Сергей Валянский - Другая история науки. От Аристотеля до Ньютона

Но постепенно ситуация изменилась. Учение Аристотеля оказалось полезным! Церковные деятели поняли, что страшна не книжная учёность его схоластических последователей, которых можно было всегда контролировать и держать в руках, а независимое естествознание, которое шло своей дорогой, не подчиняясь авторитетам и ускользая от церковного контроля. И вот, в 1254 году Парижский университет, — а университеты были под контролем церкви, одобрил полное издание сочинений Аристотеля.

Как видим, в 1209 году запретили, в 1254 одобрили. От запрета до признания прошло 45 лет. А долго ли труды Аристотеля были известны до этого? Родился Аристотель якобы в 384 году до н. э. Легко сосчитать, что от года его рождения и до 1209 года — почти 1600 лет! Так почему же его не запрещали или, напротив, почему же его не применяли, и даже не упоминали на протяжении столь большого промежутка времени? Традиционная история ответа не даёт, а по нашему мнению, причина в том, что хронология и сама история «древнего аристотелизма» неверны. В Византии труды с заголовком «Аристотель» были известны до X века, — а с какого времени, сказать невозможно. В Европу они попали позже XI века и были запрещены; в середине XIII века их рекомендовали к изучению, а в XV веке уже никто в не мог тут получить академической степени без удовлетворительного знания всех творений Аристотеля.

Пример бытования в СССР, в общем-то, довольно живого учения — марксизма-ленинизма показал, что любая идеология, став господствующей, мгновенно костенеет. Пропагандисты, как попугаи, повторяли цитаты из книг крупных мыслителей, не задумываясь о смысле. Защитить диссертацию без ссылок на основоположников было невозможно. Официальные историки, отягощённые званиями и работающие в интересах государства, ни тогда, ни теперь не могут в принципе понимать новое, а если поймут — им не позволят своё понимание распространять.

Точно также в XV–XVII веках от схоластики, соединившей теологическую догматику с рационалистическими методами «древнего грека» Аристотеля, нельзя было ждать независимого образа мысли. Сначала в Европе, получившей эти труды «со стороны», они представлялись в таком подавляющем величии, что желание освоиться с ними заглушало все другие стремления. Когда же цель эта была до известной степени достигнута, схоластики успели так свыкнуться с вытверженной книжной мудростью, что для них стало невозможным самостоятельно находить дорогу от книги к природе.

Ф. Розенбергер пишет:

«В естественнонаучных сочинениях Аристотеля они… изучали не природу, а самого Аристотеля, и так как взоры их с самого начала были устремлены на него, то под конец всякое изречение мудреца приобрело для них непреложность церковного догмата. От объяснения Аристотеля к объяснению природы они сами не подвинулись ни на шаг, и всякий, уклонившийся от этого учения, становился в их глазах еретиком, столь же преступным, как и человек, отрицавший церковные догматы. Схоластика смотрела на физику как на побочное занятие, и уже по этому одному нельзя было ожидать, чтобы она подвинула ее вперёд…

Схоластики желали диспутировать, но не желали наблюдать, и потому им пришлось выбирать такие задачи, на разрешение которых наблюдение не могло влиять ни в каком отношении. С этой точки зрения вполне уместны споры о природе ангелов, их одежде, языке, возрасте, чинах и даже пищеварении. По несчастью, эти с виду невинные упражнения имели ту невыгоду, что они позволяли схоластике не ощущать недостатка реальных основ и, внушив ей колоссальное самомнение, дали право отрицать опыт и признавать себя компетентной в научных вопросах. Ещё в начале XVII столетия некий иезуит заявил патеру Шейнеру, желавшему показать ему в зрительную трубку вновь открытые солнечные пятна: «Напрасно, сын мой, я дважды прочёл всего Аристотеля и не нашёл у него ничего подобного. Пятен нет. Они проистекают из недостатков твоих стёкол или твоих глаз».

Но не всё было таким безобидным. Известный французский математик Пётр Рамус (1502–1572) попытался подвергнуть сомнению авторитет Аристотеля. Лично для него это имело печальные последствия: потерю кафедры и необходимость бежать из Парижа. Особые судьи, избранные для решения дела Рамуса, признали его самонадеянным, дерзким и неразумным человеком, а эдикт короля подтвердил, что Рамус, осмелившись порицать Аристотеля, обнаружил лишь собственное невежество. Подозревают, что его убили по наущению его научных противников при попытке вернуться в Париж и снова занять кафедру. Благо представился прекрасный случай — Варфоломеевская ночь.

