Андрей Воробьев - Институт компенсации морального вреда в российском гражданском праве

4) даже при несовершенстве гражданско-правовой защиты, она будет лучше, чем ничто. «Даже несовершенная защита содержит напоминание о необходимости бережного отношения к нематериальным интересам людей; даже такая защита будет иметь поэтому огромное воспитательное и предупредительное значение», – отмечал И. А. Покровский[40].

Все это еще раз подтверждает тезис о том, что основы проблематики института возмещения морального (нравственного) вреда были заложены еще в дореволюционной отечественной цивилистике. При этом представляется, что высказываемые в ходе научных дискуссий аргументы и контраргументы по вопросам юридического закрепления возможности возмещения морального вреда учитывали обычаи и традиции отечественной юридической практики, а также моральные и нравственные устои русского общества, а в современном понимании и отечественного менталитета.

Итак, в дореволюционной отечественной цивилистике были обозначены основные проблемные аспекты компенсации морального вреда, которые являются значимыми и для современной цивилистической теории и практики.

В ходе прогрессивного развития отечественного права ко второй половине XIX в. появилось несколько правовых норм, которые могли служить основанием для требования о возмещении морального или нравственного (в дореволюционной правовой традиции) вреда. Данные положения законодательства и имевшие место судебные прецеденты вызвали широкие дискуссии относительно самой возможности, а также нормативном закреплении возмещения морального вреда.

Учитывая дореволюционные цивилистические исследования, а также принимая во внимание позиции советских юристов по рассматриваемым вопросам, можно сделать вывод о том, что в современном гражданском праве произошло фактическое восстановление института компенсации морального вреда.

Дело в том, что в советской юриспруденции юридически закрепленная возможность возмещения морального вреда в денежном эквиваленте практически полностью отвергалась, по крайней мере, до 60-х гг. XX в. (принятие Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик 1961 г.).

По мнению А. М. Зейца, получившему в те годы широкое признание, охрана личных неимущественных прав и нематериальных благ может осуществляться только нормами уголовного права, но не гражданского законодательства. Иная позиция не может иметь места в советском праве как чуждая социалистическому правосознанию. Допущение исков о возмещении морального вреда создаст у потерпевших соблазн использовать факт причинения морального вреда в качестве некоего источника дохода[41]. С сожалением приходится признать, что в данной части суть мнения А. М. Зейца в настоящее время постоянно подтверждается[42]. Более подробно данный вопрос исследуется в главе 2 настоящей работы.

С методологических позиций важно отметить, что в дискуссиях о категории морального вреда, которые так или иначе все-таки имели место, в содержание категории «моральный вред» вкладывались те отрицательные последствия, которые наступают при нарушении исключительно личных неимущественных благ. Поэтому возникал вопрос: что следует относить к понятию морального вреда? Нередко оно подменялось понятием неимущественного вреда.

Основное внимание в этом направлении было сосредоточено на том, каким образом можно возместить вред, причиненный таким личным неимущественным благам, как жизнь и здоровье. По мнению Е. А. Флейшиц, имущественное возмещение неимущественного вреда, по существу, представляет собой перевод на деньги таких благ, как жизнь, здоровье, творческие достижения человека. Следовательно, подобное возмещение несовместимо с основными воззрениями советского общества, с высоким уважением к личности человека[43]. А. М. Зейц в этой связи указывал, что возмещение вреда должно пониматься как «восстановление состояния, которое имело или могло иметь лицо, которому причинен вред, если бы таковой причинен не был. Состояние же лица определяется его трудовым доходом»[44].

Данная позиция находила подтверждение и в руководящих разъяснениях. Так, в п. 3 Циркуляра Народного комиссариата юстиции от 3 мая 1927 г. № 81 «О порядке привлечения к уголовной ответственности рабселькоров» подчеркивалось, что «при неосновательных возбуждениях уголовных дел против рабселькоров за клевету, все понесенные последними убытки, в связи с выездами в судебно-следственные органы и с отвлечением их от занятий, должны оплачиваться за счет лиц, возбудивших против рабселькоров неосновательное обвинение»[45]. При этом, очевидно, речь шла исключительно о возмещении материального, но не морального вреда.

