшие листья в тугае застилали сумерки.