Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

Так что, и гений, и злодейство были и остаются уделом Каина и его потомства. Но гений — это человек, который легко самоутверждается, ибо его произведения, деятельность покоряет души людей.

К этому присовокупляется третье произведение Пушкина, где эпиграфом берется совершенно языческий писатель — Гораций — «...я памятник воздвиг себе нерукотворный... И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит...». А перед этим: «...нет, весь я не умру...» — никто весь не умрет. У каждого человека душа пойдет, куда ее Господь определит:

...душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит,

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит...

«...Душа в заветной лире мой прах переживет...» — она и без лиры прах переживет и спокойно до Страшного Суда дотянет.

Это очень поздние стихи: но и здесь мысль о Страшном Суде абсолютно Пушкину чужда. Следовательно, самоутверждение, самопревозношение — самость, возведенная в n-ю степень, остается, по крайней мере, его «символом веры», мрачным катехизисом, его знаменем. Но что нас побуждает к надежде, к упованию на милость Божию — может быть, Пушкин был лучше, чем говорил (это бывает с русским человеком. Независимо от того, что бы он ни исповедовал, он во многих случаях выступает вопреки своим убеждениям). Лучшее тому свидетельство: преддуэльная история, дуэль и смерть. Именно поэтому последний год жизни Пушкина известны широкой публике лучше, чем его произведения.

Несколько слов о его женитьбе: он нуждался в такой женщине, как Наталья Николаевна. Безответная вначале любовь, и в то же время внутреннее напряжение личности, устремленное на то, чтобы добиться ее, связать себя с ней — было в Пушкине впервые. Это была его первая в собственном смысле любовь. Перед этим Пушкин нерешительно сватался к Анне Олениной, но когда ему отказали, он мигом утешился. В случае же с Натальей Николаевной, когда ему отказали, он не только не утешился, но старался сделать свидетелем своего несчастья как можно больше народу. Вся Москва высшего круга сватала его, начиная от Толстого-Американца и Вяземских, и Наталья Ивановна (мать Н.Н.) отказать поэту не смогла.

Наталья Николаевна выходила замуж по-древнерусски: «судьба», «суженого конем не объедешь», «такого Бог дал, придется». Ее «холодную безответную руку»[9] Пушкин «успел схватить», состоялся истинно христианский брак. Посмотрите его письма к Н.Н.: они написаны в высшей степени здоровым человеком (по сравнению даже с Достоевским). Ни малейшей слащавости — и чистота, чистота старшего мужа. Например: «…не читай скверных книг в дединой библиотеке (библиотека XVIII-го века, французы), …не марай воображения». Забота всяческая: «...я ведь еще не видел, как ты верхом ездишь; вероятно, смело; да крепко ли в седле сидишь?». И в ответ на ее проскакивающие французские словечки: «…что такое вертижь[10] — обмороки или тошнота?» (в период беременности тошнота в порядке вещей).

Главное то, что Пушкин перестал чувствовать себя в центре вселенной. С ней он научился бояться за нее[11]. Он вовсе не боялся супружеской измены, когда он ринулся с оружием в руках защищать свой дом, то знал, что на этот дом нападают. После женитьбы Пушкин почувствовал себя зависимым от той силы, которой он править не мог. Потихоньку в нем стал просыпаться серьезный человек.

В 1830 году (год его помолвки) он стал серьезней: отказывается от диссидентства. Будущая теща его спросила: каково Ваше состояние и каково Ваше отношение с правительством? Относительно состояния Пушкин смог уверить, что оно достаточно; относительно отношения с правительством, Пушкин не мог скрыть, что оно неопределенно и ложно. Он пишет письмо царю с просьбой засвидетельствовать его лояльность, не скрывая, что это нужно и для тещи, так как госпоже Гончаровой не хотелось бы отдавать свою дочь за человека с неопределенными отношениями с правительством. Николай идет навстречу, «отечески» благословляет его на брак и в качестве свадебного подарка разрешает напечатать трагедию «Борис Годунов».

Пушкиным были написаны: «Записка о народном воспитании» — расчет с диссидентским прошлым, некоторые положения о просвещении русского народа. Дальше Пушкин переключается на исторические изыскания: историю Петра — раскопал столько такого, что понял, что это печатать нельзя; историю Пугачевского бунта; и наиболее христианское произведение Пушкина «Капитанская дочка», где пересмотрено и отношение к Екатерине и к русскому народу. В этом произведении были показаны люди, в которых нравственная красота вся сорастворяется с простотой. А диссидент в этой повести — Швабрин, самая одиозная и неприглядная личность.

