Леонид Крысин - Слово в современных текстах и словарях

Другая причина укоренения иноязычного заимствования заключается в том, что «чужое» наименование нередко оказывается короче собственного, русского – как правило, описательного, состоящего из нескольких слов. Так в русском языке укрепились заимствования снайпер – вместо меткий стрелок, сейф – вместо несгораемый шкаф, спринтер – вместо бегун на короткие дистанции, в том числе и некоторые совсем недавние: саммит (англ. summit буквально 'вершина, верх') – вместо (и наряду с) встреча в верхах, ремейк (англ. remake 'переделка') – вместо новая версия ранее снятого фильма, киллер – вместо профессиональный убийца и др.

Как видим, иноязычное слово редко дублирует значение русского – в подавляющем большинстве случаев между ними имеется смысловое различие, на которое накладывается еще и различие функционально-стилистическое: иноязычный элемент часто является термином, а его русская параллель – обычным, общеупотребительным словом. Сравните такие пары, как бартер – обмен, дискриминация – ограничение (в правах), инвестиция – вложение (капитала), консенсус – согласие, монетарный – денежный, рента – доход, ремиссия – ослабление (болезни), стагнация – застой (в экономике), трансформация – преобразование, транш – доля, часть (платежа) и т. п.

Как же относиться к невиданной прежде активизации употребления иноязычных слов? Лингвисты уже неоднократно обращали внимание на то, что язык представляет собой саморазвивающийся механизм, действие которого регулируется определенными закономерностями. В частности, язык умеет самоочищаться, избавляться от функционально излишнего, ненужного.

Это происходит и с иноязычными словами. Во всяком случае, история русского языка свидетельствует именно о таком его свойстве. В словаре-справочнике «Редкие слова в произведениях авторов XIX века» (СПб., 1997) можно найти такие иноязычные слова: модерантизм (умеренность в политике), нивеллятор (тот, кто нивелирует, уравнивает что-либо), нотиция (официальное сообщение, уведомление), официалист (чиновник), экскузация (отговорка), эллеферия (свобода) и другие, которые употреблялись в русском языке XIX века. Сейчас этих слов нет, они исчезли из употребления, хотя в свое время по поводу уместности некоторых из них, необходимости их для русского языка шли жаркие споры.

Подобная судьба ждет и некоторые из нынешних модных американизмов, заимствование которых не оправдано ни семантически, ни функционально. В качестве примера можно привести англоязычные междометия типа вау, упс или опс, которые распространились в последнее время, преимущественно в речи молодежи. Дело в том, что разного рода «коммуникативная мелочь» – союзы, частицы, предикативные наречия и в особенности междометия – составляют наиболее специфичную и консервативную часть каждого национального языка и с трудом пропускает в свой круг «чужаков»[2]. Так что все эти вау и упс едва ли займут место наших исконных ах! ой! Вот это да! Ну и ну! и других.

Иногда рекомендуют (чуть ли не в приказном порядке) заменять иноязычные слова русскими. Это предложение содержится, например, в одном из пунктов «Закона о русском языке как государственном языке Российской Федерации», разработанного Государственной думой. Искать русские соответствия заимствований, конечно, необходимо, особенно в сферах публичного использования русского языка – в газете, на радио и телевидении, в выступлениях государственных и общественных деятелей: подчас исконное слово лучше передает нужный смысл, чем иностранное. Очевидно, например, что слово эксклюзивный дублирует смысл русского прилагательного исключительный. Стало быть, надо вывести его из употребления как сорняк? Но не всё так прямолинейно происходит в нашем языке. Например, нередко осмеивавшееся в прошлом слово водомёт – прекрасный синоним заимствованного фонтан. А чем весьма выразительное и прозрачное по своей структуре слово окоём хуже греческого по своим корням термина горизонт? Однако судьбе и русскому языку угодно было сохранить иноязычные слова, а не исконные. Тем не менее, поиски русских соответствий иноязычным словам – насущная задача. Не надо только превращать эти поиски в обязательное правило. Иначе мы рискуем вернуться к временам А. С. Шишкова и В. И. Даля, предлагавших бильярд называть шаротыком, а тротуар – топталищем.

«Судьба словарных заимствований, – писал академик В. В. Виноградов, – относящихся к области общественной жизни или внутренних состояний личности, бывает очень различна. Некоторым из этих заимствований, особенно если они представляются семантически или морфологически неоправданными, приходится выдерживать яростное противодействие со стороны пуристов. Мотивами этой борьбы чаще всего являются или соображения национально-семантического порядка, или ссылки на «строевую» неправильность слова, его ненужность и непозволительность» [Виноградов 1999: 210].

Главный вопрос, которым задается человек, слыша или встречая в тексте незнакомое слово: «Что это значит?». А если к тому же это слово иностранное, то возникает и второй вопрос: «Нельзя ли то же самое сказать по-русски?».

Такие вопросы у носителей русского языка особенно часто возникают в последнее время, когда в нашей речи появляются всё новые и новые слова, заимствованные из других языков, преимущественно из английского (точнее – из его американского варианта). Так, в конце 80-х годов прошлого столетия в наш повседневный язык вошло множество экономических и финансовых терминов, и почти все они – иноязычные по происхождению: бартер, брокер, ваучер, дилер, инвестор, инвестиции, консалтинг, приватизация, тендер, фьючерсный и т. п., позднее к ним добавились дефолт, профицит и нек. др. Правда, специалистам в области экономики, финансов, банковского дела некоторые из этих терминов были знакомы и раньше. Однако обстановка в стране в это время была такова, что вопросы экономики, товарного производства и товарного обмена, денежного оборота сделались актуальными не только для профессионалов, но и для обычных людей. Некоторые увидели нечто притягательное в безденежном товарном обмене (то есть бартере), другие начали прибегать к услугам посредников на биржах (брокеров, дилеров), третьи не знали, что делать с ваучерами, а потом возмущались результатами приватизации, все вместе страдали от обрушившегося на страну дефолта (то есть отказа государства от принятых на себя финансовых обязательств), и даже профицит государственного бюджета (то есть превышение доходов над расходами), о котором начали громко заявлять финансовые деятели, мало кого из простых людей радовал. Иными словами, специальные экономические и финансовые термины вошли в общелитературный язык, замелькали на страницах печати, зазвучали по радио и телевидению.

Очевидны причины, по которым все эти экономические и финансовые термины заимствованы русским языком: явления, которые они называют, – результат влияния на нашу экономику распространенных на капиталистическом Западе методов и механизмов экономического и финансового управления. Со второй половины 80-х годов Россия всё больше делается открытой западным влияниям в самых разнообразных областях – политике, торговле, культуре и искусстве, кино, музыке, спорте и, конечно же, в экономике. Вместе с новыми понятиями к нам пришли и новые слова и термины. Можно ли без них обойтись? Можно ли заменить их русскими соответствиями и называть, скажем, бартер – обменом, брокера – посредником, инвестора – вкладчиком?

Попробуем повнимательнее присмотреться к каждому из упомянутых иноязычных слов и обсудить, насколько возможна замена его близким по смыслу русским существительным.