Лидия Ивченко - Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

Известный историк Наполеоновских войн, закончивший Гёттингенский университет, был, безусловно, прав. В качестве примера приведем рассказ А. Н. Марина о старшем брате, стихами которого на рубеже веков зачитывалась вся гвардейская молодежь: «Обыкновенное домашнее образование того времени, какое получил Сергей Никифорович Марин, не могло быть достаточным для полного развития прекрасных его способностей; но благоприятное стечение обстоятельств или, лучше сказать, сама судьба помогла этому. По воле отца своего был он определен с 1790 года в лейб-гвардии Преображенский полк и поручен покровительству и заботливости капитана того полка Федора Николаевича Соловова. Этому умному и просвещенному человеку Сергей Никифорович Марин обязан окончательным своим образованием. <…> С 1790 года февраля 16 дня, находясь в службе в Преображенском полку, бывши еще фельдфебелем во 2-й егерской роте, он занимался изучением словесности и чтением французских книг. И в 1798 году написал первые стихи, потом переложил другие и так удачно приноровил их к тогдашнему образу мыслей, что стихи его с необыкновенной быстротою разнеслись по столице, каждый желал иметь их»{15}.

Тем же путем добивались образования, синонимом которого в те времена было слово «воспитание», двое из четверых братьев Петровых — Михаил и Николай: «Шеф наш, полковник Липнинский, любил мою прилежность к должности, а притом, желая дать способ поправить сколько-нибудь недостатки моего воспитания, позволил мне употреблять несколько часов в неделю на обучение себя от городских учителей танцеванию и еще кое-каким познаниям, нужным офицеру, особливо при возвышении его в капитанский чин, что мы с братом и находили еще и чрез соучастие в нас незабвенного благодетеля нашего, бездетного Томина, в домах: знаменитого семьянина Исаака Абрамовича Ганнибала, имевшего библиотеку отборных классических книг, из которых творения Лорреня, Бюффона и Боннета привлекали особенно наше внимание, доныне благотворное душе моей; статских советников Алексея Степановича Валуева и Павла Ивановича Тиньковского, благоприятствовавших нашему, вполне, нравоучению у них, образцовых нравами бояр»{16}. Как разительно могут не совпадать взгляды на одного и того же человека! Петров назвал двоюродного деда А. С. Пушкина — И. А. Ганнибала — «знаменитым семьянином» и «образцовым нравом боярином», поэт же впоследствии писал о разгульном поведении и буйном характере своего родственника. Роль наставников для своих подчиненных во всех отношениях подчас выполняли их начальники. Так, Петров с нескрываемой теплотой упоминает о шефе Елецкого мушкетерского полка генерал-майоре Александре Яковлевиче Сукине 2-м: «Он знал совершенно языки, кроме отечественного — немецкий и французский, математику, артиллерию, историю войн и иных событий мира нравственного и материального»{17}. На примере братьев Петровых можно убедиться в том, что в офицерской среде было немало тех, кто, в силу природной любознательности, всячески стремился приумножить знания, полученные «домашним» путем: «Во время пребывания Елецкого полка в Нарве я и брат мой каждую осень после маневр и смотров езжали на несколько дней из Гатчины в Петербург. Великолепие Северной столицы нашего царства и изящности, произведения художественные, виденные нами в Академиях, Кунсткамере и Эрмитаже, сильно поощрили нас к познаниям подробностей их; но этому доброму стремлению нашему было препоною строгое занятие всех службою полевой и гарнизонною близ лица императорского»{18}.

