Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России

Памятная табакерка «с секретом», сделанная Иоганном-Вильгельмом Кейбелем, удостоилась чести попасть в Галерею драгоценностей Императорского Эрмитажа, перестроенного и расширенного при Николае I.

Вечером 17 декабря 1837 года начался пожар в Зимнем дворце. Пламя бушевало более тридцати часов. Зналось полностью отстоять Эрмитаж и вынести большую часть убранства, однако дивные интерьеры императорской резиденции стали добычей огня. Спасённые коронные бриллианты и прочие драгоценности после недолгого их пребывания в кладовой бриллиантовых вещей Кабинета оказались в Собственном Аничковом дворце, откуда 30 июня 1839 года их перевезли в отстроенный Зимний дворец и поместили под расписку камер-фрау императрицы Александры Феодоровны в Бриллиантовую комнату, располагавшуюся по старинному обычаю (чтобы Бог хранил сокровищницу) над Малым (Сретенским) собором, где ныне находится библиотека отдела нумизматики Государственного Эрмитажа.

Там их видела леди Блумфильд, записавшая 2 июня 1846 года в своём дневнике: «Мы осматривали <…> императорские регалии, которые сохраняются в стеклянных ящиках. <…> и в этой же комнате хранятся великолепные ожерелья, серьги и уборы из изумрудов, рубинов, сапфиров и жемчуга, отделанных бриллиантами; словом, почти все драгоценности, кроме тех, которые императрица увезла с собою в Италию».[196] Те украшения, которые можно было надевать, супруги самодержцев забирали обычно к себе в стоящие в спальне застеклённые шкафчики, под присмотр доверенной камер-фрау. Недаром одна из Екатерининских институток вспоминала, как после успешно выдержанного экзамена ей с подругами показали Зимний дворец, а в опочивальне супруги Николая I «заставили обратить внимание на великолепнейшие брильянты в коронах и парюрах в стоящих по углам витринах».[197]

Да и Мандт, врач царицы Александры Феодоровны, восторженно описывал «пять или шесть ларцов», надёжно прикрытых крышками из толстого стекла, позволяющего ясно видеть «их содержимое, даже предметы величиной с крошечные головки булавок». В ближайшем к кровати хранилось «множество больших бриллиантов. Там же около сотни отдельных бриллиантов, уложенных один за другим, наименьший – по размеру с фундук. Эти сверкающие бриллианты предназначались для украшения платья, причёски или шеи императрицы. Кто бы отважился подсчитать стоимость содержимого этого ларца?». В другом «ослепляло собрание миниатюрных, трудно различимых жемчужин, ценность которых была очень высока. Со всех концов мира, самые редкие и прекрасные сокровища морей повергались к стопам красавицы императрицы. В следующем ларце притягивали внимание «опалы, рубины, изумруды, сапфиры и бирюза», украшающие дивные гарнитуры, состоящие каждый из тиары-диадемы, серёг, ожерелья, броши и браслета.

Остальные витрины заполняли всевозможные браслеты, которых у супруги Николая I было около пятисот. Августейшая владелица ценила их отнюдь не за стоимость, «а за связанные с ними личные воспоминания». Доктор Мандт часто заставал свою высокопоставленную пациентку «склонённой в задумчивости над ларцами с драгоценностями, будто бы перелистывающей страницы своих кратких дневников. Вероятно, в такие моменты она предавалась воспоминаниям о прошлых днях».[198]

Поручив в 1838 году мюнхенскому архитектору Лео фон Кленце разработку проекта здания для публичного музея, что значительно увеличивало экспозиционные площади под сокровища частного собрания российских императоров, Николай I решил, что в связи с частичной перестройкой кваренгиевского здания необходимо расширить и Бриллиантовую (или Алмазную) комнату Эрмитажа.

Самодержец и его супруга уже в 1839 году лично пересмотрели драгоценные раритеты 2-го отделения Эрмитажа, а в следующем году императрица даже забирала ненадолго к себе какие-то «бриллиантовые вещи». Чтобы обеспечить безопасность сокровищ Алмазной комнаты Эрмитажа, их первоначально перенесли в фойе Эрмитажного театра, а в 1844 году «действительному статскому советнику Лабенскому» поступило даже предписание «относительно постановки в двух окнах, в переходе из Большого Эрмитажа в театр, где хранятся драгоценности, железных ставень и содержании дверей в этом переходе запертыми».

