Александр Васильев - Этюды о моде и стиле

Первой ласточкой был Александр Вертинский, проживший в эмиграции более двадцати лет и по собственной воле, вместе со всей семьей, вернувшийся на родину в тяжелый 1943 год из Харбина. Как ни странно, Вертинскому позволили и петь, и гастролировать, и даже сниматься в кино. Его замечательные, за душу хватающие баллады-романсы о пани Ирен, о бананово-лимонном Сингапуре, о прощальном ужине — трогали за сердце изголодавшихся по «чистой лирике» советских обывателей.

Возвращение Вертинского включило его творчество в контекст отечественной культуры и породило имитаторов, из которых, увы, никто славы не обрел. Не столь счастливым было возвращение на Родину, во время той же войны, Петра Лещенко, долгие годы выступавшего в Бухаресте. НКВД не простил популярному певцу, звезде 1930-х годов, ни эмиграции, ни гастролей в оккупированной румынами во время войны Одессе. Тем не менее даже запрещенный Лещенко расходился по всей стране на самодельных пластинках, гравированных «на ребрах», то есть на рентгеновских снимках.

Гораздо труднее и тернистее был в СССР путь к умам и сердцам двух других звезд песенного жанра русской эмиграции — Изы Кремер и Юрия Морфесси. Их песни с довоенных пластинок из архивов немногочисленных коллекционеров стали переиздаваться лишь в шестидесятые годы. Напрочь забытые на протяжении долгих лет широкой публикой, Кремер и Морфесси так никогда, несмотря на незаурядность их талантов, не достигли ни славы, ни почитания, которыми сегодня пользуются Вертинский и Лещенко.

Я прекрасно помню, как в эпоху Брежнева, в 1970-е годы, по Москве ходила из рук в руки много раз переписанная магнитофонная катушка под названием «Париж — цыгане». Как я понял много позднее, на ней пели Дмитриевичи, и я юношей заслушивался их особым произношением, той странной манерой мять и проглатывать слова в русских романсах, которую трудно описать, но, раз услышав, не забываешь никогда.

На той же «самиздатской» кассете было несколько песен в исполнении Людмилы Лопато. Тембр ее голоса потряс меня в одночасье, задушевность тронула сердце и пробудила удивительные мечты. Невольно я стал воображать себя в Париже или почему-то в Тегеране, за столиком в эмигрантском кабаре, наполненном звуками румынской скрипки, восторженными возгласами гуляк и песнями, в которые нельзя не влюбиться. Но тогда, естественно, я и думать не мог, что русский эмигрантский Париж станет частью моей судьбы и что Людмила Лопато сделает меня своим конфидентом и летописцем.

Справедливости ради надо сказать, что в России важной связующей нитью между канувшими в Лету кабаре русской эмиграции и Родиной стала певица Алла Баянова, приехавшая из Бухареста в Москву в 1980-е годы, уже в период перестройки. Баянова появилась в России в расцвете творческих сил, с огромным, неслыханным репертуаром русского и цыганского романса, редкого эмигрантского «шансона», и объездила с концертами всю страну, собирая полные залы почитателей. Этими концертами она пробудила огромный интерес к редкому, подчас и вовсе забытому песенному репертуару, лучше сохранившемуся в недрах русской эмиграции именно благодаря успеху «русских кабаре» во всем мире. Вслед за Баяновой в России выступали на бывшей родине и даже переехали жить несколько исполнителей эмигрантского фольклора «третьей волны» эмиграции — 1970-х годов, в основном прославившихся в США, в окрестностях Брайтон-Бич, но работавших уже в другом, более массовом жанре.

В начале нового, XXI века старый, эмигрантский Париж встает перед нами в своей ночной жизни в эмоциональных воспоминаниях «Императрицы русского ночного Парижа», знаменитой певицы и хозяйки очень успешного парижского русского ресторана Людмилы Лопато. Осмелюсь утверждать, что сам жанр песенного кабаре, где поэзия имеет не меньшее значение, чем мелодия, издавна породнен с русской культурой. В любви кутить, а это значит кушать, пить и слушать песни, мы, по счастью, не одиноки. Эту же слабость испытывают многие латинские нации, особенно испанцы под звуки своих зажигательных танцевальных песен и португальцы с их великолепными, лирическими «фадос». Ближе всего, на мой взгляд, к лирико-драматическим качествам русско-цыганского романса подошли латиноамериканские песни «болерос», в которых страдание от неразделенной или потерянной любви накалено до такого же крайнего, последнего предела, как и в наших душещипательных песнях. Возможно, в этих традициях есть что-то общее, и это общее — цыгане.