Охрана неприкосновенности личности, в целом, большинством советских юристов воспринималась как задача уголовного права, поскольку гражданское право традиционно регулировало отношения собственности и обмена, ему была чужда задача кары и возмездия. При этом имущественное возмещение морального вреда считалось институтом карательного характера.

Тем не менее в советской судебной практике 20-х гг. иногда предъявлялись иски с требованием компенсации морального вреда. Правда, они не удовлетворялись[46].

Обобщая позиции противников юридического закрепления института возмещения морального вреда, можно сформулировать два их принципиальных аргумента:

1) идеологический (возмещение морального вреда чуждо социалистическому правосознанию);

2) оценочный (моральный вред не может быть оценен и поэтому не может быть возмещен в деньгах).

В противовес официальной доктринальной линии высказывались предложения о восстановлении некоторых элементов института возмещения морального вреда. Так, еще в 20-х гг Б. Лапицкий высказывал мнение о том, что деньги в случае возмещения морального вреда выполняют функцию не эквивалента душевных страданий, а удовлетворения, позволяющего их облегчить[47]. Б. С. Утевский в качестве формального основания для юридического признания морального вреда рассматривал нормы уголовного права (ст. 44 УК РСФСР 1926 г.), в которых на осужденного возлагалась обязанность «загладить вред», а также нормы гражданского права (ст. 403 ГК РСФСР 1922 г.), в соответствии с которыми подлежал возмещению вред, причиненный личности. Б. С. Утевский считал, что само понятие «личность» обладает нематериальными свойствами и связано не только с физической оболочкой, но и с духовной сферой человека. Поэтому он полагал, что должен возмещаться не только имущественный, но и моральный вред, причиненный личности, так как этот вред часто более чувствителен и заставляет потерпевшего страдать сильнее, чем вред имущественный[48].

Виток научных дискуссий по проблемам возмещения вреда 20— 30-х гг. был в целом завершен потерей интереса к этой теме. Хотя за внедрение института возмещения морального вреда выступали и некоторые иные ученые, в частности И. Л. Брауде и Б. С. Утевский[49].

Особого внимания, на наш взгляд, заслуживает подход к данной проблеме Н. С. Малеина, который в рамках советского законодательства выделял юридически закрепленные случаи оценки жизни и здоровья граждан в денежном выражении. Так, им упоминался существующий институт личного страхования граждан, в частности, правило, в соответствии с которым убийца наследодателя не наследует после убитого, т. е. «моральный» момент влечет имущественные последствия[50]. И. Л. Брауде тоже отмечал, что неимущественный интерес при нанесении вреда имуществу может вылиться в так называемый «интерес особого пристрастия» потерпевшего к данному поврежденному имуществу[51].

Б. С. Утевский полагал, что ст. 403 ГК 1922 г. и ст. 44 УК 1926 г. дают основания и для возмещения морального вреда, поскольку понятие личности охватывает духовную сферу человека, носит нематериальный характер[52]. M. М. Агарков выступал за дополнительное возмещение, связанное с длительными страданиями или лишениями. При этом он отметил, что деловой анализ проблемы часто подменялся «фразеологическими упражнениями»[53].

Новые дискуссии по проблемам возмещения морального вреда начались после принятия Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик 1961 г. Вопросы категории морального вреда, основания его возмещения, критерии оценки поднимались в работах А. М. Беляковой[54], Н. С. Малеина[55], Л. А. Майданик[56], М. Н. Малеиной[57], Н. Ю. Сергеевой[58], В. А. Тархова[59], М. Я. Шиминовой[60] и др.