Зигмунд Фрейд - Будущее одной иллюзии

Все такие тезисы требуют, следовательно, веры в свое содержание, но при этом не без необоснованности этого требования. Они даются нам в качестве сокращенного результата длительного мыслительного процесса, основанного как на наблюдении, так и, конечно, на умозаключении; кто намерен сам проделать этот процесс вместо того, чтобы принять его результат, получает указание соответствующего пути. Если провозглашенные в тезисе познания не так самоочевидны, как географические утверждения, то всегда добавляется, откуда эти познания получены. Земля, например, имеет вид шара; в качестве доказательства приводится опыт Фуко с маятником, положение горизонта, возможность объехать землю кругом. Так как все заинтересованные согласны, что целесообразно посылать всех школьников в кругосветное путешествие, то довольствуются принятием школьных учений «на веру»; но каждый знает, что ему открыт путь, чтобы убедиться в этом лично.

Попытаемся приложить эту мерку к религиозным тезисам. Если мы поставим вопрос, на чем же основывается их требование в них верить, то мы получим три ответа, которые поразительно плохо согласуются между собой. Во-первых, эти тезисы заслуживают веры, потому что в них верили уже наши праотцы; во-вторых, у нас есть доказательства, которые переданы нам из именно этих древних времен; а в-третьих, вообще запрещено поднимать вопрос об их достоверности. Такие дерзновенные вопросы карались раньше жесточайшим образом, и сегодня еще общество отрицательно смотрит на их возобновление.

Этот третий пункт должен пробудить в нас самые сильные сомнения. Ведь такой запрет может иметь только одну мотивировку, а именно ту, что общество прекрасно сознает шаткость требований, которые оно предъявляет в отношении своих религиозных учений. Если бы было иначе, то, конечно, каждому, кто хочет в этом убедиться сам, оно с величайшей охотой предоставляло бы нужный для этого материал. Поэтому мы переходим к рассмотрению остальных двух доказательств с чувством недоверия, которое нелегко заглушить. Мы должны верить, потому что верили наши праотцы. Но эти наши предки были гораздо более невежественны, чем мы, они верили в вещи, которые для нас теперь неприемлемы. Возникает возможность, что и религиозные учения могли бы быть чем-то в этом роде. Доказательства, оставленные нам учениями, изложены в письменных документах, которые сами носят все характерные черты ненадежности. Они противоречивы, перегружены, фальсифицированы и сообщают о фактических засвидетельствованиях, сами являясь незасвидетельствованными. Мало помогает тот факт, что их дословный текст или только их содержание объявляется божественным откровением, ведь такое утверждение, само по себе, является частью тех учений, достоверность которых должна быть исследована, а ни одно научное положение не может само себя доказать.

Таким образом, мы приходим к странному результату: что как раз те сообщения нашей культуры, которые могли бы иметь для нас наибольшее значение, которым дано задание объяснить нам загадки мира и примирить нас со страданиями жизни, что они-то и обладают наислабейшей достоверностью. Мы не решились бы принять на веру столь для нас безразличный факт, что киты рождают детенышей, вместо того чтобы класть яйца, если бы лучшим образом это не было доказуемо.

Такое положение вещей само по себе является примечательной психологической проблемой. Не следует также думать, что вышеизложенные замечания о недоказуемости религиозных учений содержат что-либо новое. Эта недоказуемость чувствовалась во все времена, чувствовалась, несомненно, и нашими предками, оставившими нам такое наследие. Вероятно, многие из них питали те же сомнения, что и мы, но давление на них было слишком сильным, чтобы они осмелились эти сомнения высказать. И с тех пор бесчисленное множество людей мучилось теми же сомнениями и старалось их подавить, так как считало себя обязанным верить; множество блестящих умов потерпело крах в этом конфликте, множество недюжинных личностей пострадало от компромиссов, в которых они искали выхода.

Если все доказательства, которые приводятся для достоверности религиозных тезисов, идут из прошлого, то это наводит на мысль, что, может быть, настоящее, о котором мы лучше можем судить, могло бы также дать такие доказательства. Если бы удалось хотя бы одну-единственную часть религиозной системы очистить от сомнений, то необычайно повысилась бы достоверность всего целого. Тут начинается деятельность спиритов, которые убеждены в продолжении жизни индивидуальной души и хотят продемонстрировать несомненность хотя бы этого одного тезиса религиозного учения. К сожалению, им не удается опровергнуть тот факт, что явления и высказывания их духов являются лишь порождением их собственной душевной деятельности. Они цитировали слова духов величайших людей и самых выдающихся мыслителей, но полученные от них сообщения были столь глупы, столь безнадежно ничтожны, что достоверной можно назвать лишь способность духов приспособляться к тому кругу людей, который их вызывает.

