Александра Толстая - Дочь

Жалко было ликвидировать хозяйство, но все-таки мы,в конце концов решили продать всех кур, коров и ехать во Флориду. Марта, видя, что жизнь наша должна, по-видимому, перемениться, переехала жить к нашему влиятельному соседу Р. - помогать больной миссис Р. по хозяйству. Полицейского пса Мики Марта брала с собой, Веста же ехала с нами.

Молодые курочки были очень удачны - тяжелые, широкие нью-хемпширы. В сентябре они уже начали нестись. Наши соседи очень их оценили, и они очень быстро распродавались.

Приезжал к нам старик, живший за Миддлтауном, он и раньше покупал у нас молодых кур и был ими очень доволен. На этот раз он решил купить у нас все, что оставалось, - несколько сот кур. Часть их он перевез сам, часть же я отвезла ему по его просьбе в нашем грузовичке.

Перетаскали клетки из машины, пересадили кур.

- А вы не зайдете ко мне в дом? - спросил старик, когда мы кончили. Может быть, я могу вас чем-нибудь угостить?

Мне не хотелось заходить, но надо было сделать расчет, получить деньги, и я пошла.

На пороге я невольно остановилась. Боже мой! что это была за комната! "Гоголевский Плюшкин, - подумала я. - Нет, диккенсовский Скрудж". Да и сам старик был похож на Скруджа, как его изображают в иллюстрациях Диккенса: худой, высокий, нос крючком, он все похохатывал и пресмешно приподнимал левый глаз, точно подмигивал, отчего брови становились треугольником. Волосы редкие, желтые от грязи и табачного дыма.

Наверное, комната эта была раньше гостиной, но теперь она была завалена хламом. Тут были и мешки, и картины в золоченых рамах, и старые негодные ведра, стоптанные башмаки, железо - половина комнаты была завалена этим хламом. Хозяин, по-видимому, привык к этой обстановке и не замечал ее.

- Можно вам предложить чашку чаю?

- Нет, нет, - сказала я немножко слишком поспешно.

- Стакан вина? Может быть, сидр?

- Нет, спасибо. - Меня тошнило от одной мысли, что я могла бы здесь что-нибудь съесть или выпить. Мне хотелось только поскорее выскочить из этой грязи, из этого ужасного помещения, пропитанного затхлостью, пылью и табаком.

- Знаете, что я вам скажу? - вдруг сказал старик, подмигнув, отчего обе брови поднялись треугольником. - Ваша жизнь никуда не годится. No good. - И помолчав: - Но и моя жизнь тоже no good.

- Да почему же?

- Ха, ха, ха, - вдруг разразился старичок звонким смехом. - Вы, - сказал он и ткнул в меня пальцем с желтым, длинным и грязным ногтем, - вы - одна. Нельзя женщинам быть без мужчины. Я - один. Нельзя мужчине жить без женщины. No good!1 Давайте соединимся. У меня есть деньги... но я один, it's no good2.

Мне стало так противно, что я решительно встала.

- Давайте мне деньги за кур, - сказала я и, получив деньги, вылетела от него как ошпаренная. Больше кур я ему не возила.

Ферма постепенно пустела. Я никогда не думала, что так грустно будет разорять то, что мы сами с таким трудом создали! Особенно грустно было расставаться с животными.

Приехали люди за коровами. Поставили большой грузовик задом к пригорку, чтобы коровы могли взойти.

Они упирались, их хлестали. Коровы мычали, а я плакала.

- Не плачьте, - сказал мне покупатель, который купил коров с платежом в рассрочку, - будьте спокойны, я вам все уплачу на следующей неделе.

- Да я не о том, я знаю, что вы заплатите...

Старенький "стэйшен вагон" 1929 года был уже очень плох, почернел, шины потерлись, верх местами провалился. Нельзя было ехать на нем во Флориду. Я присмотрела в городе "стэйшен вагон" 1933 года, 8 цилиндров. Приплатила за него несколько сот долларов и поехала на нем домой. Проезжая мимо тюрьмы, у подножья горы, где жил шериф, я дала газу и лихо взяла гору. Параллельно со мной, не глядя по сторонам, опустив хвост, бежала дворняжка. Не успела я с ней поравняться, как она со страшной быстротой кинулась мне под колеса. Толчок. Я знала, что я ее задавила. Я наддала газу и через несколько минут была дома.

По телефону я вызвала шерифа.

- Как раз против тюрьмы, - сказала я, - я задавила собаку. Я не избегаю ответственности, но я не могла видеть страданий этой собаки. Очень прошу вас, пошлите кого-нибудь из ваших людей посмотреть. Если она ранена, я заплачу за ее лечение, если собака убита, я заплачу хозяину, сколько он потребует.

Через несколько минут шериф вызвал меня обратно.