Только начиная со своей женитьбы Пушкин стал хоть иногда ходить к обедне. Вся русская «образованщина» гордилась своим «вольнодумством» и для них, и в начале нынешнего столетия, и перед революцией — по определению Розанова: «Что значит быть в России вольнодумцем? — Пойти отстоять обедню». Безбожие было господствующим мировоззрением. Так же как и «оппозиция — это значит любить и уважать Государя»[12].

Вообще, декабристское восстание направлялось, разумеется, не Пестелем, не Рылеевым и не Трубецким. Там были совсем другие люди. Из них по настоящему известен лишь один хромой Николай Иванович Тургенев, который был заочно приговорен к смертной казни, но жил и умер заграницей, французское правительство его не выдало.

По-настоящему целью декабристского бунта было поссорить высшее дворянское общество с троном. Эта задача идеально удалась. После этого такие слова, как «верный слуга трона», имели смысл — «лакей». В крайнем случае, такое прощалось Жуковскому, но уже не прощалось Вяземскому (а он был товарищем министра народного просвещения), которого Тургенев печатно называл «лакей-энтузиаст» и никто его за это не вызывал на дуэль.

Перейдем к освещению преддуэльной истории Пушкина в православном аспекте. Весь 1836 год он был в ненормальном состоянии: абсолютно возбужденным, без внутренних тормозов. Преддуэльных ситуаций в этом году у него было три:

1. С благороднейшим человеком — князем Репниным Николаем Григорьевичем, старшим братом декабриста Волконского (их мать была последней представительницей рода князей Репниных, и чтобы их род не считался угасшим, старшему сыну дали фамилию Репнин). Пушкину, в ответ на его дерзкое письмо, было написано другое, увещательное, спокойное, где было сказано, что «...я того и этого такому-то господину никогда не говорил. Говорил же я то-то и это». В ответ на это письмо от Пушкина было 3 варианта еще дерзких ответов, но порванных. И только последнее было согласием на примирение.

2. Пушкин вызывает на дуэль графа Владимира Соллогуба, тоже ни за что. Тот посылает секунданта с примирением. Никакого эффекта. «Делать нечего, — пишет Соллогуб, — я привел в порядок бумаги, составил завещание, стал ждать секундантов и прождал напрасно месяц с лишним. Я, впрочем, твердо решил не стрелять в Пушкина, но выдерживать его огонь, сколько ему будет угодно».

3. Дантес — достаточно было капли: диплома «почетного рогоносца», который был направлен Геккерном, написан наемным писцом, и это нарушило неустойчивое равновесие. В примирении участвовало несколько человек: в частности, любимая тетка Натальи Николаевны — Екатерина Ивановна Загряжская. Первая дуэль была улажена женитьбой Дантеса. Но сам Дантес был руководим и регулярно получал инструкции, как ему себя дерзко вести. Поэтому, в 90-х годах, когда Пушкин давным-давно вышел из моды, этот полусумасшедший трясущийся старик, услышав русскую речь, бросался объяснять незнакомым людям, что «я, мол, и есть тот Дантес, убивший Пушкина, но я не понимал, что делал».

Надо сказать следующее: перед смертью Пушкин причастился Святых Христовых Тайн, но все-таки его пришлось если не уговаривать, то напоминать. Был целый «заговор», где участвовал и Николай I, поручено было это напоминание Екатерине Андреевне Карамзиной. Но личный его христианский шаг: Пушкин запрещает братьям Наталии Николаевны, своим шурьям, драться с Дантесом на дуэли, тогда как дуэльные законы это допускали.

Имя Пушкина продолжало жить, но в аспекте молитвы, спасения души, обращения ко Господу, хоть слабенького, но молитвенного ходатайства — это осталось только у Наталии Николаевны: она даже пищи не вкушала по пятницам (Пушкин скончался в пятницу).

Серьезное, более глубокое осмысление наследства Пушкина пришло только уже во времена Достоевского: конец 70-х, начало 80-х годов.

После смерти поэта начинается самостоятельная жизнь имени Пушкина, как в сказке Андерсена «Тень». Эта жизнь имени поэта оказалась соблазнительной даже для верующих людей. Поэтому наиболее интересно здесь рассмотреть свидетельство старца Варсонофия Оптинского (бывшим интеллигентом и бывшим читателем). Под руководством оптинских старцев, он стал по капле изживать «интеллигентщину» — только покаянием. Но как покаяться в интеллигентности, в интеллигентских искажениях, если это тоже твоя плоть, твое имя, то, что написано у тебя на лбу?