Иван Полуянов - Деревенские святцы

Фасады, заборы, крыши зазеленели хвоей. Царское повеление: «Перед воротами учинить некоторые украшения из древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых».

Получается, 1700 год Россия встречала дважды, праздничные же елки — и с ними сосны, можжевельник — находились сперва где угодно, только не в домах.

К радости ребятишек, веселому торжеству елка вспыхнула огнями спустя полтора века. Дед Мороз со Снегурочкой явились к публике тоже не раньше…

Глухозимье.

Нескончаемо долги ночи в глухомани таежных дебрей, в безмолвии завьюженных полян. Звезды мигают, иней искрится. Небо словно спрашивает, земля отвечает. Они понимают друг друга, говорят часами и не могут наговориться о том, как глубока тишина и отраден покой.

Днем красное, будто спросонок, солнце. Тени ленивы, потягиваются в дреме: сугробы им постель, посвист ветра — колыбельная.

«Зимы государь», величался заглавный месяц года «просинцем»: ручьи, мелкие речки промерзают, вода, выступая на поверхность, «лед впросинь красит». Яснее и яснее делается, солнце выше и выше. «В декабре день было совсем помер, да в январе опять воскрес».

Ну-ка, что там приходилось на дни середины зимы?

1 января[2] — Илья Муромец, память и почести воину и народному заступнику.

«Рыбам вода, птицам воздух, человеку Отечество — вселенский круг» — сызмала в крестьянских семьях воспитывалось. «Хоть умри, со своей земли не сходи».

Былины об Илье Муромце и дружине хороброй на заставе богатырской звучали на Севере каких-то лет 50–60 тому назад, не минуя рыбацких становищ и чумов оленеводов. Веками славился защитник рубежей державы и одновременно радетель мужицкой правды перед князьями, боярами, готовый сесть в тюрьму, но не поступиться совестью.

Забыты связанные с первым русским богатырем обряды, поверья. Слыхано было раньше:

«Пуга» или «туга» — короб с зерном. Черпает, мол, из него Илья жито, осыпает Русь, чтобы «было в поле ядро, в избе добро». Обряд важный, длился две недели.

Крепкое здоровье, могутность искони ценимы. Волость пред волостью гордилась силачами, кто пудовой гирей перекрестится и не крякнет. В Холмогорах ходили были о столяре Спиридонове, по прозвищу Политура, как он под хмельком затащил сваебойную «бабу» с реки в трактир. Железяка весом двенадцать пудов, а берег — ого-го-го, сколь высок! Легенды овевали Ивана Лобанова, уроженца Никольского уезда Вологодчины. Грузчик Архангельского порта, он выступал в цирке на матчах борцов и часто выходил победителем.

«Сила солому ломит» — о чем спорить? Все же за душевными качествами верх: «Что силою взято — то не свято». Намотай на ус: «Сила — уму могила».

2 января — Игнатий Богоносец.

В устных календарях — оберег дома.

Предпразднество Рождества Христова. В храмах после молебнов — крестные ходы — Господи, убереги наше богатство, соху-борону на повети, в амбаре закрома, с одежей укладки!

Храмовые святыни, хоругви и иконы, естественно, поручались почетным мирянам, по-деревенски «богоносцам».

Холод — не продохнуть. Заросли бурьяна, метельчатая трава над сумётами белым-белы, точно из инея вылеплены. Поэтому садоводам наказ:

«Яблони тряси!»

К урожаю — освободить ягодные кусты и деревья от изморози, от снежной нависи.

Словесное кружево численников без чисел перемежало суровую реальность и таинственные отголоски тысячелетней старины, заимствования из духовных святцев, переиначенные на деревенский лад, и будничную повседневность.

3 января — Петр, Митрополит Московский.

День сей назывался полукормом. Дата серьезная, на нее равнялись скотоводы южных краев. Прикинь, хозяин, запас сена, соломы: достанет на сытную зимовку? Больше половины кормов израсходовал, займи либо прикупи — к весне вздорожают.

4 января — Настасья Узорешительница.

День посвящен Небесной покровительнице беременных и рожениц. Обетное рукоделье украшало иконы храмов, под образами святой Анастасии женщины ставили свечки.

5 января — Федул зимний.

«Пришел Федул, ветер подул — к урожаю»…

В календарях деревенской старины неисчислимо примет, прогнозов, вот можно ль сегодня пользоваться ими, не ответить однозначно. Текущий век резко изменил природную среду. Что годилось вчера, годится ли полностью сегодня, если возникли гигантские водохранилища и зона тайги, заслон от леденящего дыхания Арктики, превратилась в сплошную вырубку?

