Екатерина Шапинская - Философия музыки в новом ключе: музыка как проблемное поле человеческого бытия

Мне удалось побывать втором на премьерном спектакле 24 января. Дирижировал приглашенный дирижер Марко Гвидарини, и оркестр под его управлением звучал великолепно. Сразу хочется сказать, что музыка оперы прекрасна, ранее я слышала это произведение только в записях, поскольку на оперной сцене оно идет не часто. Оркестровые и хоровые фрагменты являются, во многом, украшением оперы, производя впечатление величия, соответствующего духу великого произведения Гете. Гвидарини имеет богатый опыт работы с различными оркестрами (Ла Скала, Метрополитен, Большого театра, и др.), в его репертуаре более 70 опер и ряд симфонических произведений. Именно дирижеру принадлежит заслуга целостной интерпретации произведения, сложного по архитектонике, объединения солистов и многочисленных хоровых фрагментов во впечатляющее музыкально-театральное событие. Сам дирижер считает, что «Мефистофель» обращается к фундаментальным философским вопросам, желанию вечной молодости, неувядающей красоты, бесконечного знания. По мнению Гвадарини, эта опера раскрывает нам правду о нас самих. Фауст и Мефистофель представляют метафору этих желаний, страхов, иллюзий и надежд. Таким образом, когда мы слушаем «Мефистофеля», мы совершаем уникальное путешествие и открытие.

Если говорить о солистах, то прежде всего, конечно, значимой фигурой является Мефистофель, именно на нем и сконцентрировал свое внимание Бойто-либреттист и Бойто-композитор. Мефистофель как воплощение вечного отрицания добра, красоты и истины, Мефистофель, уверенный в своей способности одержать победу над небесными силами через греховность человека, выражает себя в знаменитой арии «Son lo spirit», которая у меня ассоциировалась с исполнением Шаляпина и Чезаре Сьепи. В исполнении Петера Микулаша, обладателя красивого «бархатного» голоса, дух зла скорее напоминал мудрого советчика, который слишком хорошо знает этот мир, чтобы допускать какие-либо иллюзии. Вокально Мефистофелю не хватало темных ноток угрозы, скрывающихся за обольстительными обещаниями, внешне артист был похож на благожелательного, умудренного опытом человека, направляющего заблудившегося на жизненном пути ученого. Будучи несколько смущенной такой трактовкой, я после спектакля спросила Петера, почему его Мефистофель представляется таким благожелательно-добрым, на что очаровательный в жизни (и на сцене) артист ответил: «Почему бы и нет? Ведь он хочет всем хорошего». Призывает к размышлению – где грань между добром и злом? И какие силу ведут борьбу за душу человека – можем ли мы это знать, и уверены ли мы в существовании бессмертной души? Эти вопросы в опере представлены многочисленными хоровыми эпизодами, которые были очень качественно озвучены под руководством хормейстера Мартина Бухта. Режиссер – Иван Крежчи – показал типичную для режиссерской оперы постановку с элементами современности, фэнтези и фольклора.

Что касается остальных персонажей оперы, можно остановиться на небольшой роли Марты в очень колоритном исполнении Ивоны Шкваровой, которая показала жизненное обаяние простой женщины, полной земных желаний и радостей. Ни Маргарита (Альжбета Полачкова), ни Елена (Джитка Свободова) не поразили ни вокально, ни артистически, как и Фауст в исполнении Рауля Ириарте, который был невыразителен и холоден. Тем не менее, опера состоялась – и подлинным ее героем стала музыка, замечательная, выразительная, разнообразная по мелодике, настолько насыщенная, что ее бы хватило на несколько разных опер, музыка, воплотившая все богатство идей Гете и всю сложность человеческой жизни. Я пожалела, что не попала на спектакль, где Мефистофеля пел молодой словацкий бас Штефан Коцан. Его глубокий бас, великолепная сценическая внешность и харизма как нельзя более подходят для роли зловещего обольстителя. Тем не менее, обаяние Петера Микулаша раскрывает другую сторону этого вечного персонажа нашей культуры, Мефистофеля, духа сомнения, духа, призывающего нас остановить прекрасное мгновение нашей жизни. А Пражская опера обогатилась еще одной постановкой, столь органичной для этого города, полного легенд и мистики, музыкальных реминисценций о великих героях прошлого, среди которых полноправное место занимают Фауст с Мефистофелем.