Именно они, вольный кочевой народ, восхищавший Пушкина, а за ним и целую плеяду русских писателей, музыкантов и художников, держали первенство в России XIX века в хоровом пении в ресторанах, о чем по сей день поют в романсе «Что за хор певал у Яра». История цыганских хоров в России уходит в глубь времен. Еще в эпоху Екатерины Второй ее фаворит граф Григорий Орлов организовал первый хор из бессарабских цыган под руководством знаменитого Ивана Трофимова. В этом хоре пела первая цыганская вокалистка России Стеша Каталани. Успех цыганского пения был настолько велик, что вслед за Орловым другие фавориты императрицы — князь Потемкин, граф Зубов и граф Зорич — создали свои собственные цыганские хоры для вечеров и кутежей. Постепенно цыгане поселяются в столицах — в Петербурге на Песках, а в Москве на Грузинах. Многие цыганские и русские романсы были записаны с напева хора Ивана Трофимова и стали классикой уже в пушкинскую эпоху, а впоследствии знаменитый Илья Соколов, племянник Трофимова, вместе со своим хором создал огромную вокально-песенную коллекцию русско-цыганского романса, дошедшую частями и до нашего времени. Цыгане пели в ресторанах и трактирах, и русский праздник XIX века становится немыслим без перебора гитары и задушевного голоса. Именно эта традиция и перешла затем в эмиграцию, когда пределы утраченной страны сузились до размеров русского ночного кабаре.

В период между 1870 и 1900 годами подмосковный, тогда роскошный ресторан «Яр» становится центром паломничества для тех, которые уже «не могут жить без шампанского и без табора, без цыганского». Его главным соперником была «Стрельня», созданная Иваном Федоровичем Натрускиным и прославившаяся своим зимним садом с экзотическими растениями, называвшимся «Мавританией». Там также вечера не обходились без цыганских напевов, послушать которые съезжалась «вся Москва». История донесла до нас несколько имен знаменитых цыганских певиц той поры — это прежде всего Мария Соколова, Малярка и Феша. Атмосфера цыганских ночей той поры замечательно воспроизведена в пьесе Толстого «Живой труп». Москва конца XIX века прославилась трактирами, где также выступали цыгане в более непринужденной атмосфере пьяного раздолья. Такими модными и популярными местами для бесконечных ночей с песней стали «Голубятня», «Лопачев», «Бубнов», «Крым», «Сибирь», «Егоров» и «Тестов».

Свою «школу» ресторанного цыганского пения, отличную от московской, создал под руководством семьи Шишкиных и Петербург. Она дала России таких замечательных исполнительниц цыганского романса, как Настя, Стеша и Варя. Именно в Петербурге, в хоре гитариста Шишкина, молоденькая цыганка Леночка впервые исполнила романс «Очи черные», ставший визитной карточкой кабаре русской эмиграции XX века. Там же, в хоре Шишкиных, дебютировала замечательная певица Нюра Массальская, будущая парижская звезда, вышедшая замуж за генерала Непокойчицкого, о сыне которых много вспоминает Людмила Лопато. Знаменитые петербургские рестораны — «Вилла Родэ», «Аквариум» и «Ташкент» — надолго остались символами совершенства в коллективной памяти русской эмиграции. В этих кабаре царила непринужденная атмосфера великолепных вечеров, отшумевших в России.

В Москве же, в эпоху Серебряного века, стилистика русского кабаре претерпела большие изменения. Знаменитый Никита Балиев создал свою «Летучую мышь» — кабаре, вышедшее из капустников Художественного театра, где он сам играл маленькие роли. Программы кабаре становятся более современными и злободневными, а стиль песенного исполнения — более поэтичным. На этой волне взошла яркая звезда Анастасии Вяльцевой, заработавшей миллионное состояние своим голосом и имевшей даже собственный железнодорожный вагон для гастрольных поездок. В моду входит молодое поколение вокалистов, таких как Тамара, Вавич, Морфесси, Кремер и Вертинский. Все они внесли свою лепту в создание нового жанра искусства, который впоследствии стал основой программ эмигрантских кабаре от Харбина до Берлина. Изменяется и стиль исполнения. В ночную жизнь предреволюционной Москвы приходит еще одна ярчайшая фигура — «московский негр» Федор Томас, мексиканский метис, ставший впоследствии, в Константинополе, основателем первого русского эмигрантского кабаре. Именно Федор устраивает в Москве, в саду «Аквариум», ресторан «Максим», прославившийся своей первоклассной кухней и цыганами. Сын покойной великой цыганской певицы Вари Паниной Борис Панин со своими сестрами становится во главе музыкальной программы. Именно там Тамара Панина впервые исполнила романс «Любовь прошла», ставший в эмиграции знаменитым и сохранившийся в репертуаре Людмилы Лопато.