Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!

Для Александра Дюма Сибирь была в первую очередь местом ссылки декабристов. Он воспевает подвиг своей соотечественницы Полины Гебль, отправившейся в этот страшный край зимы за своим русским возлюбленным, декабристом Анненковым.

Другой француз, смелый фантаст Жюль Берн, представлял Сибирь по-другому – как экзотический край и арену для самых удивительных приключений. Он даже написал о Сибири целый роман «Михаил Строгов», причем Тургенев назвал его лучшим романом Верна. Фантазия француза разгулялась. Не на шутку.

Роман начинается с новости об оккупации и восстании во всей Восточной Сибири. Известия о беспорядках принес императору России один из министров. Встревоженный император отправил в Иркутск офицера Михаила Строгова. Выбор был не случаен: отец с детства приучил Строгова к охоте на медведей, и своего первого мишку наш герой завалил в четырнадцать лет (ну какой же роман о России без медведей). Строгов умел ориентироваться по расположению веток на дереве (ну мог бы и компас взять), при необходимости мог не спать по десять суток (иностранцы всегда были самого высокого мнения о русской выносливости). Итак, Строгов отправился в Иркутск. По дороге к нему присоединилась девушка Надя, которая пробиралась к своему отцу. Ну какой же французский роман без девушки! Описывая путь героев романа от Красноярска до Иркутска, Берн рассуждает о нашей сибирской зиме: «Случается даже, что вслед за летом непосредственно наступает зима. Эти ранние зимы поражают своей суровостью: бывают такие сильные морозы, что ртуть в термометре падает до точки замерзания (около 42° ниже нуля). Мороз в 20° ниже нуля считается сносной температурой».

Берн описывает природные явления, характерные, по его мнению, для Сибири: «В то время как шел лед, на озере совершались весьма любопытные явления. То были горячие источники, брызжущие великолепными фонтанами из артезианских колодцев, которыми природа наделила даже самое дно Байкала. Кипящая вода высоким столбом била прямо из озера, мириады брызг, сверкающих на солнце, рассыпались целым радужным снопом, почти моментально замерзая в воздухе». Вот такие удивительные байкальские аномалии! Спешим уведомить читателя, что в романе счастливый конец: Строгов разрушает козни революционера Огарева. Сибирь спасена.

Чем интересна Сибирь европейской душе? Дикостью. Суровостью. Экзотикой. И тем, что на Европу она совершенно не похожа. Чего-чего, а экзотики на Руси всегда было хоть отбавляй. Все своеобразно и разнообразно. Каждый путешественник, а особенно если он заглядывает на Север и за Уральский хребет, понимает, что Русь неоднородна, что это гремучая смесь самых разных культур и наций.

Такой виделась Русь Блоку. Странный, пожалуй, образ, но весьма показательно, что у поэта родился именно такой. Хороводы во время пожаров. И отблески огня ложатся на лица этих дикарей. Пир во время чумы. И над всем этим многоликим миром царствует дорога.

Народы земли Русской настолько разнолики, что начинают сами собою множиться в людской фантазии. Сказания о самых удивительных народах прилежно записывают иноземцы, хотя относятся к ним с некоторым сомнением. Территория за Обью, кем-то названная Лукоморьем, описывается следующим образом (в воспроизведении австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна): «В Лукомории, горной и лесной стране, лежащей за Обью подле Ледовитого океана, есть город Серпонов, где живет народ серпоновцы, с грустинцами и серпоновцами ведут немой торг черные люди, лишенные дара слова человеческого, которые приходят от озера китайского с разными товарами, преимущественно с жемчугом и драгоценными камнями». А мы-то думали, что такое Лукоморье! Кстати, грустинцы – очень русское название.

«В Лукомории, – продолжает Герберштейн, – живут другие дикие люди с одним очень странным и баснословным свойством: рассказывают, что каждый год в ноябре они умирают или засыпают, а на следующую весну, в апреле, оживают, подобно лягушкам или ласточкам. Грустинцы и серпоновцы торгуют и с ними, но особенным образом. Когда настает урочное время зимнего засыпания, лукоморцы кладут в известном месте свои товары и скрываются; грустинцы и серпоновцы приходят и берут эти товары, оставляя взамен их свои в соразмерном количестве. Если же лукоморцы, проснувшись, найдут, что их обманули, что оставленное ими не стоит взятого, они требуют назад свои товары, от этого происходят у них частые ссоры и войны с грустинцами и серпоновцами».

