Александр Никонов - Человек как животное

Вот такой он странный, этот квантовый мир.

Как было хорошо раньше! Мир был твердым, конкретным и предсказуемым. Формулы все описывали вполне определенно. А теперь формулы выдавали вместо конкретного ответа только вероятность его получения. То есть с такой-то вероятностью электрон окажется тут. А с такой-то — вот здесь. Словно он имел свободу выбора! Это позже привело даже к спекуляциям на тему: а не имеет ли электрон действительно какого-то элементарного сознания?

Состояние системы (частицы) описывалось так называемой волновой функцией. И согласно этой формуле, до проведения измерения частица одновременно могла находиться в разных местах, причем в довольно большой области пространства. Условно говоря, с вероятностью 50% слева от наблюдателя и с такой же вероятностью справа от него. И только опыт, то есть проведенный замер, давал конкретный результат — частица оказывалась либо слева, либо справа.

Это мгновенное схлопывание частицы из виртуального облака в материальную точку назвали редукцией, или коллапсом волновой функции.

Получалось странно — словно частицы в микромире сами «не знали», где они находятся и в каком состоянии. Положение можно было узнать, только «задав вопрос», то есть проведя эксперимент. Внутренне физики долго не могли с этим согласиться и спорили, действительно ли у частицы нет никаких определенных характеристик, пока мы не провели опыт, или же они есть, но просто нам неизвестны. Вся прежняя история науки говорила за второй вариант. Но верным оказался первый, каким бы абсурдным он ни казался: пока не задан вопрос, пока не произведено измерение, частица находится везде и нигде конкретно — в так называемой суперпозиции.

Этот факт ввел в физику проблему сознания, мощно двинув ее в сторону философии.

— А при чем тут сознание? — спросит внимательный читатель.

А при том, что физическая установка, производящая замер, тоже состоит из микрочастиц. То есть ее состояние можно описать той же волновой функцией, включив в описываемую систему установку. Но человек тоже состоит из частиц. Световая волна попадает ему в глаз, затем в виде электросигнала бежит по зрительному нерву, возбуждает каскады биохимических реакций в зрительном отделе. И все это можно включить в математическое описание физической системы, в волновую функцию, в которой теперь будет и установка в двух состояниях (показывает, что частица слева, и показывает, что частица справа), и физический наблюдатель в двух состояниях (видит, что частица справа, и видит, что она слева). Волновая функция с ее двойственностью пока сохраняется неизменной. Ее коллапс происходит только в тот момент, когда сознание делает выбор — слева частица или справа. Вот тогда мир становится конкретным и классическим. Решение принято!

Но сознание не есть материя, хотя на материи и базируется. Оно идеально. Материалистической философии это было давно известно, и все получившие высшее и даже среднее образование в советских вузах и школах это проходили на уроках истмата и обществоведения. Таким бразом, идеальное, выйдя из мрачной комнаты философии, постучалось в светлый зал физики.

А биологи, наверное, хихикали, наблюдая за этим, поскольку понимали, что наше сознание, каким бы идеальным его ни представляли философы, весьма животно. Потому что базируется на грубой обезьяньей материи. Оно формируется потребностями вида и способами его отражения реальности. Для нас, например, главное — зрение; обоняние же не несет такой важной нагрузки, как для собак. Это очень важно отметить, поскольку сознание формируется ощущениями. Будь мы дельфинами, у которых есть акустическое зрение, мы воспринимали бы окружающий мир совершенно по-другому. Другим сознанием.

Впрочем, отвлекаться на философско-биологические мудрствования не станем, а просто констатируем: переход от классической определенной физики к физике квантовой и неопределенной дался физикам нелегко. Потребовалась смена поколений для привыкания.

Нечто подобное случилось и в экономике, только позже. Не так давно экономика из классической стала превращаться в неклассическую. Если раньше экономическими атомами были, как я уже писал, рациональные частицы — идеализированные люди, обладающие всей полнотой информации о товаре и стремящиеся к максимизации прибыли, — то последние десятилетия основательно расшатали эту веру.