Нужно теперь вспомнить о двух попытках, производящих впечатление судорожных усилий избегнуть проблемы. Одна из них, насильственного типа, стара; другая – тонка и современна. Первая – это credo quia absurdum («Верую, ибо абсурдно») отцов церкви. Это означает, что религиозные учения не подлежат запросам разума, они стоят выше разума. Их истину надо почувствовать внутренне, понимать их не надо. Однако это credo интересно только как добровольное признание, как решающее слово, оно лишено обязательности. Разве можно обязать меня верить в любой абсурд? А если нельзя, то почему я должен верить именно в это? Нет инстанции выше разума. Если истинность религиозных учений зависит от внутреннего переживания, доказывающего эту истинность, то что делать со множеством людей, которые такого редкостного переживания не испытывают? Можно требовать от всех людей, чтобы они пользовались даром разума, которым они обладают, но нельзя касающееся всех обязательство строить на мотиве, существующем лишь для очень немногих. Если кто-либо в состоянии глубокого экстаза получил незыблемую уверенность в реальной истине религиозных учений, то что это для другого?

Вторая попытка принадлежит философии «как если бы». Ею заключается, что в нашей мыслительной деятельности имеется достаточно предпосылок, безосновательность, даже абсурдность которых мы в полной мере сознаем. Их называют фикцией, вымыслом, но по разнообразным практическим мотивам мы якобы должны вести себя так, «как если бы» мы в эти фикции верили. Это будто бы относится к религиозным учениям вследствие их несравненной важности для сохранения человеческого общества. Эта аргументация недалека от credo quia absurdum («Верую, потому что абсурдно»). Но мне думается, что требование философии «как если бы» таково, что его может оставить только философ. Человек, не находящийся в своем мышлении под влиянием философских мудрствований, никогда не сможет его принять – для него все кончено, если признана абсурдность, противоразумность. Его нельзя склонить к тому, чтобы именно в трактовке наиболее для него важных интересов он отказался от гарантий, всегда им требуемых для своей повседневной деятельности. Я вспоминаю одного своего ребенка, уже в раннем возрасте проявлявшего подчеркнутую деловитость. Когда детям рассказывали сказку, слушавшуюся ими с благоговейным вниманием, он подходил и спрашивал: «А это – правда?» Услышав отрицательный ответ, он удалялся с презрительной миной. Следует ожидать, что люди в скором времени будут относиться подобным образом к религиозным сказкам, несмотря на заступничество «как если бы».

Ныне, однако, они все еще ведут себя совсем не так, да и в минувшие времена религиозные представления, несмотря на неоспоримое отсутствие засвидетельствования, оказывали на человечество сильнейшее влияние. Это – новая психологическая проблема. Надо задать вопрос: в чем же состоит внутренняя сила этих учений, какому обстоятельству обязаны они своей, не зависящей от признания их разумом, силой воздействия?

Мне думается, что мы достаточно подготовили ответ на оба вопроса. Он приходит при рассмотрении психического генезиса религиозных представлений. Эти представления, выдающие себя за научные положения, не являются конденсатом опыта или конечным результатом мышления; это – иллюзии, исполнение древнейших, сильнейших, настоятельнейших желаний человечества; тайна их силы в силе этих желаний. Мы уже знаем, что пугающее впечатление детской беспомощности пробудило потребность в защите любовью, потребность, нашедшую свой объект в лице отца. Сознание, что эта беспомощность продолжается на протяжении всей жизни, заставило держаться за существование теперь уже более могущественного отца. Благим управлением божественного Провидения смягчается страх перед житейскими опасностями, введение этики в мировой порядок обеспечивает выполнение требований справедливости, столь часто остававшейся неосуществленной в человеческой культуре; продление земного существования будущей жизнью устанавливает пределы места и времени, в которых и должно совершаться выполнение этих желаний. Ответы на загадочные вопросы, которые задает человеческая любознательность, как, например, вопрос о происхождении мира или о соотношении между плотским и духовным, разрабатываются согласно предпосылкам этой системы; психика отдельного человека гигантски облегчается, если никогда целиком не преодоленные конфликты детства из области отцовского комплекса с нее снимаются и подводятся к общепринятому решению.