Прославленный русский военачальник князь П. И. Багратион не стеснялся признаваться в том, о чем многие по возможности умалчивали: «Я худо воспитан». На страницах записок А. П. Ермолова, запечатлевших психологический портрет генерала, сказано: «Багратион пренебрег своею молодостию и счастливыми своими способностями, не учился…» Главной причиной подобного «пренебрежения», по словам того же автора, являлся все тот же «недостаток состояния». Неудивительно, что, пребывая на виду «в сиянье славы, блеске почестей», полководец старался скрыть недостатки своего воспитания, хотя «военные заботы» оставляли ему мало досуга для самообразования «в зрелых летах». Свои усилия любимец русской армии первым делом направил на изучение французского языка, без которого жизнь в высшем свете представлялась ему весьма затруднительной. Путь князя к знаниям был прост, но эффективен: он овладевал иностранной речью «со слуха». Так, Ф. Я. Миркович рассказывал: «Все почти начальники этих войск ежедневно собирались по вечерам в доме моих родителей. В числе этих постоянных посетителей был и князь Петр Иванович Багратион, бывший тогда шефом имени своего егерского полка. Узнав, что матушка приискивала нам в дядьки иностранца, князь рекомендовал ей эмигранта Бальзо, которого он нашел в Варшаве скитающимся без места и пригласил к себе для разговорной практики на французском языке. По рекомендации князя Бальзо поступил к нам в 1796 году, по условию, за 40 червонцев в год. <…> Он был дворянского происхождения и в 1789 году находился в числе лиц, провожавших Людовика XVI, когда он покусился бежать из Парижа за границу. Король был узнан и арестован в Варение…»{19} Эмигрант Бальзо был не единственным «собеседником» князя: в 1812 году при нем состоял другой француз — Мельхиор Моатье (в России его называли Мутью) — «прекрасный, седовласый, высокого роста старик, настоящий представитель доблестного французского дворянства прежних времен». Судьбы обоих скитальцев, с помощью которых князь Багратион совершенствовал свои познания во французском языке, оказались поразительно схожими, если мы сопоставим вышеприведенный рассказ Ф. Я Мирковича с повествованием А. П. Бутенева: «Он (Моатье. — Л. И.) служил некогда одним из телохранителей несчастного Людовика XVI и находился при нем в Версале в злополучные октябрьские дни 1789 года. Со своими сослуживцами он защищал покои Марии-Антуанетты против разъяренной парижской черни, ворвавшейся во дворец… Вместе с другим лейб-гвардейцем сидел он на козлах кареты, в которой король с супругою и детьми были везены пленниками в Тюильри, посреди пьяной и яростной толпы, осыпавшей их проклятьями, угрозами и всякого рода оскорблениями. <…> И он же сопровождал королевское семейство во время злополучного бегства в Варенн. Мутье в другой раз, каким-то чудом, спасся от смерти в роковой день 10 августа, когда остальные лейб-гвардейцы и швейцарская гвардия пали жертвами приверженности своей к несчастному государю. <…> Подобно многим своим соотечественникам-эмигрантам, Мутье был отлично принят в Петербурге и получал от Двора пенсию. Он привязался к князю Багратиону…»{20} Как видим, военачальник был очень притязателен в выборе наставников, предпочитая французских аристократов, принесших ему, вероятно, немалую пользу в навыках «светского общежития», которые генерал демонстрировал не только в России. Записки В. И. Левенштерна свидетельствуют о том, что князь Багратион, исправляя изъяны «худого воспитания», неуклонно добивался успеха не только на полях сражений: «Проездом через Регенсбург я был приглашен на обед к княгине de la Tour Taxis, я был свидетелем того, как она любезничала с тогдашним героем, князем Багратионом, и присутствовал при уроках французского языка, которые ему давал генерал Хитров. <…> Окончательно поправившись, я поехал в Прагу, где намеревался провести Масленицу. В это время в Праге блистали графини Клам, Шлик и Колловрат; за ними ухаживала наша молодежь: Милорадович, Хитров, Шепелев, князь Багратион и иные; балы следовали за балами»{21}.

Впрочем, не следует чрезмерно доверяться «самокритике» военных: в ту пору было не принято обнаруживать особые познания. Так, М. А. Милорадович поведал французской писательнице Ж. де Сталь, что Суворов скрывал свою образованность, «стремясь выглядеть вдохновенным». К. Н. Батюшков сообщал о своем боевом товарище: «…Он питал в груди своей честолюбие благородной души, желание быть отличным офицером и полезным членом сословия храбрых, но часто, по излишней скромности своей, таил свои занятия и хотел казаться рассеянным. Но нам известно, что посреди рассеяния, мирных трудов военного ремесла и балов он любил уделять несколько часов науке…»{22} Кстати, сам генерал Милорадович прошел курс гуманитарных наук в Кенигсбергском университете, изучал артиллерию и фортификацию в Страсбурге и Меце, отлично играл на клавикордах, что не мешало ему слыть человеком невежественным, лишенным всякого образования. Не исключено, что, повинуясь моде, «наш Роланд и наш Боярд» (В. А. Жуковский) старался выглядеть и «вдохновенным» и «рассеянным» одновременно. Вероятно, по этой же причине князь Багратион не стремился поразить окружающих знанием «азиатических» языков — персидского, турецкого и грузинского, которыми владел его отец, проживший большую часть жизни в Персии и не говоривший по-русски. Лишь из раннего послужного списка Багратиона явствует, что в юности, в чине сержанта, по повелению светлейшего князя Г. А. Потемкина-Таврического, он находился «с посланником аги Магомет-хана Персидского»{23}. Более того, 20 мая 1807 года военачальник отправил с театра боевых действий любопытное письмо вдовствующей императрице Марии Федоровне. Вот что сообщает о содержании этого письма биограф полководца: «Оно показывает Багратиона с неожиданной стороны. Он пишет… о своих рисунках. Багратион сообщает императрице о том, что он уже высылал рисунки Екатерине Павловне (сестре Александра I. — Л. И.) и вот теперь высылает свой новый рисунок самой Марии Федоровне. Петр Иванович даже выразил в письме надежду, "что труд слабого искусства" его "перейдет в позднейшее потомство"»{24}. Далее автор делает основательное предположение: «Надо полагать, что рисовал он неплохо, иначе вряд ли он рискнул бы послать свои рисунки Марии Федоровне, которая слыла строгой ценительницей искусства».