Эрнст Кассирер - Философия символических форм. Том 1. Язык

[38]

Характерные примеры такого рода приводят Майнхоф и Райниш из языка бедауйе, в котором, например, sa' «корова», как основа всего домашнего хозяйства, мужского рода, в то время как sa' в смысле «говядина» — женского рода, поскольку не обладает соответствующим значением (Meinhof. Die Sprache der Hamiten, S. 139). В семитских языках, согласно Брокельману (Brockelmann. Grundriss, I, S. 404), отнесение существительных к мужскому или женскому роду первоначально также, по — видимому, не имеет никакой связи с естественным родом; скорее всего и здесь в основе — различия в ранге и ценности, реликты чего наблюдаются в использовании женского рода в качестве уничижительной или уменьшительной формы. Ср. Brockelmann, op. cit, II, S. 418; Kurzgefasste vergleichende Grammatik, S. 198.

Ср. изложение синтаксиса языков банту у Майнхофа, с. 83. Сходная ситуация наблюдается и в синтаксисе большинства индейских языков, ср. Powell. Introduction to the study of Indian languages, p. 48.

Einleitung zum Kawi‑Werk (Werke, VII, l, S. 72–73; ср. особенно S. 143).

Ср. об этом выше, с. 88.

Этот примат помимо Вундта отстаивает также, в частности, Отмар Дитрих: Ottmar Dittrich. Grundzuge der Sprachpsychologie, I (1903); Probleme der Sprachpsychologie (1913).

Ср. в связи с этим, например, замечания Сейса: Sayce. Introduction to the science of language, I, p. Ill, а также: Б. Delbrück. Vergleichende Syntax der indogermanischen Sprachen, III, S. 5. Хорошо известно, что в так называемых «полисинтетических» языках точную границу между отдельным словом и предложением в целом вообще нельзя провести, ср. в особенности описание языков американских аборигенов в справочнике Боаса: Boas. Handbook of the American Indian languages, I p. 27, 762, 1002 и др. В отношении алтайских языков X. Винклер также подчеркивает, что в них слово как действительная единица по — настоящему не развито, скорее следует говорить о том, что слово становится такой единицей в своей соотнесенности с предложением, в котором оно употребляется (H. Winkler. Das Uralaltaische und seine Gruppen, S. 9, 43 и др.)· Даже во флективных языках постоянно встречаются реликты того архаического языкового состояния, когда границы между словом и предложением были еще совершенно неустановившимися, ср., например, соответствующие замечания о семитских языках: Brockelmann. Grundriß, II, S. 1.

G. von der Gabelentz. Die Sprachwissenschaft, S. 252–253; Chinesische Grammatik, S. 90; ср. также В. Delbrück. Grundfragen, S. 118–119.

Humboldt. Einleitung zum Kawi‑Werk (Werke, VII, l, S. 271-, 304–305).

Von der Gabelentz. Chinesische Grammatik, S. 19.

Подробнее см: Westermann. Ewe‑Grammatik, S. 4, 30.

Sprachvergleichende Untersuchungen, I (1848), S. 6, II, S. 5; см. выше, с. 000.

См. от этом уже у Бётлинка: Boethlingk. Sprache der Jakuten, S. XXIV, (1851), ср. ниже, прим. 15.

Известным примером такого рода в немецком языке является развитие су — фиксов — heit, — schaft, — turn, — bar, — lieh, — sam, — haft. Суффикс — lieh, ставший некогда одним из основных средств образования прилагательных, непосредственно возводится к существительному lika («тело»). «Слово weiblich, например, — пишет Г. Пауль (Prinzipien der Sprachgeschichte. 3. Aufl., S. 322), — восходит к старому сложному слову, образованному по типу бахуврихи, прагерм. *wibolikiz, буквальное значение которого "облик женщины", благодаря метафоре уступило затем место значению "имеющий облик женщины". Впоследствии компонент сложного слова до такой степени разошелся с простым словом (ср. — в. — нем. lieh, нов. — в. — нем. Leiche "труп") сначала по значению, а позднее и по звучанию, что всякая связь между ними была утрачена. Первым толчком к расхождению послужило, однако, то обстоятельство, что из конкретного значения простого слова "облик, внешний вид" развилось более абстрактное значение "свойство, качество"» [цит. по: Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960. С. 411]. Что касается суффикса — heit, то существительное, к которому он восходит, еще употреблялось самостоятельно в готском и древневерхненемецком, а также в англосаксонском и древнескандинавском языках. Его исходное значение связано с обозначением личности, сословия, достоинства, однако наряду с ними достаточно рано развилось общее значение свойства, характерных черт (готск. haidus), которое, перейдя в суффикс, смогло использоваться для всякого абстрактного обозначения свойств (подробнее см., например: J. Grimm. Deutsches Wörterbuch, IV, 2, Sp. 919). Исходя из иных начальных представлений, однако действуя в том же направлении и по тому же принципу, сформировали свои адвербиальные выражения образа действия романские языки, опиравшиеся, правда, не на понятие телесного бытия и формы тела, однако использовавшие первоначально еще вполне конкретное выражение состояния духа, постепенно получившее характер чисто реляционного суффикса (fièrement = fera mente и. д.).