Эйнштейном от экономики выступил психолог и математик по образованию Даниел Канеман, который в семидесятые годы прошлого века провел серию экспериментов, послуживших для экономики аналогом экспериментов по фотоэффекту в физике, за которые Эйнштейн в свое время получил Нобелевскую премию. Канеман тоже ее получил.

Эксперименты Канемана показали, что «частицы экономики», ранее считавшиеся «чисто конкретными», оказались весьма «размазанными». Их действия математической логике не поддавались. А поддавались логике обезьяньей, точнее — животной. Например, один и тот же предмет с одинаковой стоимостью, выраженной в долларах, люди субъективно оценивали по-разному: дешевле, если предмет им дарили, и дороже, если приходилось отрывать его от себя и дарить кому-то. Поэтому, продавая свою вещь, люди часто выставляют на первых порах цену, явно завышенную, нерыночную, потому что они любят свою вещь и к ней привыкли.

Если опять-таки речь шла об одинаковой сумме, люди больше боялись потерять ее, чем приобрести такую же сумму, рискнув. Отсюда, кстати, и пословицы типа «от добра добра не ищут» и «лучше синица в руках, чем журавль в небе». Скорее всего, это лишь следствие общефизических законов сохранения на психологическом уровне. Зверь консервативен. Сегодня выжил, и слава богу. Поэтому он ценит то, что имеет, больше, чем то, что может получить.

Короче говоря, показав в серии экспериментов «неправильность» человеческих решений и экономических оценок, Канеман начал описывать это математически. Результатом и стала та самая нобелевка, приняв решение о вручении которой, Нобелевский комитет констатировал: Канеман «с достаточным основанием поставил под вопрос практическую ценность фундаментальных постулатов экономической теории».

Выяснилось, что люди порой принимают решения «неклассически», базируясь на информации посторонней, не имеющей никакого отношения к чисто экономическому процессу. И поскольку мозг — это «аналитическая железа» для поиска закономерностей, люди довольно часто склонны находить закономерности даже там, где их нет. И, руководствуясь этим, действуют.

Эмоциональных помех в принятии экономических решений оказалось так много, что коллега Канемана, экономист Вашингтонского университета Дэвид Левин, сказал: «Кажется, рациональный homo economicus умер печальной смертью, а экономика перешла к признанию имманентной иррациональности человеческого рода».

В качестве примера такой животной иррациональности Канеман приводил следующий пример: если вам нужно, чтобы в ящик для сбора благотворительных пожертвований люди бросали больше монет, повесьте над ящиком плакат с лицом человека, который смотрит прямо на потенциального жертвователя. Эти надзирающие глаза повысят собираемость. Почему?

Потому что человек ведет себя более нормативно, то есть в соответствии со стадными представлениями о правильности, когда за ним наблюдают. В данном случае наблюдение фиктивно, но подсознанием чужой взгляд отмечается. И если критичность сознаниия, которое может снивелировать магическое действие плакатных глаз, отвлечь чтением какого-нибудь текста, это будет только на пользу собираемости. А в классической экономической теории наполняемость ящика должна меняться не от вида картинки перед ящиком, а, например, от размера запрашиваемой суммы или цели сбора.

Собственно говоря, подобными приемами уже давно на практике пользовались рекламщики, но для серьезной экономики подобные кунштюки были в новинку. Пришлось углубляться в психологию того зверя, от которого мы произошли. И думать: отчего рекламщики тратятся на имиджевую рекламу бренда, за которой порой не стоит никакой конкретный товар, а лишь группа товаров или услуг? А для того, чтобы в магазине товар с этим брендом выглядел знакомым. Потому что в животном мире знакомый, который не сожрал тебя, не укусил и не ужалил, нестрашный. То есть безопасный. Привычный. Такой, которому можно доверять[7].

Еще одним примером, который приводил Канеман, говоря о способах управления людьми, был пример со страхом смерти. Если людям напомнить о том, что они смертны, они становятся более послушными. Недаром все религии эксплуатируют именно страх смерти, обещая за хорошее поведение тут вечную жизнь там. И одной из главных религий, которая постоянно демонстрирует своим клиентам символ смерти, да еще мучительной, является христианство. С точки зрения возможности зомбирования толпы это очень правильно — держать в страхе, пугать трупом и называть рабами.