Андрей Белый - Глоссолалия

Рис. № 3

Видал эвритмию (такое искусство возникло); в нем знание шифров природы; природа осела землею из звука: на эвритмистке червонится звук; и природа сознания — в нем; и эвритмия — искусство познаний; здесь мысль льется в сердце; а сердце крылами-руками без слов говорит; и двулучие рук — говорит.

Эвритмиею опускали нас духи на землю; мы в них, точно ангелы.

Видел я эвритмисток (близ купола, крепкого звуком): их шарфы метались; и дугами крылий качались их руки; и опускались их шарфы; бывало, стоит та и эта, протянет к нам руки, рисуя далекие звуки; казалось: за ней кто-то есть; и расколами звука — блестит сама Древность: -

— В древнейшей Аэрии, в «Аэре», жили когда-то мы, звуки; и звуки доселе живут; звукословием выражаем мы их:

Над булыжником мостовой простоять можно дни; можно днями себе представлять старину его жизни. Но не под силу геологу эту жизнь пережить.

Таково положенье лингвиста над корнем обломком дышавшего смысла; он волен часами продумывать перемены корней — по языкам, по векам; но не под силу лингвисту исполниться жестом, стать воздухом корня: летать существами его по истории языков, в сотрясениях воздуха слышать печати древнейшего смысла; и, облекаяся в образ бормочущих былей, восстановлять то, что было.

Геолог не может сказать: «Да, я видел булыжники перворожденными вспышкой огней; да, я видел летучие танцы тончайшей материи, понял все ритмы кристалла». Геолог нам скажет, что пыльный булыжник — осколок такой-то породы, тогда-то осевшей.

И — скажет лингвист: -

— Индоевропейские языки распадаются нам на семь групп; первая, индо-иранская группа, содержит в себе: язык Вед, язык надписей Дария, язык текстов Авесты, гоноры областей Курдистана, Афганистана, Белуджистана, Памира; вторая содержит в себе диалекты: аттический, ионический, кипрский, аркадский, дорический, беотийский, элладский и фессалийский; итало-кельтская группа дает языки — умбрский, осский, латинский, британский (тут — говоры; кимврский, корнский, бретонский) и гельский со включением гальского диалекта; четвертая группа (германская) носит язык надписей (рун), готский, шведский, норвежский, исландский и датский; немецкий представлен тремя диалектами (фризским, верхне- и нижне-германским); славяно-балтийская группа объемлет собою нам прусский, литовский, латышский; и диалекты: словинские, сербо-хорватские, македоноболгарские, малорусские, великорусские, белорусские гоноры; польские и полабские диалекты; и — лужицкие диалекты; шестая, албанская группа, дана нам в албанском; седьмая, армянская группа — армянским… -

— Так скажет лингвист; и он скажет еще -

— что по способу артикуляции двоеродны согласные: взрывные и спиранты; взрывные характерны прерывом воздушного тока в местах полости рта, возобновлением тока (эксплозией); при ослабленной силе давления взрывные суть b-d-g; и p-t-k суть глухие; образование затвора губами — рождает губные: прикосновение язычного кончика к верхне-переднему небу рождает зубные; прикосновение к небу язычной поверхности порождает гортанные. Все спиранты суть звуки, возникшие от суженья воздушного тока (гортанью, губами, зубами). Сонантами называются средние, гласно-согласные, звуки: v-w-r-l-n-m — суть сонанты; в «m», «n» токи воздуха пролетают чрез нос; при «1» кончик язычный касается неба: края — опускаются; в «r» этот кончик дрожит не касаяся неба; древний «w» переходит отчетливо в «gh» чрез исчезнувший звук, изобразимый обычно как «gwh»; поздний «v» есть сонант. И так далее.[1]

— Только это расскажет лингвист, принимаясь за звук.

Таково положение лингвиста над корнем.

Присоединением окончаний, приставок и грамматических форм обрастают первичные, язычные формы. Первичные языки односложны; так: односложен китайский; и нет различия в нем меж предлогом, глаголом, наречием, прилагательным; нет падежного окончания; расположение корней заменяет спряжение; во да ни означает я бью тебя; ни да во означает ты бьешь меня.

