Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира

Звуки, которые издает Cricetomys, Приводят человека в бешенство, но имеют одно чрезвычайно полезное примене­ние. Эти отдельные «кпок-клок», издаваемые сериями от одного до десяти — они разделены неравными интервала­ми, — оказались необыкновенно удобными для угадывания количества щелчков на пари. Должен признаться, что по вечерам, закончив работу, мы следовали примеру нашего персонала и частенько делали ставки на количество щелчков Cricetomys. Надо сказать, что шансами на выигрыш тропические леса много богаче, чем ипподромный тотализа­тор.

Однажды я сказал белому чиновнику (он заправлял в Африке территорией, равной Уэльсу, и притом много лет), что изловил в его саду крысу со спирально завитым хвостом и мышь с желтыми пятнами. Он сочувственно поглядел на меня и спрятал подальше бутылку с виски. Весь этот вечер он пристально следил за мной: должно быть, ждал, когда я сообщу, что вижу розовых мышей, гоняющихся друг за другом по стенам его бунгало. Однако подвержен влиянию алкоголя был скорее он, чем я, потому что он провел в этой стране чуть ли не всю жизнь и свел знакомство с тысячами бутылок виски — и ни с одной безобидной маленькой пестрой мышкой Lemniscomys.

Возле поселка Мамфе водится небольшая мышь порази­тельного облика. По середине ее спинки сбегает черная полоса, окруженная рядами желтых пятнышек, вся осталь­ная поверхность спинки и бока покрыты продольными ряда­ми таких же пятнышек. Дальше, к северу и к западу от Мамфе, на смену этому зверьку приходит родственная форма, у которой пятна сливаются в полоски, а окраска меняется на черную с белым.

Мы часами пытались сфотографировать это животное, но оно при малейшем звуке ракетой взлетает в воздух, словно подброшенное мощной пружиной, и молниеносно исчезает. Скорость нервных процессов у этих существ превышает самые невероятные домыслы. Они реагируют на раздражите­ли более чем мгновенно, если это только возможно: прыгают еще до того, как вы шевельнулись. Они прокладывали ходы среди стеблей травы, и мы ставили там свои ловушки, но они настолько чутки, что поймать за ночь пару мышей на сотню ловушек считалось приличным уловом.

На вырубке встречались крысы — почти бесконечно раз­нообразные по размерам, сложению, окраске. Серая и черная крысы, которые, покинув родные места — одна в Центральной Азии, а другая в лесах Восточной Индии, — увязываются за человеком повсюду, куда бы он ни проник, до сих пор, как полагали, до Мамфе еще не добрались. Однако, к моему большому удивлению, местная черная с синим отливом крыса на поверку оказалась Rattus rattus, нашей старой знакомой — черной крысой. Живет здесь и местный светло-бурый вид.

Вдруг ни с того ни с сего в нашем жилище распространи­лось чудовищное, неукоснительно нарастающее зловоние. Поначалу мы просто косились друг на друга, но с течением времени вонь достигла такой концентрации, что мы пришли к заключению: «Этого просто не может быть», да и расход мыла, если на то пошло, даже возрастал. Наконец я решил учинить тщательный обыск и обнаружил, что иссиня-черные крысы целыми когортами кончали самоубийством под кров­лей нашего дома, насколько я понял, вследствие попыток полакомиться нашими коллекциями шкурок и скелетов, пропи­танных для сохранности мышьяком.

Несмотря на многочисленность, крысы никогда — или очень редко — попадаются на глаза днем, кроме представи­телей одного вида, ведущего дневной образ жизни. Иногда я наблюдал, как эти крысы резвятся в траве, их ярко-зеленая и рыжая шерстка так и сверкает на солнце, словно лакиро­ванный металл, соперничая с ярким нарядом бабочек. Днем крысиными ходами пользуются несколько видов потрясающе красивых ящериц.

Ящерицы-агамы соперничают с расписным китайским фарфором и новейшей керамикой Парижа, вместе взятыми, особенно самцы. Самки скромно окрашены в оливково­зеленый цвет с кирпично-красными пятнами по бокам, зато самцы разряжены в ярчайшие красные, голубые, зеленые и желтые цвета, которые меняют насыщенность в зависимости от силы солнечного освещения. Ящерицы часто забираются в дома, носятся на своих длинных лапах за насекомыми или затаиваются в засаде где-нибудь в уголке, непрестанно кивая головками, словно соглашаются со всеми мнениями, высказанными в их присутствии.