- Мисс Толстой, - сказал он мне, - не беспокойтесь. Слава Богу, что собака убита, да, впрочем, я думаю, что она покончила самоубийством. Три дня назад умер ее 90-летний хозяин. И вот с тех пор она не ест, не пьет, все ищет хозяина и какая-то стала странная, точно ума лишилась. Хорошо, что вы ее задавили и что она околела сразу, без мучений.

Но прошло много времени, прежде чем ощущение живого тела, которое я переехала, меня покинуло.

Накануне отъезда я читала лекцию поблизости от нас, в колледже. Ночью, когда вернулась, почувствовала острые боли в желудке. Я буквально каталась по кровати, всю ночь не спала. Под утро боли утихли. Что было делать? Электричество было выключено, вещи уложены, все было готово к отъезду. Мы сели в машину. Веста улеглась на заднее сиденье, и мы покатили.

Солнечная Флорида

Те, кто ездил на машине во Флориду, знают это блаженное чувство, когда из сырого, холодного климата вы постепенно попадаете в южное тепло, снимаете свои тяжелые зимние вещи, жаркое солнце вас прогревает, и вы с наслаждением вдыхаете в себя соленый морской воздух. Где купальные костюмы? Скорее в воду! Мягкие, мелкие волны, плоский песчаный берег Дайтон-Бич. Твердый белый песок, пляж широкий-широкий... Уточки, стайки чаек испуганно вспархивают из-под ног...

А после Дайтона - внутрь штата, мимо апельсинных рощ, озер, на ту сторону, где берега омывают спокойные воды Мексиканского залива, Тарпон Спрингс, где греки разводят губки, и наконец мы в Озоне, маленьком местечке между Тарпон Спрингс и Клир Вотер.

Наш друг, американка, достала нам две палатки и разрешила поставить их в апельсинном саду, принадлежащем ее знакомым. Палатки поставили между апельсинными и лимонными деревьями. У входа в палатку свисали ветки гуавы, осыпанные зелеными, почти уже зрелыми плодами; у правой стены - высокие стройные кусты бамбука... В горячем воздухе резкий запах апельсинов. Под деревьями вся земля усеяна фруктами: лимонами, мандаринами, апельсинами, грейпфрутами.

Улеглись спать. Ольга и Веста так устали, что очень скоро уснули. А я была взволнованна, мне было так весело на душе. Я вдруг почувствовала радость бытия, радость от окружающей меня природы... И жалко было спать... Такое чувство бывает в молодости, когда влюбишься и от счастья, от переживаний спать не можешь... Я была, очевидно, влюблена и в любимое мной море, и в горячее солнце, и в апельсинные и лимонные деревья, и, может быть, в свободу, которую я ощущала...

Так прожили мы в своих палатках около месяца. Купались, ловили рыбу, ели цитрусы во всех видах, готовили на маленькой керосинке, ходили полуодетые и блаженствовали.

Но вот наша райская жизнь кончилась. Я приглашена была протестантской церковью в Бабсон Парке при Бабсон колледже, где я должна была говорить четыре воскресенья подряд "проповеди" на евангельские темы и прочесть одну лекцию в колледже.

Г-на Роджера Бабсона я лично знала, так как читала лекции в его колледже в Массачусетсе несколько раз. Г-н Бабсон предложил нам маленький бесплатный коттедж и очень небольшую плату - 100 долларов за четыре проповеди.

Ольга в церковь со мной не ездила и подтрунивала над моим новым амплуа проповедника, а я относилась очень серьезно к своим обязанностям, добросовестно готовилась, надевала свое единственное белое платье и... проповедовала. По правде сказать, своего я вносила очень мало. Я брала Евангелие и старалась давать толкование его по Толстому. Слушали внимательно и элегантные дамы в шелковых белых платьях и белых шляпах, и мужчины в светлых костюмах с загорелыми лицами.

Из дневника 2 марта 1937 года:

"На юге поражает дискриминация по отношению к черным. В дамском клубе разговор такого содержания:

- Скажите, - спрашиваю, - вы не думаете, что запрещение неграм ездить в общих вагонах, разделение уборных на вокзалах создает великолепную почву для большевистской пропаганды среди негров?

- Ах, нет, - быстро возразила мне дама, - мы очень любим негров, они такие великолепные иногда бывают служащие, такие преданные... Добрые, наивные, как дети... Я люблю негров... Нужно только, чтобы они знали свое место...

Отношение к неграм, как и к другим расам, мне совершенно непонятно, как и непонятна мне, с одной стороны, демократия, а с другой - шоферы на вытяжку: Yes, ma'm, а вся прислуга называется просто по имени, кто бы и какого возраста они ни были".

Из дневника 9 марта 1937 года:

"Машина "роллс-ройс" с шофером, замирающим, держа правую руку на дверце. Дама в белом платье и господин, выбритый, отутюженный весь, чистый, в светло-cepoм костюме, с блестящими седыми волосами... В его соседстве - в Палм-Бич, Маунтен-Лейк - только такие же, избранные. Про себя они говорят, что у них удобные скромные дома, простая жизнь...