Ю. Андреев - Поэзия мифа и проза истории

Платон, несомненно, превосходно знал весь круг сказаний об Атланте и его потомстве — свод таких сказаний был составлен еще в V веке до н. э. известным историком Геланником Лесбосским. Вполне возможно, что некоторые важные черты мифического Атланта, присущие не только ему одному, но всей породе титанов: непомерная гордыня, вражда к богам младшего олимпийского поколения, обширные тайные познания, включающие в себя немалую толику магии и колдовства, были перенесены Платоном на обитателей его Атлантиды, в образе жизни которых и в самом их характере есть, как мы уже заметили, нечто титаническое, С титанами их сближает и та расплата, которую они в конце концов понесли за свои прегрешения перед богами. Как и титаны, они были обречены навсегда исчезнуть с лица земли и вместе со своим, сказочным островом скрылись в ее мрачных недрах.

Платону были известны, конечно, и другие аналогичные мифы, из которых до нас дошли лишь незначительные фрагменты. Первоначальную сюжетную канву сказания по ним восстановить довольно трудно. Так, например, сохранился любопытный отрывок из четвертого пеана прославленного беотийского поэта Пиндара, в котором Евксантий — царь острова Кеоса, лежащего в Эгейском море, неподалеку от берегов Аттики, — произносит такие слова: «Боюсь Зевса-Воина и боюсь землетрясущего бога (Посейдона. — Ю. А.), чей гулок удар: молнией и трезубцем землю и люд обрушили они в тартаровы недра и оставили мою мать в терему за красной оградой». По сообщениям некоторых других источников, матерью Евксантия, уцелевшей во время описываемой здесь катастрофы, была прекрасная нимфа Дексифея, дочь Дамона, царя тельхинов — демонического племени колдунов, которым первоначально принадлежал Кеос. Зевс, разгневанный на тельхинов за их нечестие, решил погубить их вместе с городом, хотя дочерям Дамона была предоставлена возможность спастись. Конец этой истории был счастливым — к Дексифее посватался сам Минос, владыка Крита, и от их союза родился Евксантий. О тельхинах известно, что они были морскими демонами, спутниками, а по одной версии мифа — даже детьми бога Посейдона. В мифах они изображаются как народ искусных кузнецов, напоминающий циклопов или критских дактилей, с которыми их часто смешивали. Они владели тайнами обработки различных металлов и умели изготавливать из них самые разнообразные предметы. Им приписывалось, в частности, создание трезубца Посейдона. В то же время тельхины пользовались репутацией опасных колдунов. Они способны были менять свой облик, превращаясь из человекоподобных существ в отвратительных чудовищ с собачьими головами и лапами, снабженными перепонками, как у водоплавающих птиц или лягушек. На людей, чем-либо им не угодивших, они наводили порчу. Даже саму землю они способны были сделать бесплодной. Для этого они поливали ее водой, добытой из адской реки Стикс. Этот и другие аналогичные поступки тельхинов вызвали против них гнев богов, которые решили пока рать их за эти нечестивые дела.

Нетрудно заметить, что судьба тельхинов довольно близко напоминает судьбу платоновских атлантов. Существуют и другие сближающие их признаки: близкое родство с владыкой моря Посейдоном, владение тайнами металлов, невольно вызывающее в памяти необыкновенно высокое развитие металлургии в Атлантиде, особая расположенность как тельхинов, так и атлантов к магии и колдовству. Весьма возможно, что мифы о тельхинах, так же как и миф об Атланте (Атласе) и его родичах-титанах, сыграли свою роль в формировании основного сюжетного ядра сказания об Атлантиде. И здесь перед нами вновь открывается возможность вернуться, казалось бы, к совсем уже оставленной мысли о существовании глубинной связи между платоновским мифом и извержением вулкана на Санторине или древней Фере. В свое время Сп. Маринатос в одной из своих статей ссылался на отрывок из четвертого пеана Пиндара, рассказывающий о гибели города тельхинов на Кеосе, как на один из возможных отголосков санторинской катастрофы в греческой мифологии. Не отрицая такой возможности, мы, пожалуй, могли бы добавить к этой догадке еще одну. Вполне вероятно, что именно Санторин считался некогда главной резиденцией тельхинов в пределах Эгеиды, поскольку трудно себе представить другое более подходящее место для кузницы морских демонов, чем изрыгающий из своих недр огонь и дьiм затопленный кратер Санторинского вулкана.

