Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

Судя по словам самого же Мариенгофа, который привез в Москву полный фибровый чемодан и мешок с «Исходом», этот альманах был издан за средства авторов. И хотя мнимый барон утверждает, что, «вынув из чемодана авторский экземпляр на веленевой бумаге, я протянул его Бобу», верить этому нельзя. Авторские экземпляры в таком количестве издательствами не выдаются. В мешки и чемоданы можно грузить только изданное за свои деньги.

Но главный аспект лжи заключается в другом. Мариенгоф во всех своих «бессмертных романах» старался (как некоторые его адвокаты и сейчас!) показать свою главенствующую роль в создании имажинизма. Начиная от идеи и кончая основой теории. Не говоря о воплощении «каталога образов» в жизнь. Без тени смущения он заявляет о том, что имажинистом стал еще в Пензе, а изданный в 1918 году вместе с Иваном Старцевым «Исход», стал первым в России имажинистским сборником.

В таком случае как можно неумелую стряпню Мариенгофа из этого альманашка, к которой он и сам потом относился с иронией, считать первой имажинистской, если Шершеневич имел к тому времени два официально изданных сборника стихов, а Есенин – три! Кроме того, ни в «Исходе», ни в книгах Вадима и Сергея слово «имажинизм» не употреблялось. Оно еще и не было придумано. Но Шершеневич двумя годами раньше в своей книге «Зеленая улица» называл себя «имажионистом». А слово «имажинист» появилось только в декларации, «отстукать» которую за ночь на машинке Есенин поручил не Мариенгофу, а Шершеневичу. При живом-то «основоположнике» из Пензы! Невероятно!

Скрыть этот факт Мариенгоф не может и поэтому объясняет ситуацию, выгораживая себя. Мол, Есенин принял такое решение лишь потому, что Вадим работал в газете и умеет печатать на машинке. Никто из других будущих имажинистов такой способностью не обладал.

Впрочем, никто даже из самих имажинистов главным теоретиком своей «школы» Мариенгофа не считал. Его «авторитет» держался только на более близкой дружбе с Есениным и на руководстве журналом «Гостиница для путешествующих в прекрасном», которое поручил ему Есенин накануне своего заграничного путешествия в 1922 году.

Убедиться в этом можно, прочитав программную статью «романиста» с позерским названием «Не передовица» и теоретические изыски под заголовком «Корова и оранжерея» в первом номере имажинистского журнала, который вышел в ноябре 1922 года. В них сплошная окололитературная болтовня, а слово «имажинизм» даже не упоминается. Абсолютно такую же характеристику можно дать и словоблудию Мариенгофа, опубликованному во втором номере журнала под названием «Почти декларация». Лишь одну только статью «Буян-остров» из многих его попыток можно в какой-то степени отнести к теории имажинизма.

Да, Есенин не жаловал Вадима Шершеневича в такой степени, как Мариенгофа.

Анатолий был младше Сергея, еще абсолютно никакими стихами не заявивший о себе в столице. При всем его барском воспитании и крепкими связями с представителями власти чувствовал себя пока немного провинциалом, и полностью находился под влиянием творчества Есенина. Об этом можно судить по его более поздним «романам», когда ему на фоне возрождающейся популярности Есенина волей-неволей пришлось хоть в какой-то мере отказываться от своего давнего наглого вранья.

Вадим Шершеневич, прежде всего, был на два года старше Сергея Есенина. Родился он в богатой интеллигентной семье. Его отец – известный ученый-правовед, депутат Государственной Думы. Мать – популярная в то время оперная актриса. Будущий поэт, теоретик имажинизма, получил блестящее образование (окончил два факультета), владел английским, французским, немецким, итальянским и другими языками. Он – приятный собеседник, великолепный оратор, полемист, мастер каламбуров.

Во всем этом Вадим превосходил не только имажинистов. Однако его поэтический дар был никудышным. Вышедшие ко времени зарождения имажинизма два его сборника стихов критик В. Львов-Рогачевский назвал «жалкими пародиями».

Самолюбие поэта не могло мириться с прохладным отношением публики к его творчеству. Он мечется в поисках литературной ниши, где мог бы стать первым. Примыкал к символистам, акмеистам, футуристам и, наконец, прибился к имажинистам. Но тягаться талантами с Валерием Брюсовым, Андреем Белым, Александром Блоком, Федором Сологубом, Игорем Северяниным, Владимиром Маяковским и Сергеем Есениным он не мог. Хотя и работать вне всяких группировок и течений тоже не хотел. Он стремился быть всегда на виду, участвовать в ломке старых литературных устоев, блистать своим красноречием перед публикой. Под многочисленными псевдонимами часто выступал в периодических изданиях с критическими статьями.

