Лев Успенский - По закону буквы

Мы и сегодня употребляем это слово, хотя и с некоторой осторожностью: вовсе не по его вине. Подчиняясь тому, что мы именовали «акрофоническим принципом», оно стало сначала в имистическим замещением непристойного слова, а лотом стало употребляться как его синоним. Но старославянские грамотеи даже и не предполагали возможности подобных нечестивых метаморфоз.

Может быть, вас заинтересует попутно, почему латиница, усвоив греческое «хи», стала обозначать ею совсем другой, сложный греческий же звук «кс», для которого в греческой азбуке существовала причудливого вида буква «кси» — ξ, в прописной форме выглядевшая совсем уж странно Ξ. Почему они не приняли её к употреблению?

Увидев свои слова «ксэнос» и «ксэрос» написанными на латинский лад через X вместо «кси», грек непременно прочёл бы их «хенос» и «херос».

Но римлянам это было совершенно безразлично, так как у них ничего похожего на греческое «кс» в языке не было, и букву X они употребляли исключительно в греческих словах. Для того же звука, который теперь, изучая латинский язык, мы называем «ха», римляне довольно естественно использовали греческую «эту», у греков передававшую звук «э» с придыханием.

Именно поэтому имя греческой красавицы Ηλεγη мы теперь произносим как «Елена», а западные языки изображают его как Helene.

Взаимная передача средствами латиницы русской буквы X, а средствами нашей азбуки — европейской буквы H представляет затруднения.

Посмотрите, как сложно и неточно передает французская письменность наше название Харьков — то Cahrkow, то Harkoff, а то и просто как Karkof…

Но и нам ничуть не легче правильно, с точки зрения самих французов, передать любое их слово, начинающееся с Н.

Таких слов во французском языке уйма; масса и таких имен. Многие из них попадают в русскую речь и подвергаются ужасному искажению.

Любители детективной литературы отлично знают француза сыщика Эркюля Пуаро, постоянного героя романов Агаты Кристи. Но мало кто догадывается, что Эркюль — просто приспособление к нашей азбуке имени, которое по-французски пишется Hercules и во всех других случаях в России передается как… Геркулес.

Русская буква X передает глухой фрикативный звук, парный тому звонкому, который послужил поводом для разногласий между Ломоносовым и Тредиаковским. Теперь никто из русских не пользуется звонким фрикативным «γ» при произнесении тех слов, в которых его встречали наши предки — «бογ», «γосподь», «блаγо». Зато появилось обыкновение произносить этот южнорусский или украинский «у» там, где он отродясь никогда не стоял и нормами русской литературной речи не предусмотрен: «уора», «врауам»…

И буква Ф, и буква X могут выражать и твёрдые и мягкие звуки «ф» и «х». Но вот что любопытно: насколько обычно в нашем языке буквосочетание ФЬ, настолько невозможно равносильное ему ХЬ. В конце слов, если верить словарю Бильфельдта, мы можем указать всего одно слово с ФЬ — «верфь». На ХЬ, по его данным, не оканчивается ни одно русское слово.

Буквы Ц и Ч обозначают аффрикаты. Аффриката — сложный согласный звук, но не всякий, а лишь такой, который состоит как бы из двух согласных же звуков, образуемых при одном и том же общем положении органов речи. Чтобы произнести то, что выражала буква «пси» кириллицы, необходимо сначала сомкнуть губы для звука «п», затем разомкнуть и перевести их и язык в положение, необходимое для произнесения звука «с». Поэтому для русского языка «пс» не аффриката. Такое звукосочетание строится как бы в два приема, а аффриката — одноступенно.

А теперь произнесите «ц». При углубленном изучении «ц» тоже оказывается двухсоставным звуком — «т» плюс «с». Но оба элемента рождаются в одном и том же месте полости рта, при нахождении кончика языка у передних зубов. Не надо прекращать одно из положений, что-бы начать приведение органов речи к другому.

То же и со звуком «ч», только вторым составляющим здесь является не свистящее «с», а шипящее «ш».