Мне нужно было для изучения заполучить несколько таких ящериц, и я предложил небольшое вознаграждение тому из помощников, кто первый изловит агаму после стартового сигнала. Я выходил на веранду, засекал местона­хождение ящерицы по кивающей на солнце головке и давал сигнал участникам соревнования. Толпа охотников бросалась вперед. Ящерица — она обитала непременно в самом доме, вероятнее всего, под балками крыши — тотчас же замечала их; тут-то и начиналась потеха. Ящерица стремительно бросалась бежать, и самые рьяные охотники устремлялись за ней, но некоторые стратеги — Гонг-гонг и Фауги, наш второй препаратор, — выжидали, прекрасно зная повадки животного. И точно, наткнувшись на преграду, ящерица мгновенно бросалась в противоположную сторону. Решив, что настал подходящий для него момент, Фауги попытался перехватить ее в броске, остальные шарахнулись назад на бешеной скорости, споткнулись о него и повалились в кучу малу.

Разумеется, ящерице всегда удавалось удрать, но тут в игру вступал Гонг-гонг. Ему было лет двенадцать, и ловок он был необычайно. Ящерица не раз едва уносила от него ноги; два раза мальчик схватил летящую голубую молнию и был здорово укушен. Один раз он поймал ящерицу, упав на нее, даже укусил ее сам, но удержать так и не сумел. И только в одном случае охота завершилась успешно — когда в нее вмешался наш невозмутимый Джордж. Потягивая чай из стакана, он сидел в кресле на веранде, и, когда ящерица остановилась перевести дух, прежде чем взлететь по стене в свое убежище, он преспокойно наступил на нее.

Без упоминания крошки геккона — самого большого друга человека в тропиках — не обойдется ни одно повествование о «паразитах», обитающих в Мамфе, хотя геккона неловко ставить даже в хвосте подобного «черного списка».

Эта маленькая ящерка (их множество форм) встречается повсюду в жарких странах и каким-то таинственным образом возникает во всяком доме, как только в него вселяется человек. Это существо, взбегающее по стенам или скрадыва­ющее насекомых в своем опрокинутом или наклоненном на 90 и больше градусов мирке, произносящее звонкие щелка­ющие тирады, не раз становилось другом одинокого челове­ка в забытой богом глуши. Каждую ночь, как только зажигается свет, являются гекконы, и вскоре каждый из них становится личным знакомцем — вот у этого только что сломался хвостик, а у того только недавно отрос свежень­кий.

Рассказывают, что гекконы так легко приручаются, что каждый вечер являются к обеду и влезают прямо на стол за подачками. Житель тропиков, возвратившийся после многих месяцев — и даже лет — отсутствия в прежний свой дом, уже на второй или третий вечер видит рядом со своей тарелкой маленького энергичного геккончика, оживленно поблескива­ющего большими лучистыми глазами и виляющего хрупким хвостиком, словно миниатюрная собачонка.

Один геккончик поселился у нас в ящике, где мы хранили хирургические инструменты. Мы беспокоили его каждое утро, вынимая свои препараторские орудия, но он оставался непреклонным даже после того, как расстался с хвостом, запутавшись в шнурке от компаса. Он попросту отбросил хвостик, отломив его у корня, как будто это ненужный зонтик, и хвостик упал на дно ящика, извиваясь и дергаясь, как маленькое животное. Хвостик он снова отрастил некото­рое время спустя, но даже это бедствие не могло помешать ему исполнять взятую на себя роль нашего сторожевого пса. Бродя по потолку, он поджидал, пока туда не усядется какое-нибудь насекомое, привлеченное светом лампы. Тогда, невзирая на размеры жертвы — а многие насекомые были не меньше его самого, — он подкрадывался к ней, как кошка к мышке. Подбирался все ближе и ближе, пока, позабыв о кошачьих хитростях, не бросался вперед, как терьер, очертя голову. Случалось ему и промахнуться, а бывало, что жук, бабочка или богомол улетали как раз в тот момент, когда он готовился к броску, но, если уж он впивался в добычу, начиналась великая битва. Сильные насекомые пытались вырваться, но маленький геккон трепал и тряс их с такой силой, что казалось, вот-вот присоски на его лапках не выдержат и отлепятся от потолка, где вся группа висела вопреки законам тяготения.

Он упал лишь один раз и приземлился по всем правилам. Когда он вцепился в богомола длиной чуть ли не в десять сантиметров, началась битва не на жизнь, а на смерть. Они подняли такой тарарам, что все мы положили ручки и стали наблюдать за ходом сражения. Богомол — существо поистине ужасное, всегда готовое ввязаться в драку, хотя бы и с самим человеком. Когда такое чудище опускается перед вами на стол, оно становится на дыбы, поворачивает свою страшную головку на стебельке-шейке и пялится вам прямо в лицо своими злобными выпуклыми глазками. Он замирает в боксерской стойке, согнув мускулистые лапки, усаженные рядами острых, похожих на зубы шипов, — такими «объяти­ями» самка богомола встречает не только врага, но и собственного супруга.