Александр Зорич - Как пали сильные (Краткий очерк эволюции римской религиозности. Ментальность римская и христианская)

Формулу греко–римской языческой ментальности I в. до н.э. — V в. н.э. можно выписать так:

Природа — Личность — Закон — Ratio — Совершенное Тело — Стоические Добродетели — Театр — Цикл

Мы умышленно выписываем основные элементы через тире, используя этот синтаксический знак как лигатуру, как признак неразъемности перечисленных категорий. Тем самым мы хотим подчеркнуть, что в ментальности происходит сочленение несочленимого, ибо в ней на равных правах могут фигурировать транслированные прасимволы культуры и модные философские концепты, эстетические идеалы и базовые представления о течении глобального исторического процесса.

Поясним наше прочтение греко–римской ментальности.

Природа в противоположность Богу или Человеку.

Несмотря на присутствие политеистической религии, носящей официальный характер, к исходу I в. до н.э. римское общество нельзя признать религиозным, то есть центрированным вокруг какой–либо универсальной религии, вокруг какой–либо единой для всех констелляции трансцендентных ценностей. По сравнению с временами Катона Старшего римское общество стало более образованным, внешне более плюралистическим, но консенсус был безвозвратно утрачен. От I к II, от II к III в.в. н.э. культура все сильнее дробится и расслаивается, причем не остается ни одной заметной социокультурной страты, представители которой всерьез и глубоко верили бы в бессмертных богов–олимпийцев официального пантеона. Вместо этого сосуществуют несколько различных интеллектуально–философских и духовных практик.

1. «Бескультовый» интеллектуалистический политеизм в духе Лукреция, где существование богов признается по преимуществу для того, чтобы на примере их беззаботного бытия проиллюстрировать идеал эпикурейских «мудрых людей».

Всем обладают они и ни в чем не нуждаются нашем

Благодеяния им ни к чему, да и гнев неизвестен.

Бескультовый политеизм не подразумевает ни мистического сверх–чувствования, ни внятной катафатической теологии. В силу этого, как уже отмечалось выше применительно к Цицерону, «бескультовый» политеизм под определенным углом зрения неотличим от просвещенного атеизма (или натуротеизма, то есть подмены Бога расплывчатым понятием Природы) вольтеровского образца. В исполнении таких интеллектуалов, как Тит Лукреций Кар или Филодем подобная основа для рассуждений может быть признана по–своему плодотворной, однако в отсутствие развитых психотехник ни цементировать культуру, ни придать ей новый творческий импульс бескультовый монотеизм (натуротеизм, пантеизм) не в состоянии.

2. Мистические, экстатические культы Исиды, Митры, Амона-Ра, Вакха и т. д. (все — эллинистического или восточного происхождения).

Сочувственное отношение к «маническому» состоянию находим еще в «Федре» Платона{3}, который выделяет два типа безумия. Один из них Платон называет результатом человеческого нездоровья, второй — результатом божественного вмешательства или, в терминах юнгианской психологии, влиянием архетипов коллективного бессознательного.

Говоря о божественном вмешательстве, Платон выделяет четыре подтипа безумия:

   • любовное, вызванное Афродитой и Эротом;

   • пророческий восторг, вызванный Аполлоном;

   • безумие артистического и творческого вдохновения, вызванного Музами;

   • ритуальный экстаз, за который ответствен Дионис.

Далее, Платон ссылается на мистерии корибантов, представлявшие собой энергичные танцы в сопровождении флейт и барабанов. Со стороны мистерии казались безумием, но благодаря этой экстатической практике ее участники достигали катартического эффекта, гармоничного покоя и умиротворения [Платон, 207–223]. Аристотель, переосмыслив эти сообщения Платона и основываясь на собственном опыте, первым в западном мире заявил во всеуслышание, что хаос и безумие мистерий способствуют в конечном итоге достижению нового порядка.

