Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

Князь Александр тоже часто менял наемные дома, иногда и не без причины. Вот что случилось у него в доме, когда он нанимал на Сивцевом Вражке у Алексеева. К нему по вечерам часто собирались игроки в банк играть, так как он сам был большой игрок, иногда проигрывал помногу, и раза два приходилось и мне его ссужать порядочными кушами денег, которые потом он мне и возвращал очень аккуратно. Раз он мне говорит:

— Поздравьте меня, тетушка: я вчера выиграл двадцать тысяч и вот вам свой долг и поспешил привезти.

— Ох, мой любезный, — говорю я ему, — радуюсь, что ты с прибылью, да жаль, что через карты: выигрыш и проигрыш, по пословице, на одном коне ездят… Сохрани тебя Бог от беды, карты до добра не доведут… Он поцеловал у меня руку и обнял меня: «Молчи, дескать, старуха».

Не прошло десяти дней, у него в доме великая беда случилась.

В числе бывавших у него игроков часто езжали какие-то Сверчков и Дорохов. Как их звали, и что это были за люди, совсем не знаю. Весь вечер играли, дело было к утру; встали, начали считаться, вдруг проигравшийся опрокинул стол, а выигравший подбежал к письменному столу, на котором лежал кабинетный кинжалец, хвать его и пырнул им в бок опрокинувшего стол: тот упал, хлынула кровь… Пошла суматоха в доме, послали за доктором, за женой раненого и, пока еще можно было, отвезли его поскорее домой, где несколько дней спустя он и умер. Вот они, карты-то, до чего доводят.

К счастью, тогда князь Андрей служил при князе Дмитрии Владимировиче чиновником особых поручений. Он князю передал обстоятельства этого дела, тот послал за обер-полицеймейстером Цынским, так дело замяли и в огласку не пустили. В этом же несчастном доме умер у Вяземских второй мальчик — Алеша, которого мать особенно любила; после этого они и поспешили переменить квартиру…{22}

Нынешний губернский город Пермь принадлежит к числу не старых по своему историческому возрасту: ему всего 120 лет со времени основания при Екатерине II. Он возник в числе других новых русских селений при введении в России екатерининских «Учреждений о губерниях», изданных в 1776 году, — возник в качестве административного центра новой Пермской губернии из ничтожной деревеньки Брюхановой и казенного Егошихинского медеплавильного завода на левом берегу Камы. Доказательством тому служит и поныне название одной из площадей города «заводскою», а также фамилия Брюхановых, довольно часто встречающаяся в Перми. В старину же слово Пермь с эпитетом «Великая» прилагалось к более северному, ныне уездному той же губернии, городу Чердыни, некогда столице автономных пермских князей, а также и ко всей древнерусской области на верховьях р. Камы и ее притоков до р. Чусовой включительно.

Несмотря на относительно молодой возраст, новая Пермь о первых насельниках своих имеет уже свои предания, созданные на реальной почве и передаваемые от поколения к поколению. К числу таких принадлежит и избранный нами рассказ, слышанный автором неоднократно, уже лет около 20, записанный покойным и столь известным Перми Д. Д. Смышляевым с его слов и другими любителями местной старины, например, господином Кудринским в газете «Волгарь» 1895 года. Мы передадим сперва подлинные слова из сборника статей о Пермской губернии господина Смышляева, а потом коснемся и других пересказов того же сюжета из былой действительности города Перми.

В любопытной статье «Из прошлого. О старых временах и людях» Д. Смышляев, сказав об основании нынешней Перми и первоначальном ее заселении, между прочим пишет: «На углу Петропавловской улицы и нынешней Театральной площади был большой каменный двухэтажный дом советника уголовной палаты Елисея Леонтьевича Чадина. Участь этого дома весьма любопытна. Он был отстроен вчерне и покрыт железом, но никогда не был отделан, никогда в нем никто не жил; он остался цел каким-то чудом во время пожара 1842 года, когда кругом его все погорело, был куплен в конце сороковых годов М. Г. Сведомским, затем уступлен им городскому обществу в обмен на дом, принадлежащий теперь почтовой конторе, и, наконец, простояв полсотни лет необитаемым, без всякого видимого повода сломан до основания. Позднее на арендованном у городского общества месте его… построен сначала частный дом Херувимова, а теперь на том же месте красуется грандиозное здание женской гимназии»…

Заметим, что Смышляев сам был свидетелем страшного пожара Перми 14 сентября 1842 года, всем пермякам вечно памятного по ходячим доселе рассказам старожилов и истребившего в один день больше половины тогда еще совсем юного города. Я лично слышал от этого свидетеля много рассказов о прежней Перми и могу сказать, что все его повествования в высшей степени правдивы и имеют значение важного первоисточника сведений о былых временах и людях Перми. Далее, в той же статье Смышляев продолжает:

