Татьяна Бобровникова - Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

Став наследником всех этих сокровищ, Сципион немедленно подарил их своей матери Папирии, «которая задолго до того разошлась с Люцием (то есть с Люцием Эмилием Павлом. — Т. Б.) и жизненные средства которой не отвечали знатности рода. Поэтому она раньше не участвовала в праздничных выходах». Вскоре был какой-то праздник, и все женщины Рима шли в торжественной процессии. Вдруг среди них появилась Папирия, во всем блеске и великолепии, «в роскошном убранстве Эмилии, и за ней следовали те же погонщики мулов, те же лошади и колесница, что были у Эмилии». При виде этого зрелища женщины сперва окаменели, а потом все воздели руки к небу и молились, чтобы боги осыпали такого сына всеми возможными милостями. А затем в течение многих дней непрерывно «восхищались благородством и великодушием Сципиона», ибо, ядовито прибавляет историк, женщины неистощимы в похвалах своим любимцам (Polyb., XXXII, 12).

Смерть Эмилии повлекла за собой еще одно событие. Дело было в следующем. Сципион Великий когда-то обещал за своими двумя дочерьми довольно большое приданое. Но он смог выплатить зятьям только половину, другую половину они должны были получить по смерти Эмилии. Деньги полагалось выплачивать в рассрочку в течение трех лет. И вдруг Тиберий Гракх и Назика — зятья Сципиона — получили всю сумму разом. Полибий чудесно рисует эту сцену. Оба буквально остолбенели от изумления. Придя в себя, они немедленно бросились к банкиру и сказали ему, что им по ошибке перевели слишком много денег. Но банкир ответил, что ошибки тут нет — таков приказ Сципиона, который теперь занимается этим делом как старший в роде. Тогда Назика и Тиберий отправились к Публию и «с родственным участием» стали разъяснять неопытному юноше его заблуждение. Но Сципион прервал их и с улыбкой ответил, что знает все сам, но с друзьями и родственниками ему приятно рассчитываться быстро и по возможности щедро. Гракх и Назика «после такого ответа удалились молча, изумляясь великодушию Сципиона и стыдясь собственной мелочности, хотя они и принадлежали к знатнейшим из римлян» (Polyb., XXXII, 13).

Через два года умер Эмилий Павел. Сыновья, носившие его имя, уже скончались, и он разделил наследство поровну между Фабием и Сципионом. Тут «Сципион опять поступил благородно и замечательно». Зная, что состояние брата меньше, чем у него, «он совсем отказался от наследства, ибо при отказе состояние Фабия могло сравняться с его собственным». Но, когда Фабий, теперь единственный наследник, должен был устроить дорогостоящие поминальные игры и торжества, Публий взял на себя половину расходов (Polyb., XXXII, 14, 1–6). Вскоре умерла Папирия, и драгоценности Эмилии снова вернулись к Публию. Но он тут же, не задумываясь, подарил их сестрам (ibid., XXXII, 14, 8–9).

Так в самый короткий срок Сципион с удивительной легкостью и великодушием раздал три наследства. Все, кто испытал на себе его щедрость, восхищались не только его бескорыстием, но и удивительной деликатностью и тактом, с которыми он умел делать подарки (Polyb., XXXII, 14, 11).

Отныне римляне совершенно изменили свое мнение о Сципионе. Он приобрел «никем не оспариваемую славу благороднейшего человека» (ibid., XXXII, 14,11). Ему простили все грехи, ему разрешили жить его странной жизнью, он стал предметом всеобщего восхищения. Даже занятие охотой, над которым прежде смеялись, служило теперь доказательством смелости молодого человека. Его слова повторяли, ему изумлялись.

Теперь, когда сограждане стали присматриваться к юноше доброжелательно, даже с восхищением, они нашли в нем множество ранее не замечаемых достоинств. Пора и нам повнимательнее присмотреться к нашему герою. Что представлял собой этот нежный, поэтический юноша, который с отвращением сторонился судов и мелких интриг, презирал золото и, бежав от шумной суеты города, целые дни бродил по лесам или слушал шум волн и любовался звездами; кто был этот мальчик, который своей робкой нежностью очаровал Полибия?

Когда умерла его тетка, Сципиону было 23 года. Он был невысок (App. Hiber, 53) и на вид хрупок[15], но это впечатление было обманчиво — Публий был силен, ловок и вынослив. Он отличался железным здоровьем, никогда ничем не болел за всю жизнь (Polyb., XXXII, 14, 12). Великолепный наездник[16], он был и прекрасный ходок. Ходил он легко и чрезвычайно быстро[17].

Было в нем нечто, позволившее Полибию и Плутарху сравнить его с очень породистым щенком. Он резко отличался от юношей его круга.

