Олег Егоров - Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра

В дневниках подобного типа отсутствует та психологическая напряженность, которая свойственна журналу М. Башкирцевой или, к примеру, Н. Тургенева. Заочный диалог с душевно близким человеком, наставником гасит противоречия и конфликты юношеской души. Не случайно Жуковский замещает в своем дневнике умершего старшего товарища воображаемым Наставником и ведет с ним диалог как автор дневника в письмах.

До сих пор, однако, психологическая функция дневника была сформулирована слишком общо. Рассмотрим подробнее, какую роль играл дневник в юношеском возрасте.

Потребность в объективации душевной жизни была составной частью процесса индивидуации, свойственного юношескому возрасту. Индивидуация – «это процесс, порождающий психологического «индивида», т.е. обособленное, нечленимое единство, некую целостность»[38]. Короче, это процесс психологического самоосуществления личности. Он свойствен каждому человеку и протекает в интервале между 16 и 25 годами. Именно в этот период многие авторы начинают и заканчивают вести дневник. Дневник в литературной форме отражает этот сложный период в становлении человеческой личности.

По мере своего развития дневник выработал общие закономерности в отражении стадий роста сознания. Они свойственны всем дневникам рассматриваемой группы.

Юный автор использует дневник не только в качестве словесного средства объективации своей душевной жизни. В нем он формулирует ближайшие жизненные задачи и перспективы духовно-нравственного развития, а также осуществляет контроль за их выполнением. В этом отношении можно выделить шесть позиций, шесть составляющих процесса психологического самоосуществления, зафиксированных в ранних дневниках. Не во всех образцах жанра они имеются в полном наборе; бывает, что речь идет об одном-двух. Но практически все юношеские дневники в том или ином варианте содержат составляющие процесса.

Первым и центральным пунктом в психологическом развитии личности автора дневника является составление жизненного плана. Подобный план мог представлять собой как развернутую программу с детальной рубрикацией в виде тезисов, так и краткое резюме, вытекающее из анализа прошлой жизни. «С завтрашнего дня, – пишет А.В. Дружинин в дневнике 1845 г., – начинаю готовиться к деятельной и трудолюбивой жизни, а с 29 сентября начну трудиться, как в прошлый год»[39]. Когда же эти намерения не осуществились, он через четыре месяца, после тщательного анализа причин неудачи, предпринимает новую попытку сформулировать ближайшие задачи: «Вытекала тут общая причина: недостаточность прежде разработанного порядка жизни и недостаток твердости для следования новому плану <...> Теперь я живу так: встаю в 9 часов <...> Я решаюсь вставать в 7 или 7 1/2 и ходить по улицам до усталости <...> Правило мое будет: не быть праздным ни одной минуты в день»[40]. А.Н. Мокрицкий определяет жизненную перспективу на много лет вперед, включая сюда личное счастье и цели общественного служения, профессиональное совершенствование и нравственный рост: «<...> я хочу записать свое намерение и прямую цель для того, чтобы со временем поверить себя и увидеть, сколько время и обстоятельства сильнее над нашими лучшими желаниями <...> Вот мое желание: достигнуть в живописи значительного успеха и основать школу в Малороссии <...> если обстоятельства будут тому благоприятствовать, жениться и устроить жизнь для пользы отечеству <...> В Пирятине найти для себя счастье и утешение в утехах золотого юношества»[41].

Часто план ограничивался программой умственного развития, самообразования. Тогда в него входил простой перечень научных дисциплин с логическим обоснованием необходимости их изучения. В юношеском дневнике Д.А. Милютин делает следующую запись: «Чем заняться по возвращении в Петербург: 1) Политическая экономия, в особенности следующие части: а) внешняя и внутренняя торговля, б) военные и морские силы, в) подати и налоги. 2) Народное право <...> 8) Изучение военной и политической истории»[42]. «Три темы для упорных и длительных занятий сейчас привлекают меня, – отмечает в дневнике И.С. Гагарин, – я хочу их здесь изложить с тем, чтобы посвятить себя их изучению, когда у меня будет больше времени и сил»[43].