«Странная участь дома Чадина естественно вызывала толки в народе, суеверие которого создавало о нем различные легенды. В доме творились чудеса: слышались как бы выходящие из-под земли стоны, раздавались голоса, необыкновенные звуки, подобные стуку падающих и разбивающихся предметов. В особенности "чудилось" в глухую полночь; в такую пору запоздалый прохожий ускорял шаги, осеняя себя крестным знамением от диавольского наваждения. Все это объяснялось тем, что дом Чадина избрала своею резиденциею "кикимора", которая, как известно, ничьего сожительства не терпит. Ее даже видели. Это случилось во время пожара 14 сентября 1842 года. Одна набожная старушка рассказывала, что в этот роковой для Перми день, проходя мимо дома, когда уже кругом его все горело, а он продолжал стоять цел и невредим, она собственными глазами видела, как какая-то женщина в белом чепце, высунувшись из слухового окна в крыше, платочком отмахивала от дома огонь соседних зданий. Эта женщина и была кикимора; благодаря ей, дом, остававшийся без хозяев и, следовательно, без всякого призора, не подвергся участи окружавших его зданий. Во время общего переполоха воображение толпы всегда настроено объяснять естественные явления необыкновенными причинами, действием нечистой силы, и потому ничего нет мудреного, что россказни старухи подействовали на простой народ возбуждающим образом; слова ее передавались с прибавлениями и прикрасами и в конце концов разрослись в легенду с ужасающими и нелепейшими подробностями; разговорам и толкам не было конца; народ собирался толпами, хулил начальство и его действия во время пожара, обвиняя его чуть не в сообщничестве с чертями; к ним же в компанию приплетал и поляков — словом, трудно было и добраться, что именно представлялось разгоряченной фантазии толпы… Бывший в то время губернатор И. И. Огарев приказал разыскать распространителей нелепых слухов; оказалось, что всему злу корень была вышеупомянутая старушка; призвали ее в полицию, допросили — она и на допросе показала то, что выше рассказано, — вздумали пристращать присягой, она и от присяги не отказалась, говорила, что врать ей незачем, что она уже доживает свой век, и греха на душу брать ей не приходится, и что она показала то, что действительно видела. Кончилось дело тем, что продержали ее несколько дней в заключении и выпустили со строгим запретом смущать народ болтовней».

Далее Д. Д. Смышляев приводит любопытные сведения о самом владельце чудовищного дома — Чадине. «Основанием разных нелепых рассказов о доме Чади? на служил личный характер покойного владельца, его необыкновенная скупость, жестокое обращение с дворовыми людьми, руками которых не только строился дом, но даже изготовлялся для него кирпич. Скупость побуждала его прибегать даже к весьма зазорным проделкам для приобретения нужных вещей; так, например, он посылал своих дворовых людей по ночам увозить чугунные могильные плиты с кладбища, которые закладывались потом надписями книзу в печи и в полы в сенях. Отец мой рассказывал, что именно это обстоятельство и ускорило смерть Чадина. Дворовые, не терпевшие барина за дурное с ними обращение, в день его именин придумали испечь пирог на обломке краденой плиты, обратив его надписью кверху. Проделка эта открылась за званым обедом; гости, не окончив обеда, взялись за шапки, а на хозяина так подействовал неожиданный скандал, что он сильно заболел и вскоре умер. Так отомстили вышедшие из терпения дворовые своему жестокосердому барину!»

Мы привели весь рассказ о Чадине и его чудовищном доме без всяких прикрас со слов правдивейшего повествователя о прошлых судьбах Перми, которые он столь долго (более полустолетия) и близко знал как лично, так и через посредство своего отца, Дмитрия Емельяновича, в 1823 — 1826 годах служившего в Перми городским головою и также всем пермякам давно известного по имени. Теперь мы должны остановиться на пересказах того же события в жизни Перми Ф. Кудринским в нижегородском «Волгаре» за 1896 год, откуда его дословно перепечатали потом «Пермские губернские Ведомости» за тот же год (№ 53,60,66,73 и 76). Заметим прежде всего, что мы нисколько не сомневаемся на счет заимствования Ф. Кудринским рассказа именно у Д. Д. Смышляева, хотя первый только раз сослался на второго и, полностью взяв рассказ у другого автора, счел нужным приправить свой пересказ значительной дозой собственной фантазии. Не более деликатно распорядились чужим материалом и местные «губернские Ведомости», к смущению своих читателей, многим из которых отлично знакомы все труды Д. Д. Смышляева. Кудринский разделяет историю дома Чадина на два периода: до смерти самого Чадина и в последующее время, начиная опять с пожара города 1842 года. Оба периода он ставит, правда, в связь на основании своих домыслов, а не каких-либо документов. Но самый пересказ Кудринским сделан очень занимательно. Для образца приводим описание последних именин Чадина.