Постоянно случается, что пары звуков, внешне очень похожие, появляются без их объединения в аффрикаты: «отсадить» — это одно: «воцариться» — совершенно другое; «отшуметь» — далеко не то же самое в фонетическом отношении, что «очуметь». В одних случаях перед нами некие звукосочетания, в других — вроде бы те же звуки, но уже спаянные в аффрикаты.

Русскому человеку, привыкшему слышать «ч» как единый и неделимый звук, разложение его на элементы представляется, пожалуй, даже какой-то схоластикой. Однако, встретясь с английским и итальянским звуком который мы воспроизводим как «дж» — jem — джем, мы по-первоначалу бываем убеждены, что в этом слове четыре звука, так как по-русски оно пишется в четыре буквы. Точно так же француз и немец считают, что в слове «чума» по меньшей мере шесть, а то и семь звуков: один его напишет — tchuma, а другой так и вовсе — tschuma.

В итальянском и английском языках есть своя аффриката «ч». Англичане изображают ее через две буквы — СН. Русскую фамилию Чернов они могут передать как Chernow. Итальянцы изобразят её ещё проще — Cernov, потому что услышат в нашей букве Ч один звук. А вот французам название города Черновцы досталось бы не без труда: им пришлось бы превращать его в Tchernovtsi…

Наше Ц происходит от кириллического «цы». Слово означало некогда наречие «разве», «или». «Еда есть пес цы луковый бес», то есть «обжорство — дело собачье или бесовское», — сказано в одном «Житии» XIII века. Но трудно теперь утверждать, что наименование буквы пошло отсюда. Вполне возможно, что, утомясь от измышления буквенных «значимых имен», наши предки к концу алфавита могли перейти и на более простой способ, как мы, называющие Ц — «це» и Ч — «че»…

Мы уже видели, что на Западе наше «ц» выражают комбинациями букв Т, S, Z. Так как некоторые из них могут нести в разных языках неодинаковую функцию, то и прочтение иных слов, если переходить «из языка в язык», может вызвать недоразумение. В Париже вывеска над магазином, где продают животных — Zoo, — читается привычно для нас «зоо». В Берлине же точно так написанные три буквы должны быть прочтены уже «цоо».

Но если ещё в Германии человек, в конце концов, будь он французом или русским, привыкает произносить это слово на тамошний лад, то сложнее получается, когда оно, изъятое из своей языковой среды, переносится без особых предупреждений в другую, чуждую. У писателя В. Шкловского есть книга лирической прозы, названная именем Берлинского зоопарка — «Zoo». Это заглавие крупными буквами печатается на обложке, но мне очень редко приходилось за последние полвека с момента выхода книги в свет слышать, чтобы кто-либо, кроме людей, бывавших в Германии или отлично знающих немецкий язык, называли её «цоо». Большинство говорит «зоо», а о французах уж и упоминать нечего…

Что до остальных европейских языков — польского, венгерского, чешского, — поинтересуйтесь сами в их словарях, как они расправляются графически с этими звуками. Не заглядывайте только в словарь финского языка. Ничего не найдете. И понятно: зачем финнам буквы С или Ц, если они таких звуков слыхом не слыхали?!

Кириллическая буква для звука «ч» выглядела как двурогий церковный подсвечник-дикирии — . Название её было «червь». Только не следует думать, что слово это означало «червяк»; в древнерусском и славянском языках «червь» — красная краска. Слово «червонное золото» означало, собственно, «красное золото».

У двух аффрикат «ц» и «ч» немало любопытных свойств. Во многих говорах русского языка они, например, смешиваются. В ряде мест России слово «чёрт» произносится как «цорт», в других местах вместе «церковь» говорят «черква». Бывает, что одни и те же говорящие одновременно и «цокают» и «чокают». Иногда этот парадокс объясняется сознанием «неправильности» собственной речи: «цокающий» как бы перехватывает через край в стремлении избавиться от «цоканья» и начинает «чокать» там, где это явно противопоказано.

Аффрикаты эти близки друг другу. Но в то же время в них много противоположного.