(Миры Орфея. [Эл. ресурс] URL http://orfeiart.ru/?p=398)

Открытие возрожденного здания Геликон-оперы и первая премьера – опера Н. А. Римского-Корсакова «Садко» – сами по себе важные события в музыкальной жизни нашей столицы. Отдав должное роскоши оформления театра и сцены, великолепным интерьерам, необычному оформлению зрительного зала, обратимся к постановке «Садко» – оперы-былины, оперы эпической. Как известно, премьера «Садко» состоялась на сцене Московской частной оперы С. И. Мамонтова 7 января 1898 года и прошла с большим успехом. «Садко» во многом отражает интерес русского общества того времени к своим историческим корням, к народному эпосу, сказкам, фольклору. Сюжет основан на новгородской былине XI–XII века, но дополнен и расцвечен сказочными элементами и персонажами, представляющими силы природы, еще столь близкие недавнему язычеству. Два мира – старый, древний мир одушевленных сил природы (Морской Царь, Волхова, все персонажи подводного царства) соседствует с новым миром христианской культуры и, в конце, неизбежно уступает ему. Растекается речкой нежная царевна Волхова, укрощен морской царь – а по реке Волхов входят в Новгород корабли «гусляра Садка», объездившего все моря, привезшего несметные богатства «во славу Новгорода». Таков сюжет оперы, так ее и ставили в «традиционную» эпоху соблюдения оперных условностей и следования либретто.

В постановке Дмитрия Бертмана весь смысл оперы совершенно изменен. Признавая вполне право режиссера на субъективное видение сюжета и трактовку персонажей, все же нельзя не удивиться некоторым моментам в этой великолепной с музыкальной точки зрения и интересной по визуальному решению интерпретации. Гусляр Садко предстает молодым человеком очень непрезентабельного (особенно для пира) вида, который имеет явную склонность к «винопитию», в результате чего у него возникают сонные видения в виде прекрасной царевны, странных персонажей морского царства и прочих фантазийных образов. Бедная его жена, замученная бытом, маленькими детьми и непутевым супругом, старается привести его в чувство, что совершенно невозможно, учитывая, видимо, степень похмелья. (По первоначальному замыслу композитора Любавы, жены Садко, как персонажа оперы не было – в данной постановке это упущение компенсировано наличием троих детей, «мал мала меньше»). В сцене на пристани в Новгороде, с колоритными, выразительными, прекрасно поющими «торговыми гостями» Садко опять предстает в самом неприглядном виде. Знаменитая «Высота ль, высота ль поднебесная» исполняется подвыпившим гусляром, еле стоящим на ногах. Впрочем, и гусляра тоже нет, поскольку его условные «гусли» разбиты на пиру, и на берегу Ильмень-озера никак «заиграть не могут».

Здесь надо сказать, что с вокальной точки зрения Садко замечателен – звонкий тенор Игоря Морозова передает всё то, что опущено в визуальной трактовке, даже несмотря на совершенно непонятный костюм, который далеко не красит молодого певца. Движения и облик пьяницы-неудачника совершенно не соответствуют голосовой окраске, в которой есть и лиризм, и сила, и задумчивость.

В постановке целиком выпущена пятая картина, которая очень важна для развития действия. В ней объясняется, как Садко попадает в морское царство, в ней показаны морские приключения «дружинушки хороброй», Сокол-корабль Садко, зовы влюбленной Волховы из морских глубин и жребий, вытянутый Садко, которому, чтобы спасти свои корабли, надо погрузиться в морскую бездну. Впрочем, в режиссерском прочтении Д. Бертмана, этой картине действительно нет места в постановке, поскольку вся история с кораблями, странствиями и приключениями на дне морском – лишь сон захмелевшего горе-гусляра. В итоге превратившая в речку Волхова – всего лишь мираж, а в реальности Садко будит жена, пришедшая искать его вместе с детьми, и не было никаких 12 лет странствий, никакой царевны и Сокол-корабля. Бегущих по вновь появившейся реке кораблей тоже нет – как и песни соратников Садко «А и вверх по широкой реке бегут– побегут тридцать кораблей, тридцать кораблей и един корабль. А и все корабли-то что соколы летят, а Сокол-то корабль легкой птицею, легкой птицею, белым кречетом». Вместо этого любящая, несмотря ни на что, жена, дети, семейное счастье и радость избавления от Морского царя, который больше не будет топить корабли, о чем и оповещает хор.

Насколько такая постановка правомочна, судить не буду. Позволю себе высказать свое субъективное мнение об общей тенденции «принижения» героев классических произведений, сведение героического пафоса к бытовой мелодраме, и примеров этого несметное количество на всех сценах мира. Возможно, это своеобразный поворот к повседневности, столь видимый в культуре последних десятилетий в целом наряду с противоположным стремлением к фантазийному эскапизму. Возможно, это желание приблизить героев к нашим современникам и их проблемам. Тем не менее, мне, знающей и любящей эту оперу с детства, жаль, что стремление Садко «увидеть дальние края», его желание, чтобы «по простору земли пронеслася бы слава Новгорода», трансфомировано в бессвязные видения человека, не отрывающегося от бутыли (видимо, самогона). Жаль, что волшебные звуки музыки и песен «гусляра Садка», покорившие сердце морской царевны, остались лишь в музыке, Жаль, что ушел, видимо как неактуальный, Сокол-корабль, как и образ Великого Новгорода, столь важный для композитора.