Иван Полуянов - Деревенские святцы

Пока чисты дороги, снаряжались обозы за сеном «с далей», запасались соломой.

Рушились Макарами стога…

Болотные зимники, лесные волоки, одноколейные полозницы пахли упоительно: жарким солнцем, духовитым разнотравьем, золотым хлебным духом. Это с возов натрусилось зеленых волотьев-былинок, зацепились за кусты клочья соломы-яровицы. Дармовщинкой не прочь разжиться хвостатая мелюзга. За нею набегали горностаи, ласки, лисицы — раздобыть снеди по вкусу, мышку на закуску.

Голубые, лиловые узоры многоследницы по обочинам дорог воспринимались радостно, как предвестник скорых перемен.

Мороз, ясень — дни будто хрустальные, воздух звенит, отзывчив к любому

шороху и звуку.

Синяя пасмурь — пушистые снегопады.

Рыхлый, празднично хрустящий, белейший снег исхода зимы!

Закрыть глаза — и представишь, как сутулятся избы, на самые окна надвинув грузные, зимой подаренные шапки. Непомерной тяжестью перекашивает заборы, изгороди.

2 февраля — Ефим.

Состояние погоды сейчас важно.

«Каковы Макары, таков весь февраль».

«Макары погожи, жди весну пригожу».

«Капель — в весну раннюю верь».

«На Макария, на Ефимия метель — вся маслена метельная». «Солнечно — ко красной весне, пасмурно — будут поздние метели».

3 февраля — Максим исповедник и Агния.

«Наш народ по будням затаскан», — вздыхала деревня. «Мужик, что пчела, на себя не работает». «Сколько бы кобыла ни рожала, а все в хомуте умрет» — сказано верно.

Одни думки, устным численникам доверенные, — о хлебе насущном. Без колебаний, стойко исповедовали веру — в свой труд, в землю-кормилицу.

К добру солнышко, ан все хорошо в меру. Из зимы, через весну и лето, загляд:

— На Максима ясно — по осени в амбаре пусто. Не заладится год, на кого пенять?

Мне этот день выпадал памятен. Проснешься, деда нет, уволокся на лыжах в лес лесовать, окна синие-синие в ледяных цветах, бабушка к столу зовет:

— Садись киселя хлебать.

Господи, мой любимый — гороховый! Масло — лужицей! Вечером дед придет, одежка мерзлая, валенки по полу стучат. Кряхтит он, пристанывает, разболокается, а я опять за столом — молоко ем и с шаньгами.

— Испроказишь мне парня, — ворчит старый. — Колобки да дрочёны — кого ростишь?

Поворчит, попышкает и велит бабушке самовар ставить, себе из шкапа вынет початый шкалик…

Ну чего особенного — мне гороховый кисель, шаньги, дедушке рюмка горькой, ведь сегодня бабушкины именины!

4 февраля — Тимофей.

В устных календарях — полузимник, морозы-позимы.

О нынешней стуже месяцесловы загодя предупреждали: «Не диво, что Афанасий-ломонос морозит нос, а ты погоди, дождись Тимофея-полузимника». С ветром стужа — что есть хуже, чем позимы!

«Тимофей рубит зиму пополам»: опостылела, не заносись могутностью, перевал пройден. Выдалась ростепель, значит, «Тимофей бок медведю греет».

6 февраля — Аксинья.

В устных календарях — полухлебница, перелом зимы.

Зиму ломать поручено ветрам. Они снег в полях осаживают плотно, громоздят сугробы поперек проселков, исподволь переналаживают погоду на весну.

Ветер чуть веет, крыши изб как бы дымят, северяне поговаривали: «курея». Ветер поокреп, текут белые ручейки — это «поползуха». В лицо бьют колючие вихри — ого, «вьялица»! Метет сверху и снизу, гул и рев — «падёра» пала… Из дому ни за порог, коли с Макаров запасся сеном! Не запасся, все равно ходу нет: «вьюги да метели под февраль прилетели!» Тимофей зиму рубит, Аксинья ломает, а прежних забот выше головы. «Полузимница пополам, да не ровно делит зиму: к весне мужику тяжелее». «Ползапаса в закроме: половина старого хлеба съедена, половина срока осталась до нового урожая» — внушал вековой опыт. Беспечных на ум наставлял: «Коли до Аксиньи жита хватит, то до новых новин половина срока, до подножного корма — треть».

Полноте унывать: «Голод живота не пучит, легко ходить учит!» Легко не легко, хаживали — с сумой нищенской, побираючись… Крестьянская наблюдательность обосновывала приметы. «Смотри весну по Аксинье: на полузимницу вёдро — весна красная». «Метель на полузимницу — корма подметет».

Стало быть, вьюжная заваруха сегодня может обернуться месяцы спустя бескормицей: бедовать скоту впроголодь, коль трава весной запоздает.