Превосходно владея европейскими языками, Вадим Шершеневич постоянно находился в курсе литературного движения в других странах. Был знаком с имажизмом Франции и Англии (от фр. слова «имаж» – образ). Но больше его привлекало итальянское название группы поэтов-образников – «имажионисты». Еще в своей книге «Зеленая улица», изданной в 1916 году, он писал: «Я по преимуществу имажионист. То есть образы прежде всего. А так как теория футуризма наиболее соответствует моим взглядам на образ, то я охотно надеваю, как сандвич, вывеску футуризма».

В лице Шершеневича Есенин видел наиболее подходящего теоретика нового литературного направления. Кроме того, Вадим со своим красноречием нужен был имажинистам для полемических баталий с другими поэтическими группами и, прежде всего, с футуристами, где во всю свою «площадную глотку» витийствовал Маяковский. Вадим в этом успешно соперничал с ним. Вот почему Есенин и поручил Шершеневичу, а не запоздавшему самозванцу Мариенгофу, написать декларацию имажинистов.

С другой стороны, Есенин, как мы уже отметили, не жаловал Шершеневича. Отмеченный Богом гениальностью, он видел огромную дистанцию в своем и Вадима дарованиях и, не находя в его лице достойной оценки своего творчества, не спешил с любезностями и сам. Более того, спустя некоторое время после их знакомства в очередном номере журнала «Свободный час» появилась рецензия «Опыты демократизации искусства» на коллективный сборник стихов «Красный звон». Ее автор Георгий Гальский среди произведений других поэтов жестко критиковал опубликованное там стихотворение Есенина «Товарищ», с пафосом написанное им сразу после февральской революции, обвинив Сергея в «граммофонстве» (так!), «небрезгливости» и приведении поэзии «к газетному знаменателю». Есенин узнал, что под псевдонимом Георгий Гальский спрятался его новый «собрат по главенству образа» Вадим Шершеневич.

Мариенгоф, как всегда, сочинил свою версию. Якобы «разносу» подвергся только Есенин, что Шершеневич спрятался под псевдонимом Георгий Гаер, что «урбанистические начала столкнулись с крестьянскими», что Есенин «до конца своих дней <…> рыча произносил: Георгий Гаер» (Как жил Есенин. С. 52).

Конца дней Есенина Мариенгофу наблюдать, как известно, не привелось. Два года они практически не встречались. То, что «рычание» у Мариенгофа надуманное, уже доказано. Его просто не было.

Кроме того, Шершеневич оказался, как и Мариенгоф, в некоторой степени русофобом. Если Анатолий упрекал Сергея за его якобы чрезмерную любовь к Руси, то Вадим в своей статье «Путеводитель по поэзии 1918 года», опубликованной под его же фамилией 3 марта 1919 года в воронежской газете «Огни», писал: «Несколько странным нам кажется славянский акцент Есенина, но мы думаем, что это <…> проходящее».

Как будто Есенин, рожденный в русской деревне и нигде к тому времени за рубежом не побывавший, должен был писать в стихах о великолепии Парижа, Рима или о просторах Африки. Нет. Любовь к России у Есенина не прошла. Даже, находясь позже в продолжительной поездке по Европе и Америке, он писал о своей родине, оставаясь русским национальным поэтом. Как Байрон – английским, а Беранже – французским.

Но главная причина разочарования в Шершеневиче у Есенина выявилась после того, как Вадим теоретически обосновал суть имажинизма. Взгляды на отдельные положения декларации у них оказались совершенно разными. И на позицию – тоже.

Лгал Мариенгоф, пытаясь обессмертить себя, и в том, что именно он поддержал Есенина в споре о сути имажинизма при подписании Декларации. Процитируем его:

«Шершеневич пришел минута в минуту.

Слушали его с самыми серьезными физиономиями.

– Мы, настоящие мастеровые искусства, мы, кто отшлифовывает образ и чистит форму от пыли содержания…

– Чего, чего?

– Слушай, Сережа! Не перебивай.

– … утверждаем, что единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов. Образ и только образ. Образ – ступенями от аналогий, параллелизмов, сравнений, противоположения – вот орудие производства мастеров искусства. Только образ, как нафталин, пересыпающий произведение, спасает его от моли времени…