Причём Аристотеля защищали не только католики, но и протестанты. Когда Рамус просил преемника Кальвина Безу позволить ему преподавать в Женеве, то получил такой ответ: «Женевцы раз навсегда решили не отступать от взглядов Аристотеля ни в логике, ни в других отраслях знания». Лютер и Меланхтон тоже рекомендовали логику Аристотеля, хотя с меньшей горячностью, чем Беза. По их мнению, естественные причины действуют с естественной необходимостью, пока Бог не нарушит установленного порядка вещей.

Этот пример не единичен. На книгу венецианца Дж. Б. Бенедетти (1530–1590), в которой он изложил свои физические взгляды, противоречащие Аристотелю, никто не обратил внимания. Вот как это объясняет Ф. Розенбергер:

«В его время требовалось, чтобы физика излагалась по Аристотелю или, в случае крайности, когда дело шло о статических отношениях, — по Архимеду. В противном случае книга не могла рассчитывать на одобрение присяжных учёных и по возможности замалчивалась. Наш учёный, между тем, был не только отъявленным врагом Аристотеля и перипатетиков, но и отличался необыкновенной ловкостью в полемике, поэтому тем больше было оснований умалчивать о его работах».

Или вот факты из биографии Джордано Бруно (1550–1600). Он был членом ордена доминиканцев, но сомнения в Аристотеле сделали для него пребывание в монастыре невыносимым, и он бежал. Пристроился преподавать в Париже, но негодующие аристотелианцы заставили его бежать снова. Поехал в Англию. В Оксфорде, где всякий магистр или бакалавр должен был платить 5 шиллингов штрафа за любую погрешность против Аристотеля, лишь благодаря покровительству королевы Елизаветы получил позволение читать лекции, но на короткий срок. Затем снова отправился в Париж и на большом трёхдневном диспуте заявил себя по-прежнему красноречивым противником физики Аристотеля и защитником теории вращения земли. Ясно, что после этого Париж пришлось покинуть. Затем он отправился через Марбург и Виттенберг в Гельмштедт. Но и здесь подвергся гонениям. Переселился во Франкфурт, а оттуда в Венецию. Здесь он вскоре попал в руки инквизиции, и после нескольких лет заточения был приговорён к сожжению живым.

Бруно восстал не только против Аристотеля, но и стал защитником системы Коперника. Сегодня его называют предшественником новейших натурфилософов. В декартовской теории миров, в учении Лейбница о монадах звучат там и сям отголоски мыслей Бруно, и даже Шеллинг (1775–1854) признаёт, что он обязан ему многим. Но это было позже. А тогда его просто сожгли.

А что мы видим сегодня в исторической науке? Разве что не жгут. Но вы попробуйте издать книгу с альтернативными версиями в издательстве, подотчётном Академии наук, или защитить диссертацию на такую тему. Это бесполезная затея, хотя альтернативные версии сами по себе тоже факт истории, достойный изучения.

Конечно, есть учёные, понимающие, что происходит. Но основная масса настроена к новым взглядам крайне недоброжелательно.

В книге Д. А. Гранин «Эта странная жизнь» даны выдержки из письма А. А. Любищева (1890–1972) некоему деятелю, в котором Любищев — выдающийся биолог, историк и философ — характеризует работы Н. А. Морозова по истории. Дадим высказывание Любищева так, как оно приведено в книге Гранина.

«…О Чижевском — я не уверен, что вы правы, скорее склонен думать, что вы не правы. Вы пишете: «Сейчас разобрался в двух вещах: 1) чижевщина — т. е. связи эпидемических явлений с солнечной активностью. Это чудовищное очковтирательство, на каковое клюнуло Общество испытателей природы…» … Чижевского я читал немного (помню, целый том по-французски), просматривал давно. Называть человека очковтирателем и проходимцем — значит, иметь уверенность в том, что все его данные безграмотны, фальсифицированы и направлены для достижения личных, низменных целей…

Даже если его выводы сплошь ошибочны, его ни очковтирателем, ни проходимцем назвать нельзя. Возьму для примера такого автора, как Н. А. Морозов. Я читал его блестяще написанные «Откровение в грозе и буре» и «Христос» (семь томов). Морозов совершенно прав, когда пишет, что если бы теории, поддерживаемые «солидными» учёными, получали бы такое обоснование, как его, то они считались бы блестяще доказанными… Но его выводы совершенно чудовищны: Царства — египетское, римское, израильское — одно и то же. Христос отождествляется с Василием Великим, Юлий Цезарь — с Констанцием Хлором, древний Иерусалим не что иное, как Помпея, евреи — просто потомки итальянцев… и проч. Можно ли принять всё это? Я не решаюсь, но отсюда не значит, что Морозов очковтиратель и проходимец.