Олег Буткевич - Красота

В той самой мере, в какой эмоционально-волевая энергия оказывается художественной, то есть способной творчески правильно трансформировать явления действительности в прекрасные образы искусства, обладающие великой силой воздействия, она оказывается индивидуальным выражением всеобщей объективной тенденции саморазвития материи от хаоса к организованности, от простого к сложному, от низшего к высшему. Ибо художественная идея, как говорилось, есть идея развития. Она обладает силой преобразования и мощью воздействия лишь тогда, когда не совершает насилия, когда преобразует материал действительности в соответствии с его собственной сущностью и в направлении его закономерного, прогрессивного развития.

Свобода есть осознанная необходимость. И, быть может, нигде это так ярко не проявляется, как в художественном творчестве, хотя сам художник может и не осознавать этого, полагая, что попросту за его великие труды ему ниспослано божественное вдохновение.

Когда художник творит, когда он ощущает себя полностью свободным, когда он, наконец-то, чувствует себя богом, властвующим над всеми формами вселенной, — эго означает лишь то, что он выражает, пусть и не осознавая того, объективную тенденцию саморазвития материи. Что он сам в эти свои звездные часы — творящая необходимость, формирующая сознание современников и потомков.

«Ни один поэт не может быть велик от самого себя и через самого себя, ни через свои собственные страдания, ни через свое собственное блаженство: великий поэт потому велик, что корни его страдания в блаженства глубоко вросли в почву общественности и истории, что он, следовательно, есть орган и представитель общества, времени, человечества. Только маленькие поэты и счастливы и несчастливы от себя и через себя; но зато только они сами и слушают свои птичьи песни, которых не хочет знать ни общество, ни человечество» 26.

Эти знаменитые строки Белинского, утверждая народность настоящего искусства как его основополагающий принцип, заключают в себе и еще один смысл. Они подчеркивают объективную обусловленность истинно свободного поэтического творчества. Ибо. если один человек или любая отдельно взятая группа людей могут роковым образом заблуждаться, то общество в целом, человечество в целом, чьим рупором чаяний становится большой поэт, «корни страдания и блаженства которого глубоко вросли в почву общественности и истории», не могут не отражать в своем сознании объективного движения реальной жизни, ее неуклонность, хотя и всякий раз исторически детерминированного стремления в направлении общественного прогресса. Поэтому именно тогда, когда поэт становится выразителем подлинных чаяний своего народа, он делается действительно велик, начинает говорить от лица самой истории, самого развивающегося в общественных формах движения материи и мироздания.

Тенденция творчества поэта как субъективный, более или менее логически осознаваемый им общественный принцип может быть самой разной. Люди склонны к увлечениям, иллюзиям, ошибкам. Как однажды сказал В. Боровский, авторская тенденция может быть общественной, народной, а может быть и антиобщественной, антинародной. Однако подлинный художественный пафос, то, что, по выражению В. Воровского, придает индивидуальной тенденции творчества художника «скрытую нематериальную силу» 27, — рождается лишь тогда, когда эта тенденция оказывается субъективным выражением объективной тенденции саморазвития материи. И это в равной мере относится и к художественному решению глубоких общественных проблем, и к художественному решению самой внешней стороны действительности: формы, цвета, ритма — всего того жизненного материала, которым оперирует а который образно преобразует данный вид искусства.

В. Короленко писал: «Люди, наделенные сильным чутьем жизни, — не пишут утопии. Крупные художники никогда не стояли (или очень редко) как таковые в самых передних рядах крайних политических партий. В момент, когда мы горячо искали новых жизненных форм, горячо отрицали старые и быстро кидались на новые, у нас вышла немалая-таки ссора с крупнейшими из наших художников. Я не говорю уже о Гончарове, который к своим, образам примешал несколько чисто логических формул, заключавших грех против живого духа, но и Тургенев, и Толстой оказались „отставшими“. Но вот время изменилось, и имена наших великих художников являются для нас знаменами, которые стоят в высоте, освещенные солнцем в ту минуту, когда мы после нескольких шагов вперед — сделали много десятков шагов назад и засели в настоящую трясину реакции. Их образы не вполне укладывались некогда в рамки наших утопий, и мы предпочитали произведения, поучавшие нас, не изображая жизнь, а подтягивая и ломая ее. Теперь, когда подтягивание и ломка идут в другую сторону, — мы обращаемся к нашим художникам» 28.