В рамках данного очерка нам видится нецелесообразным подробное рассмотрение многочисленных экстатических культов, отправлявшихся на территории Римской империи. Скажем лишь, что адептами тех или иных культов, «посвященными», были знаменитый победитель германских племен Гай Марий и диктатор Сулла, триумвир Марк Антоний и писатель Лукиан, тысячи других именитых римлян и сотни тысяч простолюдинов: крестьян, рабов, вольноотпущенников, торговцев, легионеров, проституток, актеров. Примечательно также, что в эпоху Поздней империи существовали целые легионы, посвященные Митре, солдаты британских когорт тайно проходили друидические обряды инициации, а служившие на парфянской границе могли принимать участие в мистериях гностиков. Все это свидетельствует в пользу того, что влияние разнообразных практик и техник, вызывающих измененные состояния сознания (ИСС), на греко–римскую культуру ни в коем случае не следует недооценивать.

В то же время, институты власти никогда не пытались — да и не могли — инкорпорировать лучшие из катартических культов, гипотетически способные в случае массового и разумного использования вызвать радикальную санацию как общественно–политической, так и духовной атмосферы империи{4}. Впрочем, неприятие было взаимным. Взаимность объясняется тем, что сами катартические культы, будучи по существу интимными и психотерапевтическими, не имели своего публичного дискурса и, таким образом, принципиально не могли быть ассимилированы имперским дискурсом власти. Это препятствовало массовизации катартических культов и умножало количество критических высказываний в их адрес со стороны рафинированных интеллектуалов, подобных Ювеналу.

3. Государственный культ обожествленных императоров, который никогда не воспринимался гражданами империи близко к сердцу. Показательно, например, что Адриан официально провозгласил погибшего любовника по имени Антиной богом [Федорова, 141]. Разумеется, подобного рода «религиозные» эксцессы не способствовали укреплению авторитета римского императорского культа. Однако, этот культ насаждался и поддерживался мощными институтами легитимации, благодаря чему некоторые его формы просуществовали до падения Римской империи{5}.

4. Стоицизм. Во многих своих морально–этических аспектах стоицизм сближается с христианством. Однако в силу бескультовости и интеллектуалистической, элитной направленности стоицизм не мог широко распространиться по всем стратам общества и тем способствовать формированию ментальности, близкой, например, к конфуцианской ментальности Китая.

Личность как концепт, противопоставленный Общине.

Естественным следствием смешения оговоренных выше традиционных римских ценностей с только что обсужденными философскими доктринами являются: а) свобода воли индивидуума, которой по–прежнему придается большое значение; б) культ эго в противовес культам рода и отечества, имевших столь важное значение для римлян времен Муция Сцеволы или Кориолана.

При этом понятие «культ эго», на наш взгляд, способно охватить широкий спектр манифестаций стремления к персональной автономности — от интеллектуальных и духовных до экономических и политических, — который прослеживается как в смене политического устройства римского государства, так и в формировании новых социальных страт.

С одной стороны, в Риме появляется слой городского люмпен–пролетариата, то есть свободных римских граждан, которые не хотят работать или служить в войске и живут за счет популистских подачек политиков. Юридически никто не вправе склонить свободного римского гражданина делать нечто, чего тот делать не желает. Поэтому римский люмпен–пролетариат воплощает своеобразную модель свободы ради свободы, свободы от общества и от его традиционных духовных ценностей, афористически выраженную в широко известном кличе «хлеба и зрелищ». Сюда же можно отнести и такую вспомогательную характеристику римской культуры, как нарциссистичность, которая заключается в центрировании плебейской культуры вокруг национальных «идеалов и успехов»: «Пусть я жалкий, задавленный долгами и воинской повинностью плебей, но зато я римлянин, имею свою долю в общей задаче покорять другие народы и предписывать им законы.» [Фрейд, 102]

С другой стороны, появляются крупные земельные магнаты, стремящиеся отстраниться, отгородиться от имперской власти ради распространения своего личного суверенитета на земли, находящиеся в их юридической собственности. Впоследствии эта тенденция станет одним из значимых факторов формирования классической модели европейской феодальной раздробленности. Налицо все то же стремление к автономии, к свободе имущего от центральной власти, к свободе личного произвола от сковывающего и нормирующего воздействия имперских институтов.