Программа самообразования порой предшествовала перспективному плану и служила условием его осуществления. Содержание программы определяло весь смысл дальнейшей общественной деятельности автора. Н.Г. Чернышевский так писал об этом в студенческом дневнике: «Должен написать что-нибудь о своих мнениях и отношениях. 1. Религия. 2. Политика. 3. Наука. 4. Литература. Надежды и желания <...> через несколько лет я журналист и предводитель или одно из главных лиц крайней левой стороны, нечто вроде Луи Блана, и женат, и люблю жену, как свою душу <...>»[44]. С той же уверенностью и ясным представлением будущего излагает свой план Н.А. Добролюбов: «Я чувствую, что реформатором я не призван быть... Не прогремит мое имя, не осенит слава дерзкого предпринимателя и совершителя великого переворота... Тихо и медленно буду я действовать, незаметно стану подготовлять умы; именье <...> жизнь, безопасность личную я отдам на жертву великому делу <...>»[45].

Для невротических характеров такой план всегда составлял главную жизненную проблему. Его невыполнение приводило к пересмотру позиций и выбору более оптимального варианта. Максимализм уступал объективной необходимости, и в дневнике появлялись новые расчеты. «Хотелось бы привыкнуть определять свой образ жизни вперед, – пишет Л. Толстой в возрасте 21 года, – не на день, а на год, на несколько лет, на всю жизнь даже; слишком трудно, почти невозможно; однако попробую, сначала на один день, потом на два дня – сколько дней я буду верен определениям, на столько дней буду задавать себе вперед»[46].

План самообразования и воспитания мог попасть в дневник уже после того, как он был намечен вне его. В таких случаях дневник был своеобразным протоколом подведения промежуточных итогов или контроля за исполнением. Перенесение творческих заданий в дневник повышало их статус, так как теперь по ним можно было судить о собственных волевых качествах, поверять написанное делами. «В двенадцать лет я попросила дать мне учителей, – пишет шестнадцатилетняя М. Башкирцева, – я сама составила программу»[47]. Через полтора года она уже решительнее и конкретнее ставит перед собой задачи: «<...> в один год надо сделать работу трех лет <...> Возьмем от 24-х часов семь часов на сон, два часа на то, чтобы раздеться, помолиться, несколько раз вымыть руки, одеться, причесаться, одним словом, все это; два часа на то, чтобы есть и отдыхать немного, – это составит одиннадцать часов»[48].

Обобщенный характер большинства жизненных планов связан с тем, что в них намечается общая цель. Конкретные задачи решаются другими средствами, о которых повествуют соответствующие разделы дневника.

Вторым по значимости элементом процесса индивидуации, отраженным в дневнике, является круг чтения, цитаты из любимых книг с комментариями к ним. В европейской литературной традиции этот этап в духовном развитии молодого человека получил название «годы учения». В ранних дневниках он представлен своей теоретической стороной, книжной культурой.

У некоторых авторов этот раздел занимает такое большое место, что из него вполне можно было бы составить особый дневник. На этом основании издатели, не считая данный материал ценным, опускали его. Так получилось с ранними дневниками А.И. Тургенева и А.В. Никитенко: обширные выписки из книг и комментарии к ним никогда не публиковались.

Насколько большое значение придавали авторы комментированным выпискам из книг, говорит тот факт, что у многих они помещались в отдельных тетрадях или занимали автономный ряд в подневных записях. В психологическом отношении эта работа была составной частью процесса индивидуации, так как ее результатом было расширение сознания.

Н. Тургенев предназначает для выписок из книг и переводов «Белую книгу» и в течение длительного времени пополняет ее разнообразным материалом. «Собираю в тетрадь места из лучших авторов»[49], – признается в дневнике А.Х. Востоков. Около 15% дневника И. Гагарина занимают рассуждения о прочитанных книгах, которым чаще всего целиком посвящается подневная запись. Некоторые из таких записей озаглавливаются именем автора или названием избираемого труда: «Les Memoires du diable», сочинение Фред. Сулье. 25 марта 1838 г.», «Le livre du peuple». – Ламенне, февраль 1838 г.», «5 июля 1835 г. «De la demokratie en Amerique», сочинение Алексиса де Токвиля <...>»[50]. Как более рационалистически мыслящий из всех авторов юношеских дневников, И. Гагарин дает пространное объяснение необходимости подобной практики после анализа книги В. Гюго «Литературная и философская смесь»: «Ученые занятия, умственное развитие суть вещи незаменимые, и он <молодой человек> должен посвятить им большую часть своего времени и самое серьезное свое внимание. Но легко может случиться, что наука, оставленная на саму себя в пустой голове, будет лишь паром; следует поместить ее в котел и управлять ее силами»[51].