Наконец в 1847 году Николай I повелел коллекцию ювелирных изделий разместить в примыкающей к Павильонному залу половине восточной галереи Малого Эрмитажа, отчего та, как и сама предполагаемая экспозиция, получили название «Галлереи драгоценных вещей Императорского Эрмитажа». Уже в следующем году туда поступили «с препровождением» предметы, отобранные «Государем Императором из числа старинных, хранящихся в кладовой Кабинета».[199]

Дошла очередь и до коронных бриллиантов. Просмотрев их, Николай I решил давно уже не употребляемые аксессуары костюма (то есть те предметы, которые стало невозможно носить, а уничтожить их, переделывая на новые, более модные, было жаль) передать в Эрмитаж. Они поступили туда двумя большими партиями. Отобранные «золотые вещи без бриллиантовых украшений» препроводили в музей в 1849 году через обер-гофмаршала графа Андрея Петровича Шувалова».[200]

Гay Э.П. Кабинет императрицы в Новом Эрмитаже. 1856 г.

Что же касалось унизанных ослепительно сверкающими алмазами и прочими великолепными самоцветами подлинных шедевров ювелирного искусства, некогда принадлежавших к уборам российских монархов, то их под расписку передали непосредственно хранителю готовящейся экспозиции – барону Бернгарду Кёне, и тот разместил коллекцию изысканных ювелирных вещей в одном из залов на втором этаже Нового Эрмитажа.

Там по распоряжению Николая I, обожавшего свою хрупкую жену, устроили комнату, обставленную удобной мебелью, чтобы уставшая от созерцания музейных сокровищ императрица могла отдохнуть и заодно полюбоваться изяществом керченских античных золотых украшений и роскошью любимых мемориальных коронных вещей.

После смерти царицы Александры Феодоровны осенью 1860 года интерьер вскоре переделали: на стенах появились Палатинские фрески школы Рафаэля, привезённые из Италии, а блистающие бриллиантами предметы, убранные из этого зала, наконец-то вписали в инвентарь Галереи драгоценных вещей, и они уже не формально, а по-настоящему стали частью её экспозиции.

По повелению Николая I в Московском Кремле близ Боровицких ворот в 1844–1851 годах архитектор Константин Андреевич Тон возвёл новое здание под сокровища Оружейной палаты, поскольку старое, построенное по проекту архитектора Ивана Васильевича Еготова в 1808–1810 годах на месте дворца Бориса Годунова, стало неудобным и тесным для «Палатских достопримечательностей». Отныне мастера-ремесленники получили возможность в просторных музейных залах основательно знакомиться с работами своих предшественников.

При слове «платина» сразу вспоминаются лихие испанские конкистадоры, искавшие золото в захваченной ими Колумбии. Промывая прибрежные пески на американских реках Пинто и Тинто, предприимчивые старатели вместе с вожделенным благородным металлом находили другой, очень похожий на серебро, но гораздо тяжелее, да вдобавок упорно не поддающийся обработке и плавлению, из-за чего его ценили вдвое дешевле драгоценного собрата. По-испански серебро – «плата», и новый металл окрестили презрительно-уменьшительным существительным «платина», означающим «серебришко». Когда случайно выяснилось, что платина прекрасно сплавляется с более лёгким по весу золотом, фальшивомонетчики первыми оценили выгоду, и в испанскую казну потоком потекло платинированное «подделанное» золото. Чтобы избавиться от чрезвычайно нежелательной примеси, портящей золото, король Филипп V издал в 1735 году указ, в соответствии с которым повелевалось тщательно отделять «серебришко» от благородного металла, а затем под надзором королевских чиновников топить эту самую «платину» в самых глубоких местах реки Пинто, из-за чего та сменила своё привычное название Рио-дель-Пинто на Платино-дель-Пинто. Оказавшееся в Испании гадкое «сребрецо» прилюдно и торжественно бросили в пучину моря. Всего потопили около четырёх тонн платины, пока в 1778 году Карл III не отменил запрет на её ввоз ради тайной экономии золота в чеканившихся на монетном дворе королевских луидорах, в которые стали добавлять тяжёлую платину.

Однако испанцы так и не смогли узнать секрет древних инков. А те ещё до открытия Америки Христофором Колумбом умели обрабатывать «чумпи». Могущественный индейский вождь Монтесума ещё в 1520 году прислал в подарок испанскому королю Карлу V отлично отполированное платиновое зеркало. Однако лишь в XX веке археологи, нашедшие изумительные старинные изделия из своеобразного золото-платинового сплава, подчас с примесью серебра, восстановили технологию их создания. Выяснилось, что инки, нагревали паяльной трубкой помещённую на кусок древесного угля небольшую порцию зёрнышек платины, смешанных с золотой пылью. Окружённый расплавившимся золотом, спёкшийся кусочек платины неоднократно проковывался при очередном нагревании, что превращало его в практически однородный сплав серебристого цвета, но теперь поддающийся ковке, чеканке и прочим способам обработки металла.[201]