Ольга Глазунова - Иосиф Бродский: Американский дневник

Безусловно, синтаксис предложений Бродского весьма сложен, "извилист", но не настолько, чтобы терялся смысл и белое можно было принять за черное. В самом деле, разве об отличиях рассуждает Бродский в этом отрывке? Как раз наоборот, он говорит "о прочном, чернильном союзе", о "помеси литеры римской с кириллицей", о взаимодействии двух культур, и не западной культуры с восточной, а литовской культуры с русской.

Мне не удалось найти у Бродского упоминания о борьбе литовцев за свой собственный письменный язык, зато в "Частном голосе из будущего" присутствуют следующие строки: "Человек — существо ретроспективное, и любая форма письменности, включая стихосложение, есть так или иначе тому подтверждение". Обратимся к этому самому прошлому, чтобы понять, на какой союз между "литерой римской" и "кириллицей" намекает поэт в этом отрывке.

В XV.XVII веках Юго-западная, или Литовская, Русь входила в состав Польского королевства (Галиция) как часть Великого княжества Литовского, которое захватило русские земли, ослабленные монголо-татарским нашествием. В.О. Ключевский пишет:

"В начале XV в. русские области, вошедшие в состав Литовского княжества, земли Подольская, Волынская, Киевская, Северская, Смоленская и другие, как по пространству, так и по количеству населения значительно превосходили покорившее их Литовское государство. По племенному и культурному своему составу это Литовско-Русское княжество являлось больше русским, чем литовским государством[56]".

Коренная Литва в то время окружалась поясом русских земель, которые составляли 9/10 всей территории образовавшегося государства[57]. В XIV веке при дворе великого князя литовского Гедимина (1275.1341) и в официальном делопроизводстве Литовского государства господствовал русский язык, так как литовского письменного языка в то время не существовало. Гедимин и его сыновья были женаты на русских княжнах, русские служили в литовских войсках, нередко занимая руководящие должности. Не случайно Пушкин в стихотворении "Клеветникам России" упоминает о Литве как части славянского содружества: О чем шумите вы, народные витии?

Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы?

Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,

Вопрос, которого не разрешите вы (выделено — О.Г.).

Отношения между двумя странами изменились после того, как в 1386 г. литовский князь Ягайло принял католичество, оформив унию Литовско-Русского княжества с Польшей. "Со времени соединения Литвы с Польшей русское влияние в Литовском княжестве начало вытесняться польским, которое проникало туда различными путями"[58]. За принятием католичества последовало введение латиницы и активное вытеснение русского языка.

Не просто так говорит Бродский о "прочном, чернильном союзе", "кружевах" и "вензелях" латинских и славянских литер, а отсылает нас к конкретным событиям в истории Литовского государства, к тесному взаимодействию двух стран, за которым последовали роковые перемены. И "цель" этих перемен обретение союза с более сильной на тот момент Польшей — продиктовала "средство": разрыв политических и культурных связей с Россией. Упоминание Макроуса наводит на мысль о том, что лозунг "цель оправдывает средства" не изобретение марксизма — эти методы практиковались задолго до коммунистов и не только в России.

Об исторических событиях говорится и в заключительной части седьмой строфы. Литовская корчма, которая там упоминается, — это та самая корчма на литовской границе, которую описал Пушкин в "Борисе Годунове". Об этом сообщает в статье Венцлова, но он не упоминает о том, что к тому моменту, который описывается у Пушкина, время добрососедских отношений между Русским и Литовским государствами миновало. В той корчме на русско-литовской границе останавливался Григорий Отрепьев, направляясь в Литву за поддержкой литовских магнатов в борьбе с Москвой. Осенью 1604 года он под именем Лжедмитрия I с 40-тысячным отрядом неожиданно появился на юго-западной окраине России, но в первом же сражении был разбит.

В 1609 году польский король Сигизмунд III выступил в военный поход против России. На пути к Москве польско-литовские войска уничтожили Калугу, Козельск, Смоленск, Волоколамск. Осада Смоленска продолжалась 20 месяцев, все посады вокруг города были сожжены. Во время штурма был практически полностью разрушен главный собор в центре города. В сентябре 1610 года был разграблен и сожжен Козельск, погибло около 7 тысяч горожан. Осенью 1610 года была захвачена Москва. Факты говорят сами за себя. Вряд ли эти трагические события можно рассматривать как "литовскую "борьбу за письменность", за собственную культурную традицию".