Так, например, санскритский суффикс — maya восходит к существительному (maya = «вещество, материал») и сначала в соответствии с его значением использовался для образования прилагательных, включающих в себя понятие вещества, и лишь в ходе дальнейшего употребления, в силу преобразования существительного в суффикс, из специального понятия вещественного свойства развивается в общее обозначение свойства и «качества» (man‑maya «сделанный из глины», но moha‑maya «обусловленный ослеплением» и т. д.). Подробнее см.: Brugmann, Grundriss, II, S. 13, а также Thumb, Hansbuch des Sanskrit, S. 441.

Соответствующий материал собран в словаре Гримма (Grimm. Deutsches Wörterbuch, V, Sp. 500 s.v. «keit»). Чрезвычайно сходные процессы образования суффиксов «по недоразумению» обнаруживаются и в других языковых семьях, см., например Simonyi. Die ungarische Sprache, S. 276–277.

Ср. в связи с этим сказанное выше (с. 227) о форме «образования понятий» в языках американских аборигенов, см. также с 198.

Между прочим, уже Бётлинк в своей книге о якутском языке (1851) подчеркнул, что сам этот процесс допускает в свою очередь различные степени и ступени, так что в этом отношении не существует жесткой и абсолютной границы между флективными и так называемыми агглютинативными языками. Бётлинк указывает, что хотя в индоевропейских языках «субстанция» и «форма» в целом связаны гораздо более тесно, чем в так называемых агглютинативных языках, однако в некоторых урало — алтайских языках, а именно в финском и якутском, «субстанция» и «форма» вовсе не соединяются чисто внешне, как это часто полагают. Здесь также можно говорить о постоянном развитии в сторону «формообразования», которое проявляется в различных языках, например монгольском, тюрко — татарском и финском в совершенно различных фазах (Boethlingk. Die Sprache der Jakuten, Einleitung, S. XXIV; о «морфологии» урало — алтайских языков ср. в особенности: Heinrich Winkler. Das Uralaltaische und seine Gruppen, S. 44).

Cp. Cl. Stern, W. Stern. Die Kindersprache, S. 182.

Demetrius. De elocutione, § 11–13, цитируется Гумбольдтом (Werke, VII, S. 223).

Данные о господстве сочинительных связей в языках первобытных народов можно получить из описаний большинства африканских языков и языков американских аборигенов. Относительно первых см., например, Steinthal. Die Mande‑Negersprachen, S. 120, 247, и Roehl. Schambalasprache, S. 27; относительно вторых — Gatschet. Klamath language, p. 656. В языке эве (см. Westermann. Ewe‑Grammatik, S. 106) все придаточные предложения, стоящие перед главным, снабжаются постпозитивным артиклем la, т. е. они рассматриваются в качестве частей предложения, а не в качестве самостоятельных предложений. В нубийском языке с придаточными предложениями обращаются как с именами, и поэтому к ним присоединяются те же показатели падежей, что и к существительным (Reinisch. Nuba‑Sprache, S. 142).

Особенно характерные свидетельства такого рода обнаруживаются в финно — угорских и алтайских языках. Г. Винклер утверждает относительно строя предложения в этих языках, что первоначально в них вообще нет места придаточным предложениям какого бы то ни было рода, поскольку вся структура предложения представляет собой адноминальный, замкнутый, единый, подобный слову комплекс или же не более чем плотное соединение части, напоминающей подлежащее, с частью, напоминающей сказуемое. В обоих случаях все с нашей точки зрения дополнительное, т. е. временные и пространственные, причинные и условные характеристики, помещается между двумя единственно существенными частями предложения или слова — предложения. «Это отнюдь не выдумка, в этом еще почти очевидно заключена непосредственная сущность предложения в большинстве ветвей урало — алтайской языковой семьи, в монгольском, тунгусском, турецком и японском языках… Тунгусский язык… производит впечатление, словно в этом своеобразном по своему строю языке вообще нет места для всего, что напоминало бы относительные или подобные им связи. В удмуртском языке регулярным эквивалентом нашего индоевропейского союзного придаточного предложения оказывается присоединенное к предложению дополнительное определение вроде индоевропейских так называемых самостоятельных родительных, аблативов, винительных» (Der ural‑altaischer Sprachstamm, S. 85–86, 107). В китайском языке — см. G. von der Gabelentz. Chinesische Grammatik, S. 168–169 — также частым явлением оказывается простое соположение целых предложений, так что только по смыслу можно догадаться, идет ли речь о временных или причинных, относительных или уступительных отношениях.