7 февраля — Григорий Богослов.

Помещали устные святцы слово пророческое. Ну-ка, запомни: каков день с утра, такова будет первая половина следующей зимы. А погода с полудня до вечера предвещает вторую ее половину.

Мало предвосхитить грядущую весну и лето, заглянем-ка сразу на год вперед — пособи, святой Григорий!

Зима лютая, мороз почву прокаливает метра на полтора, и становится земля как камень. И снег не спасенье.

8 февраля — Федор Студийский землю студит.

Кольнет мороз и отскочит, затаится в крепях таежных за колодиной, в поле за сугробами. Воет по-волчьи ветер, шатая деревья перелеска, мигают в острастку колючим блеском звезды. Мороз улучил-таки время, набросился: трещит от стужи изба, оседает, в хлевах там и тут забелели морозные «зайчики»…

9 февраля — Иоанн Златоуст.

Без примет, без обрядов, день отводится клиру, так как святитель Иоанн Златоуст слыл в народе покровителем сельского священства.

Деревня почитала пастыря. Кто, если не приходской священник, вступался за несправедливо гонимых, опекал убогих, мирил враждующих, улаживал споры в семьях и общине? Это помимо службы в храме, долга всегда посетить прихожанина, исповедать и причастить его при отходе в мир вечный.

Но и доставалось стяжателям в рясе от сельской молвы: «У попа глаза завидущие, руки загребущие». «Поп со всего возьмет, а с него ничего не возьмешь…» Сказки, соленые побасенки, бывальщины — все о них, куда денешься!

10 февраля — Ефрем Сирин.

Особое в духовных (память о преподобном Ефреме Сирине, подвизавшемся в IV веке), особое — в устных святцах.

Бывало, Сирин, также Алконост, Гамаюн населяли мудрые сказания, притчи. Существа фантастические, излюбленные персонажи резчиков по дереву, художников-самоучек. Изображались они в виде райских птиц с женской головой, украшая прялки, росписи опечий, балконов, мебель вроде посудных шкафов. Чаще, правда, Сирин, редко Алконост. Птицы-девы, оперенье дивное, глаз не отвести, на голове корона: обе одарены чудным сладким голосом, с той разницей, что Алконост поет песнь печали, Сирин — радости. Менее была известна птица-дева Гамаюн, провозвестница грядущего.

В доме совет да любовь, жена не какая-нибудь халява — валявка, мужик в красках изрядно маракует, и уж изба — пол с дресвой прошоркан, желтей воска, печь-матушка, будто вчера побелена, а створки посудницы, двери в подпол, опечье в таких цветах-розах, такой Сирин с пресницы поет… Что вы, где деве-радости и вековать, коли не под этой крышей!

Сирин с Алконостом — символы народного творчества. Может, встарь в какой-то день воздавались почести певцам-баянам, бродячим музыкантам как дань признательности, благодарности за их искусство?

Гудошники и гусельники, исполнители былин, старцы — бахари принимались везде, не исключая палат Кремля.

Ватаги бурлаков Северной Двины и Сухоны, рыбачьи, зверобойные артели Беломорья, сенокосные избушки на лугах пинежских, емецких — везде плелись потешные скоморошины, звучали сказки, распевные были о горестной судьбе красавицы царевны Ксении Годуновой, о смерти воеводы Михаилы Сяопина-Шуйского. Напевная, образная, часто рифмованная речь сопровождала крестьянина всю его жизнь, с первого до последнего вздоха: колыбельная и детская колядки, хороводы и посиделки, свадьбы и рекрутчина, праздники с их разгульной ширью, бесшабашной удалью и скорбные проводы усопших… Погружают месяцесловы то и дело к истокам своим. «На Ефрема Сирина домового закармливают». «На Ефрема Сирина ветер — к сырому году».

Древнейшее наследие, годовой земледельческий круг ревниво охранял свою самодостаточность. Заимствованные из духовных святцев отдельные даты, имена преобразовывались. Уснащало их словесное узорочье, слышались голоса житейской мудрости, наметки прогнозов погоды, видов на урожай, и возникало отношение, будто к чему-то близкому, родственному, что рядом, что по-соседски на сельской улице.

Вместе с тем устным месяцесловам присуще глубокое проникновение в святцы духовные, что они больше, чем календарь, — в судьбах, в лицах запечатленная история мирового христианства. Земной охват событий — Европа, Азия, Африка, Америка. В угодниках Божиих рядовые горожане, пахари, рыбаки и государственные мужи, полководцы… Убеленные сединами старцы и дети, как царевич Димитрий Угличский, как сын хлебороба с Пинеги Артемий Веркольский… «Хвалите Бога во святых Его» — неколебимо следовали наши предки. И могло ли быть по-другому? Русь Великая — Русь Святая!