Вернемся к восьмой строфе стихотворения:

Наши оттиски! в смятых сырых простынях этих рыхлых извилинах общего мозга! в мягкой глине возлюбленных, в детях без нас. Либо — просто синяк на скуле мирозданья от взгляда подростка, от попытки на глаз расстоянье прикинуть от той ли литовской корчмы до лица, многооко смотрящего мимо, как раскосый монгол за земной частокол, чтоб вложить пальцы в рот — в эту рану Фомы и, нащупав язык, на манер серафима переправить глагол.

После "прочного, чернильного союза" между Литовским и Русскими княжествами наступила другая эпоха, которую Бродский определяет с помощью образов: "от той ли литовской корчмы / до лица, многооко смотрящего мимо, / как раскосый монгол за земной частокол".

"Лицо, многооко смотрящее мимо", — намек на знакомое многим по советскому прошлому изображение Маркса, Энгельса и Ленина. В каноническом варианте они действительно смотрят немного в сторону мимо зрителя, напоминая дозорных, обозревающих границу в поисках нарушителя, за тем лишь исключением, что у дозорных в каноническом варианте рука поднята и приставлена ребром ладони ко лбу. Раскосый монгол ассоциируется с Лениным, который и воплотил мечты Маркса в реальность, огородив 1/6 часть территории планеты частоколом тоталитарного государства.

Обращаясь к истории взаимоотношений двух государств, автор говорит, что споры о том, кто прав, а кто виноват и какое из государств причинило больше вреда другому, бесплодны. Если только они (эти споры) будут наполнять жизнь человека, то от такой жизни останется не след, а "просто синяк / на скуле мирозданья от взгляда подростка", которому так и не удалось повзрослеть, справиться с юношескими комплексами. (Попробуйте представить, каким должен быть взгляд, чтобы от него остался синяк, и какие чувства должен испытывать подросток в этом случае). Суть жизни не в спорах, а в самой жизни. У Бродского (и, как считает он, у его друга) эта жизнь осталась в прошлом: "в смятых сырых простынях — / этих рыхлых извилинах общего мозга!" ("рыхлые извилины общего мозга" — скорее всего, намек на Фрейда); в возлюбленных, которые помнят и которых помнят, в детях, которых нет рядом.

Только осознав всю тщетность выяснения национальных отношений, как Фома Неверующий осознал тщетность своего неверия*, можно "нащупать язык, на манер серафима" из пушкинского "Пророка" и "переправить глагол", то есть облечь в слова открывшиеся перед сознанием новые истины.* История о Фоме описывается в Новом Завете. Когда Иисус Христос в день своего Воскресения явился первый раз Апостолам и "показал им руки, и ноги, и ребра Свои", Апостола Фомы среди них не было. Когда Фома вернулся в Иерусалим, ученики рассказали ему о явлении им Воскресшего Учителя. "Но он сказал им, — повествует Иоанн Богослов, — если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю". Когда все апостолы собрались вместе, им явился Иисус. Спаситель обратился к Фоме: "подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим". Эти слова преобразили упорное сердце Фомы. Он уже не хочет осязать ран на теле Христа и говорит ему о своей вере в него: "Господь мой и Бог мой!". В ответ Иисус Христос произносит: "ты поверил, потому что увидел Меня, блаженны невидевшие и уверовавшие".

На протяжении всего стихотворения Бродский пытается убедить друга, что все разногласия беспочвенны и между ними больше общего, чем различного: IX

Мы похожи; мы, в сущности, Томас, одно: ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи. Друг для друга мы суть обоюдное дно амальгамовой лужи, неспособной блеснуть.

Ироническое отношение со стороны Бродского к возникающим спорам просматривается в использованной в девятой строфе лексике: "коптящий окно", "кривая ухмылка", "раздирающий полость зевок", и в описании реакции автора на какие-то доводы или претензии со стороны собеседника: "разольюсь в три ручья / от стоваттной слезы над твоей головой". И далее по тексту: Мы — взаимный конвой, проступающий в Касторе Поллукс[59], в просторечье — ничья, пат, подвижная тень, приводимая в действие жаркой лучиной, эхо возгласа, сдача с рубля.