Такие представления существовали в Москве в первой половине XVI века о северных территориях, куда скоро должна была направиться русская колонизация. Писатели XVII века пытаются уже по возможности объяснить эти фантастические рассказы. Немецкий ученый Адам Олеарий предполагает, что в Лукомории несколько месяцев продолжается непрерывная ночь и жители ведут подземную жизнь, пользуясь при общении подземными ходами. Рассказы о людях с собачьими головами, покрытых шерстью и т. п., по его мнению, произошли оттого, что жители берегов Ледовитого океана носят особенного рода верхнюю одежду из звериных шкур, обращенных шерстью наружу. Она закрывает тело с головы до ног и имеет один разрез около шеи. Рукавицы пришиваются к рукам, так что, когда в зимнее время дикарь наденет эту одежду, у него видно только лицо из отверстия около шеи.

Объяснения могут быть разными, правдоподобными и не очень. Мы можем без труда выяснить, кто такие чудь и меря, что это за народы такие. Но для поэтов они стали воплощением дикарского начала в русском человеке. Равно как и скифы «с раскосыми и жадными очами». Как Сибирь. Как страсть русских к дороге.

Почему же мы, русские, так любим дорогу? Ведь мы всегда были оседлым народом. Быть может, сказалось наследство кочевых племен Великой Степи? И ведь что удивительно – нередко чувствуется стремление не освоить пространство, но затеряться в нем, раствориться, а то и уйти от мира. Народная легенда превращает царя Александра I в старца и странника Федора Кузьмича. Дескать, надоело ему все земное.

Дорога – жизнь, эту простую метафору встречаем мы еще в пушкинском стихотворении «Телега жизни». Случайно ли врывается в русскую литературу и действительность тема смерти в дороге? В пути настигает кончина и светлейшего князя Григория Потемкина, и великого писателя Льва Толстого.

Дорога в русском мире символизирует преодоление земного пространства, где дорожная повозка может взлететь, подобно птице, и в пьянящей удали пренебречь законами притяжения земли и здравого смысла. Ведь птице-тройке ведом путь по небу, и может он привести к мечтательным результатам, если, конечно, не повторится история гоголевского персонажа Степана Пробки, что «взмостился» под церковный купол, «а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись, шлепнулся оземь». А то придется дяде Михею, подвязавшись веревкой, полезть на небо, поближе к птице-тройке, со словами: «Эх, Ваня, угораздило тебя!»

Неизмеримые русские пространства всегда поддерживают в нас надежду, что мы можем уехать. Куда угодно. Скрыться. Убежать к другим людям и другой жизни. «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», – заявляет Чацкий. И кажется почему-то, что не найти ему этого уголка в нашей земной жизни. «Взвейтесь, сани, и несите меня прочь с этого света!» – кричит гоголевский сумасшедший. Может быть, именно он выражает извечную русскую мечту? Дорога должна вести к храму – это не только избитая мысль, это еще и жалкий компромисс, которого не приемлет русская душа. Дорога должна вести к Царству Божию.

О «праведной земле» читаем в пьесе Горького «На дне». Собственно, мы узнаем о ней только одно: мысль о праведной земле поддерживает человека. Просто нужно знать, что такая земля существует – и все. Даже если ты сам до нее не дойдешь. Имена у нее могут быть самые разные. Беловодье. Китеж. Небесный Иерусалим.

Как до нее добраться? Существуют довольно-таки четкие инструкции. Где, к примеру, находится Беловодье? За морем, на неведомых островах, отвечает народная легенда. Путь в нее ведет через Казань, Екатеринбург, Тюмень, Бийск, вверх по реке Катуни в Юго-Западный Алтай до Уймонской долины и отсюда неведомыми горными проходами в «Китайское государство» и после 44 дней пешего странствия приводит к цели.

О Беловодье говорили и писали как о стране с беспечальной жизнью, свободной от повинностей и податей, от всякого гнета и насилия, без государственной власти и войск, где живут по законам «древлего благочестия». Легенда о Беловодье, возникнув в конце XVIII века, особенно активно распространялась сектой «бегунов». Крестьяне покидали насиженные места, оставляли свои дома, чтобы достичь Беловодья. Такие случаи кончались возвращением либо исчезновением беглецов. Может, и вправду находили самые упорные некую обетованную землю?