В то время Рим вступил в полосу ясной, ничем не омрачаемой радости. После страшных Пунических войн, которые требовали напряжения всех сил, народ наслаждался безопасностью и покоем. Да еще золото хлынуло в город рекой. Как всегда, после тяжелых эпох всем захотелось развлечений. Молодые люди рядились в золото и пурпур, покупали дорогие благовония, бешеные деньги платили за изысканные лакомства и завязывали громкие романы. Но Публий жил совершенно иначе. Этот чистый юноша гнушался всякой грязи. По словам Полибия, им владела одна страсть — «влечение и любовь к прекрасному». Он с презрением отвергал все низменные удовольствия и был удивительно воздержан. «В борьбе со всякими страстями он воспитал из себя человека последовательного, во всем себе верного, и оттого стал известен в народе своей благопристойностью и самообладанием… Воздержанием от многих разнообразных наслаждений он приобрел себе здоровье и телесную крепость; они сопутствовали ему всю жизнь и взамен низменных наслаждений, от которых он отказывался раньше, доставили ему многочисленные земные радости» (Polyb., XXXII, 11,2–8; 14,12).

Одевался он всегда чрезвычайно просто. Презирал всякие украшения. Даже оружие любил самое простое, без затейливых рисунков (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min., 18; Frontin., IV, 1,3). Мужчин, много внимания уделявших своей внешности, он презирал и от души смеялся над франтами, которые часами вертятся перед зеркалом (Gell., VII, 12).

В то же время Публий был всегда чрезвычайно аккуратен, в чем проявлялась свойственная его характеру четкость. Никто никогда не видел его иначе, чем в тунике, сверкающей ослепительной чистотой, гладко выбритым и аккуратно причесанным. Именно он ввел в Риме моду бриться ежедневно (Plin. N. H., VII, 211). Цицерон, прекрасно знавший его привычки, стремясь изобразить его как можно более похожим, подчеркивает любопытную деталь. Официальной одеждой римлянина были кальцеи, кожаные полусапожки, и тога. Появиться иначе одетым в общественном месте считалось неприличным[18]. Но в деревне римляне чувствовали себя свободнее и часто позволяли себе пренебрегать этими обременительными правилами. Так вот, Цицерон рассказывает, как, живя в деревне, наш герой выходит из своего дома буквально на минуту, чтобы встретить друга. И все-таки он не забывает надеть кальцеи вместо сандалий и поверх туники накинуть тогу (De republ., 1,18).

Он был очень закален. Зимой и летом носил короткие рукава; длинные рукава он считал признаком изнеженности в мужчине (Gell., VII, 12). Равным образом Публий презирал изысканные лакомства. Еду он любил самую простую и здоровую, более всего овощи (Diod., XXXIII, 18; Ног. Sat., II, 1, 74; Cie. De fin., II, 8).

Наследник Сципионов, Публий жил теперь в собственном доме отдельно от отца и завел свои порядки. Эмилий Павел был высокомерен и замкнут. Публий, напротив, был чрезвычайно общителен, и дом его всегда был полон народу. У него был какой-то особый дар сходиться с людьми. Мы видели, что уже в армии его узнали и полюбили солдаты. В Риме он не уходил с Форума, не заведя нового знакомства (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min., 2).

Среди его приятелей были самые разные люди: и греки, и римляне, и знать, и совсем простые граждане. Один из знакомцев его отца впоследствии с ужасом говорил, что Эмилий Павел, наверно, стонет во гробе, глядя, с какими людьми болтает его сын. Цицерон рассказывает забавную историю, которая хорошо рисует общительность Сципиона.

Публий был на вилле в Ланувии вместе с каким-то из своих бесчисленных друзей по имени Понтий. В то время одному из местных рыбаков, тоже его большому приятелю, посчастливилось поймать рыбу, которая встречалась в Италии редко и считалась очень дорогим деликатесом. Рыбак подарил ее Сципиону. Дело было утром. И вот, по обычаю, соседи и клиенты начали приходить, чтобы приветствовать Сципиона. А тот стал приглашать их всех на обед одного за другим, показывая только что полученный подарок. Понтий, который в душе мечтал полакомиться, со страхом за ним наблюдал. Наконец, убедившись, что Сципион собирается пригласить всю округу, он наклонился к нему и прошептал на ухо:

— Что ты делаешь? Ведь рыба всего одна! (Macrob. Sat.,III, 16, 3–4).

К друзьям Публий относился, как герои Гомера. Они жили в его доме и ни в чем никогда не знали отказа. Но Сципион не только имел много друзей. Он нашел друга, который стал его alter ego. Римлян трудно было удивить примерами дружбы. Но и они были поражены и говорили, что дружбу между Сципионом и Лелием можно сравнить лишь с легендарной дружбой Ахиллеса и Патрокла или Диоскуров. Гай Лелий был единственным сыном соратника и лучшего друга Сципиона Великого. Он получил прекрасное греческое образование. Так как его отец был теснейшим образом связан с домом Сципионов, они с Публием должны были познакомиться еще в детстве. Хотя между ними была большая разница — Лелий был лет на пять старше, — они подружились. Шли годы. Но ни время, ни разлука, ни новые знакомства и увлечения — ничто не могло отдалить их друг от друга.