Жить вместе в 21 веке - Андреа Риккарди

Соединенных Штатах, многие в Европе были удивлены «религиозностью» американцев. На старом континенте американцев схематично считали носителями эмансипированного взгляда на жизнь; мало кто размышлял о религиозных корнях американского мира, хотя о них еще давно говорил Алексис де Токвилль (Alexis de Tocqueville). Однако модернизация имела различные последствия в Европе и в Северной Америке. Соединенных Штатов не коснулась столь интенсивная секуляризация, как в Европе. Да, религиозность американцев охладела к историческим Церквям, начиная с Юга и с девятнадцатого века, но их оставили ради общин, предлагающих более активное личное участие.

Невзирая на отделение религии от государства, Соединенные Штаты являются, по выражению Гилберта Честертона (Gilbert Chesterton), «нацией с душою Церкви». Это видно по «религиозному» восприятию своей роли, сквозящему в речах президентов. Изучение американской души являет нам оригинальную картину огромного неопротестантского мира (около 70 миллионов верующих в США), где решающее значение имеет личное обращение и в центре стоит Библия. Американцы верят скорее по личному обращению, чем по традиции. Личный религиозный выбор является частью процесса переосмысления своей идентичности. Неопротестантизм распространен не только в Соединенных Штатах, но и в Латинской Америке, где он посягает на гегемонию католической Церкви, в Азии (говорят, что в Китае 70 миллионов обращенных), в Африке.

В Бразилии, по словам кардинала Хуммеса (Hummes), в шестидесятые годы католиками были 90 % населения, в 1991 году их стало 83 %, а в 2000 — 73 %. Сегодня их около 67 %, около 1 % в год переходит в неопротестантское движение.

Неопротестанты за столетие от горстки верующих дошли почти до полумиллиарда, рост неслыханный в истории религий по скорости и количеству верующих. Африканские и латиноамериканские правительства начинают учитывать электоральный вес тех, кого называют «сектами», чьи отношения с властью отличаются от отношений католической Церкви. Эта новая модель христианства, с твердыми позициями на американском горизонте, не сводимая к единой организации, но разбитая на множество деноминаций, бросает серьезный вызов историческим Церквям. Она хорошо соответствует запросам образованного и индивидуализированного современного человека, поскольку настаивает на его личном обращении и убежденности, и в мире, где легко потеряться, дает ориентиры, предлагая прежде всего радушную и уютную обстановку, чего не часто встретишь в традиционных Церквях. Неопротестантизм вписывается в глобальный американизированный горизонт, содействующий его распространению (как в свое время колониализм способствовал историческим Церквям).

Однако позиции католической Церкви еще сильны, что было видно в общей сочувственной реакции на смерть Иоанна Павла II. Единственный сплоченный христианский интернационал (учитывая автокефалию православных Церквей), католическая Церковь сильна и в Соединенных Штатах. Здесь у нее 62 миллиона верующих, это первая конфессия страны в процентном отношении, хотя ее влияние невелико относительно количества верующих и силы ее учреждений. На мировом уровне католичество с одной стороны и неопротестантизм с другой представляются основными течениями будущего христианства на Западе. Но нельзя забывать исторические протестантские Церкви, несмотря на переживаемый ими кризис, и, с другой стороны, Православие — веру большой части Восточной Европы и России.

Католичество вновь подтвердило свою религиозную идентичность: в этом заключалось послание Иоанна Павла II, отделившее его от релятивистского либерализма европейской культуры. Верная своему вековому опыту, католическая Церковь проповедовала жизнь вместе разных культур и цивилизаций. С одной стороны, сама она в ходе истории впитала в себя различные культуры (от Мексики до Африки и Азии), с другой — соседствовала с другими культурами и религиями. Однако она не отказалась от сообщения своей веры нехристианскому миру, и не сообразовывала ее с критериями иных культур. Она просила религиозной свободы для всех, предлагала диалог как место встречи. С такой позицией согласны в большинстве своем православные и протестанты. Неопротестантское движение иного духа, более склонного к столкновению (как правило, миссионерского характера), хотя у него и нет единой позиции. У этого движения нет за плечами исторического опыта римской Церкви и правления. Два больших христианских течения: древнее католическое и юное неопротестантское — выработали два разных (хотя и не во всем расходящихся) представления о мире и о месте в нем общины верующих.

По отношению к религиям Европа избрала по большей части путь отделения их от государства: у некоторых европейских стран есть своя история светскости, понимаемой как отход от конфессионального государства. Особенно для католических стран важна тема светскости, как было видно в недавних дебатах об упоминании христианства в Конституции Европейского Союза. Многие привязаны ко вчерашнему взгляду на европейские государства. Обсуждение идет, как будто Европа не претерпела глубоких изменений, хотя и не было в последнее время катастрофических событий.

Европейский кризис имеет явный демографический аспект. По некоторым прогнозам, в двадцати пяти странах Евросоюза в 2025 году будет лишь 445 миллионов жителей, и вырастет население только во Франции, с 61 до 65 миллионов. Кризис имеет политические аспекты. Разногласия с Соединенными Штатами, расколовшие европейцев во время войны с Саддамом Хусейном, еще отдают семейными спорами, основанными на общих представлениях полувековой и более давности. Но чем станет Европа перед новыми и чуждыми собеседниками, такими как азиатские страны?

Очевидный кризис переживают Бельгия, некогда важная для мировой культуры страна, и Голландия, еще двадцать лет назад открытая и терпимая, готовая принять другого таким как он есть. Кризис Европы проявляется на разных уровнях, но, судя по всему, имеет общие антропологические основания. Социолог венгерского происхождения Франк Фуреди (Frank Furedi) объясняет ослабление нашего общества господством эмоций и «терапевтическим видением» жизни. Поэтому люди не меняются и не изменяют жизнь, не стремятся стать лучше и превзойти себя, а напротив, культивируют в себе сильное чувство личной ранимости.

На этом фоне особо значимой характеристикой нашего времени представляется кризис мужского характера, пережившего за последний век не один тяжелый период. Мужской характер (в своих вариантах воина, политического деятеля, предпринимателя, завоевателя, отца…) приводил в движение историю нашего общества. Сегодня все изменилось. Это лишь несколько беглых замечаний, показывающих, что наш европейский кризис имеет очевидное антропологическое основание. С другой стороны, в других частях мира, несмотря на множество трудностей, нет такого кризиса (кризиса мужского характера, например). Однако каждая европейская страна является носительницей истории, ресурсов, возможностей, векового наследия. Европа не перестала еще быть богатством для всего мира.

Евросоюз хочет быть ответом, который не подавляет идентичности, но устанавливает отношения между ними и их проекцию в мире. Он может стать совершенно особым пространством: не империей, но соединением национальных судеб, которые не только открывают, что не должны больше враждовать, но и разделяют общее будущее. Это пространство без национальной или политической гегемонии, зависящее от трудного согласования решений, организм медлительный, полный противоречий и разделений, но