И еще одно предположение, как будто не находящее прямой поддержки в греческой мифологической традиции, но все же достаточно заманчивое. Отчего бы не допустить, что именно величественный конус Санторинского вулкана, в то время еще не расколотый на части взрывом чудовищной силы и видимый издалека вместе с поднимающимся к небу из его кратера столбом дыма, как раз и породил в воображении тогдашних обитателей Эгейского мира грандиозный образ титана-небодержца, который уже тогда мог носить имя Атланта, а остров, служивший его основанием, соответственно вполне мог называться Атлантидой. Гибель вулкана, естественно, должна была заставить окрестных жителей подыскать для титана какое-то другое место, ведь небесный свод никак не мог лишиться своей единственной опоры. Оно вначале было найдено совсем неподалеку — в Аркадии, среди горных хребтов полуострова Пелопоннес, — а затем постепенно передвигалось все дальше на запад, к месту солнечного захода, пока Атлант, наконец, не встал «на вечную стоянку» в Ливийской пустыне, неподалеку от побережья океана, названного по его имени.

Итак, мы видим, что реальная история могла проникнуть в платоновский миф разными путями и из разных источников. В одних случаях подлинные события и факты, отдельные элементы, взятые из описаний реально существовавших стран и городов, сознательно переносились Платоном в его рассказ. Разумеется, при этом они подвергались радикальному переосмыслению и переработке, образуя подчас самые причудливые и неожиданные комбинации в рамках грандиозного философско-художественного замысла, которому все они так или иначе были подчинены. В других случаях далекие отголоски давно забытого исторического прошлого могли проникнуть в повествование Платона вместе с потоком древней фольклорной традиции, старинных легенд и сказаний, о реальной подоплеке которых сам философ уже наверняка ничего определенного знать не мог. Только таким путем, можно сказать, без ведома автора, а отнюдь не через посредство придуманных им, никогда не существовавших в действительности египетских источников могли просочиться в миф о гибели Атлантиды отзвуки грандиозных геологических катаклизмов, некогда изменивших весь облик Эгейского мира.

В своей основе мышление древнего человека было внеисторично, можно даже сказать, антиисторично. Древние интеллектуалы, например греческие философы, предпочитали мыслить вечными и неизменными категориями. Скоропреходящие, необыкновенно многообразные и изменчивые исторические события сравнительно редко привлекали к себе их внимание, считались не заслуживающими серьезного отношения. Эта притупленность подлинного исторического чувства, характерная даже для таких наиболее динамичных и активных народов Древнего мира, какими были греки и римляне, находит свое объяснение не столько в отсутствии достаточно надежных способов фиксации и последующей передачи исторической информации от поколения к поколению, сколько в чрезвычайной замедленности и растянутости самого исторического процесса, составляющих отличительную черту истории всех докапиталистических обществ.

В пестрой чехарде событий, почти непрерывно чередующихся внешних и внутренних войнах, государственных переворотах, сменах династий и политических режимов жизнь древних людей оставалась почти неизменной в своих глубинных основах — технологических, социально-экономических, культурно-бытовых. Сам образ жизни, особенно в низших слоях общества, сравнительно мало менялся от периода к периоду, от эпохи к эпохе. На протяжении столетий сохранялись одни и те же средства передвижения, типы жилищ, покрой одежды и обуви, состав дневного рациона и т. п.

Древние, в сущности, плохо представляли себе, что такое исторический прогресс. И это неудивительно. Ведь в истории всех древних обществ сравнительно кратковременные периоды экономического и культурного подъема, чаще всего связанные с удачными захватническими войнами, как правило, сменялись длительными периодами упадка и застоя. Вероятно, поэтому древнему человеку казалось, что история топчется на месте, что рано или поздно она, как говорится, снова «возвращается на круги своя». Это общее заблуждение разделяли даже такие величайшие исторические мыслители древности, как Фукидид, Платон, Аристотель, Полибий, Тацит. Все они были убеждены в том, что прогресс в любых его формах возможен лишь в очень ограниченных временных пределах и что, следовательно, развитие человеческого общества в каждую новую историческую эпоху движется, в сущности, по одному и тому же замкнутому кругу, каждый раз возвращаясь к своим истокам. Как справедливо заметил известный исследователь древних религий М. Элиаде: «Интерес к необратимости и к «новизне» истории — недавнее открытие в жизни человечества. Напротив… архаическое человечество защищалось, как могло, от всего нового и необратимого, что есть в истории».