Слова писателя прекрасно передают суть дела. Идейность искусства, если оно действительно художественно, рождается далеко не всякими социальными устремлениями. Художественная идея способна утверждать лишь то, что объективно может стать художественно прекрасным, что для своего времени не противоречит, но соответствует перспективе реального общественного развития. В этой связи можно раже сказать, что правильность любой социальной, теоретически сформулированной идеи еще до ее окончательной проверки практикой, недвусмысленно проверяется ее способностью обрести свой художественный эквивалент. Можно тысячу лет писать картину, пытаясь восхвалять утопию, и так и не написать ее, и можно отрубить художнику руки, но нельзя заставить его сделать то, что сделать невозможно, — убедительно восславить безобразное как прекрасное.

И если, благодаря отмеченной выше «многослойности» художественной идеи, последняя все же способна до известного предела оставаться художественной даже тогда, когда используется в целях, далеких от прогресса, то это происходит вовсе не потому, что сами реакционные социальные устремления обретают художественное выражение. Это происходит вопреки им. Либо в результате художественности решения частных изобразительных сторон художественного образа; либо в результате того, что действительно прекрасный образ, несущий в себе и художественно прекрасное, художественно решенное общественно-человеческое содержание, попросту используется в эгоистических, своевольных целях, не имеющих ничего общего с замыслом художника.

В первом случае речь может идти, например, об идолах дикарей, вырезавших гармонические по форме, яркие и выразительные по цвету, но отвратительные по смыслу каннибальские изображения, или о некоторых современных произведениях декадентского толка. Во втором — скажем о прекрасном готическом искусстве, молитвенно воздевая руки к которому, влекли на костер Джордано Бруно. Сама же художественная идея воплощает в себе лишь то, что соответствует ее суверенной сущности идеи красоты, лишь то, что может быть художественно решено, собственная сущность чего не противоречит поступательному развитию материи, в данном случае в ее общественно-человеческих формах.

Все, что реально, в своей естественной, общественной или духовной сущности диалектически стремится к высшим, наиболее организованным и совершенным формам существования, раскрывается в подлинно художественном образе как прекрасное, составляя естественно-предметное, общественное и идейное положительное содержание художественной идеи. То же, что препятствует объективному процессу развития жизни в ее стремления от низшего к высшему, от простого к сложному, от хаоса к организации — все это может войти в художественную идею лишь в художественно преодоленном виде как отрицаемые, отвергаемые, разоблачаемые во имя торжества развития энтропийные стороны действительности, противоречащие идее красоты, но никак не в виде художественно прекрасного.

Даже просто правдиво решенные пейзаж или натюрморт, в которых художественно раскрыта сущность явлений, уже несут в себе несомненное идейное начало, раскрывая реальный мир в его развитии и тем самым утверждая и развитие человеческого мира и самого человека. Подлинно реалистическое искусство так же не может быть безыдейным, как не могут быть идейными натуралистические или формалистические «отходы» искусства. Безыдейным искусство становится тогда, когда оно начинает субъективистски разрушать, деформировать реальность в ее общественных и естественных формах, в меру своеволия теряя качества художественности.

Конечно, нужно еще раз подчеркнуть при этом, что, говоря о правильности художественного отражения, мы отнюдь не имеем в виду пассивное срисовывание случайных, внешних проявлений жизни. Речь идет о правильности образного раскрытия ее сущности, допускающей и требующей всякий раз нового, неповторимого художественного решения, в то же время не имеющего ничего общего со своеволием. Что, например, общего между конструктивным и архитектоничным решением пластических форм антики, выявляющим и художественно раскрывающим формы действительности, и произвольным конструктивизмом кубизма, разрушающего реальные связи явлений во имя весьма сомнительного комбинирования иллюзорных и в общем элементарных плоскостей и объемов?