Впоследствии сочетаются корни; иные, теряя значения, сопровождают слова; таково китайское цзы: первоначально цзы — сын; но лао-цзы есть старый; хао-цзы есть нищий; си-цзы есть актер и т. д.

Во втором периоде языков таковые слова суть приставки: агглютативные языки (таков нам китайский, туранский) приклеивают приставку к корням, а во флективном периоде (в третьем) приставочный и приставляющий корень теряют первичные смыслы.; санскритские корни — такие: утратили первые смысли они.

Все падежные окончания — остатки словес; по Максу Мюллеру в слове «lucet» остатки трех слов: luc-e-t; и оно — предложение, сжатое в слово: предложения — древнее позднейших словесных сложений. Да, предложения — суждения речи; и так: смысл — прежде корня; смысл «lucet» утерян: и находим — в круге смыслов; в «luc», «е», в «t». Но эти смыслы — утрачены.

Переменчивы корни; tud (tudati) есть толкаю; меняется корень tud-tup-tyd-tus; и даются слова: typto, tupati, timpati, topati и tusiti; тузить — происходит отсюда; отсюда же слова тимпан, что есть точно (по корню): тузимый, толкаемый.[2]

Варенец и варенье, молочный продукт и плоды — что тут общего? Корневое значение «war» не связуемо с образом.

Курица поклевала — встает один образ; и позобаше — другой уже образ; оттенены два момента.

Понятие от поятие; взял, усвоил и понял одно в корне слово; Begriff от begreifen — схватил; и notion от noter: счел, учел. Так в абстракциях мысли не выражает звук слова понятие суммы оттенков (усвоил, схватил, счел, учел, понял, взял).

Понятие — неотделимо от ореола из образов; он препятствует сосредоточить внимание на отвлеченном словесном моменте; понятие — взятие; но — не всякое: взятие мыслью; и оттого то понятие в круге образов слова — момент; таковы все абстракции.

Изображение точки, момента, всегда только чувственно; изобразимая точка — модель; необходимости изображенья понятий при помощи слова — трагедия философии: наше средство познания, слово, — неотделимо от образа.

Образ слова есть круг всех моментов понятия; и оттого: образ мысли есть образ не данный абстрактно; понятие только пунктир; и текучая, недробимая линия — мысль; поползновение отвлекаться от образов в данных условиях мысли ведет к перепрыгу сознания через себя самого.

В терминологии невозможное хочет быть нам возможным, несущее — сущим; но небытийственны те несущие не сущие смыслы; все понятия — словеса, имена, бытия, существа; но понятия-термины — имена наизнанку; выверните наизнанку словесный звук (Nomen) почти выйдет Nemo никто: или даже нем он. Небытие, немота, глухота сопровождает нам термины.

Можно ли, мысля мгновенно, обнять круг понятий? В usus'e словесного выражения — нет: понятие отделено от понятия непроходимыми безднами; так ответят нам логики; вскроют суждение — переход от понятия к понятию, как огромный процесс, напоминающий космос, в котором понятия — звезды — отделены друг от друга безмерными безднами; чувственность — бездны эти.

Современные гносеологи осознали трагедию обременения понятия образом; художники слона сознали трагедию: обременения образа схемой; и образ, и корень, взаимно ломая друг друга, ломают нам смысл; и градации смыслов, порвавшие связи друг с другом, стоят перед нами; слепые, глухие, немые — стоим перед ними; и восставая грамматикой против смысла понятийных взятий, и восставшая из логики против образных восприятий понятий — терзая себя, истерзали слова.

Но ствол общий, иль корень, подпочвенен, темен и глух: его смысл — запорожен; пороги сознания шатки; в неосторожном разбитии их нам слова, запорожцы, грозят грозным, темным наскоком: насилием крика над толком. Стремление пересоздать смыслы слов очень часто — безумие.

И все-таки: образ мысли, понятие, суть зависимые переменные слова; независимая, непеременная величина его — звук; и он нудит, зовет за порог: в ночь безумия, в мироздание слова, где нет ни понятия, ни образа слова — есть твердь — и nycтa, и безводна она; но дух Божий — над нею.