Бывало, дует, не дует ветер, слухом деревни полнятся: «Едет коляда из Новгорода».

Впрочем, к нам обрядность поступала отовсюду. Вологодчина, ее Присухонье некогда были бойким перекрестком. По суше и воде пути в Сибирь, к Архангельской пристани; от Тотьмы, Великого Устюга на Дальний Восток, Чукотку, за океан, в Америку, прозывавшуюся в те годы Русской. Принимал Север беглых от барщины: составлялись поселения целиком из выходцев с Украины, Белоруссии. Да местные коми, карелы, вепсы. «Что ни город, то норов, что ни деревня, то обычай» — про нас поди сказано!

«Зима за морозы, мужик за праздники».

6 января — Рождественский сочельник, постная кутья.

Днем у прорубей, колодцев девицы шепчутся, с парнями заговорщически перемигиваются, дома из сундуков-укладок достают и примеряют обновы. Пожилые пост блюдут и молодежь строжат. Благочестие требовало вести себя смиренно, ни крошки не вкушать до вечерней звезды.

Там, где неукоснительно следовали заповедям предков, стол к ужину, говорят, осыпался сеном, поверх стлалась скатерть. Водружались в красном углу плуг, упряжь: на процветанье хозяйства, крепни оно и матерей! Блюда подавали постные, обязательно кутью: кашу на ягодах, меду — сочиво (отсюда название праздника — сочельник).

С ложкой ее — «стужу кликать» — посылали мальчонку. В сенях мрак, скрипят половицы, аж по телу мурашки, и напрягал голосок будущий пахарь:

— Мороз, мороз! Иди есть кутью. Зимой ходи, летом под холодиной лежи!

В сочельник горожанами — в корзине пироги, калачи — посещались остроги.

Разве что тяжелая болезнь препятствовала и государям допетровской эпохи творить милосердие. Затемно властелин Кремля шествовал к тюремным сидельцам. Осужденные оделялись съестным на разговенье, при разборе жалоб царь кому сбавлял сроки, кого в целом освобождал от наказания. Появлялся государь в домах призрения у больных и увечных, за тынами-частоколами среди пленных — никто не должен быть обойден из его рук подаянием! На Красной площади, возле Лобного места, на Земском дворе, кишевшими голью перекатной, по повелению милостивца производилась раздача денег. Перепадало тут отнюдь не нищим и убогим. Вестимо, Москва: «Наш Абросим совсем не просит, а дадут — не бросит».

Затронут чуть-чуть канун. Ночь опустилась. Ночь перед Рождеством, ничего не было тебя волшебней, чаровница!

Впереди святки, когда кажин день наособинку. Молодежь с берега Онежского залива Белого моря, например, пустится по избам, изображая то «пахоту», «бороньбу», то «прогон скота». Ряженые, где их не было? Где на колядках виноградьем красным не собирали из подношений пирушку-складчину?

Баловни состязались в ночь перед Рождеством в проказах.

Мелочи — печную трубу заткнуть, крылечные двери приморозить, плеснув ведро воды из колодца. Шалости творились порой не спроста и не спуста. Поленница дров опрокинута, стало быть, вид деревни портила, вынесена аж к дороге. Раскиданная по двору упряжь спрятана, с собаками не найти, — хозяину урок, не будь распустехой, за собой прибирай.

Попало бы сельчанам на язык, сани на крышу молодежь затащит: животы надорвешь, раз на коньке избы хомут с дугой, в санях соломенное чучело. Чучело не чучело — вылитый Проня, на башке женин платок и картуз. Шапку-то он в кабаке пропил! Или вон Митька со Дворищ в хлев к родной тете залез и в сарафан нарядил свинью. Поросюха тоща, страшна, ровно смертный грех, так не хвастай, тетушка, не смеши людей, мол, «что сама ем, то и ей ношу»! Пусть будни, пусть праздники, рачительный землероб свое смекал. С его наблюдений о сочельнике отложилось:

«Какова опока (густой иней, снежная налипъ на сучьях) — таков будет цвет на хлебах».

От красных девушек с реки Пинеги, тороватых брать рыж-рыжик, малину сладку, был особый взнос:

«В сочельник перед Рождеством как по дороге звездочки блестят, то грибы и ягоды будут».

Подбивался общих суждений итог:

«День прибыл на куриную ступню».

7 января — Рождество Христово.

Великий праздник, на который и десять лет спустя после революции отпускалось три выходных (на годовщину Октября, на Первое мая — по одному дню).