Татьяна Николаева - Непарадигматическая лингвистика

 [«эти конструкции состоят из комбинации славянских корней jo– и to– с прономинальным корнем go… Так как к и g в анлауте могут заменяться, то формы типа лат. hic < *ho-ce с корнем ke очень могут быть близки к слав. то-го»].

Разнообразные взгляды на этот предмет изложены в статье К. Шилдза, специально посвященной окончанию -го у славянских местоимений в родительном падеже единственного числа [Shields 1997]. Говоря коротко, его позицию можно свести к двум основным положениям:

– Го – это одна из наиболее распространенных и частотных частиц (партикул) индоевропейских языков. («A particle in *ghe/o is traditionally reconstructed for Indo-European» [Shields 1997: 87].) В русском языке (и других славянских), употребляемая изолированно, она известная как же. В своей первоначальной форме она сохраняется в сравнительной частице не-го.

К. Шилдз считает, что местоимения в целом отражают более архаичную парадигму, чем имена («it is generally recognized that the pronouns reflect a more ancient paradigmatic structure than nouns»). Развитие известной нам многопадежной парадигмы поэтому происходило у местоимений постепенно. И он высказывает гипотезу о первоначальном локативном значении генитивных форм в индоевропейском. «The original unity of the locative and the genitive cases is further suggested by the intimate relationship between locative and genitive constructions in the world’s languages» [Shields 1997: 85] [«Первоначальное единство местного и родительного падежей просматривается у глубинных связей между локативными и генитивными конструкциями во многих языках мира»]. 

Однако в позднеанатолийском, возможно, в сверхархаичном индоевропейском лидийском *-s связывается с одушевленными именами.

Я вполне допускаю и даже знаю, что малая доступность лингвистической литературы последних лет в отечественных библиотеках поневоле делает мой обзор-анализ более чем скромным и ограниченным.

Однако у Б. Дельбрюка читаем, что в литовском и славянском: «Nur dass im Nominativ der S-Stamm durch den T-Stamm verdrängt wordenist» [Delbrück 1893: 510].

Напоминаем, что подзаголовок нашей монографии – «История блуждающих частиц».

Это окончание в глаголе 4[ъ] давно привлекало к себе внимание исследователей. Так, В. Шмальштиг, занимаясь этим окончанием в славянском аористе в сопоставлении с древнепрусским претеритным окончанием -ts, приводит множество теорий по поводу генезиса этой флексии, в основном возводящих ее к другим глагольным формам. С негодованием и без упоминаний только говорится об идеях «местоименного» происхождения этого окончания: «Some have thought that these forms were derived by the addition of a personal pronoun гъ» [Schmalstieg 1988: 197].

По данным Этимологического словаря славянских языков. Т. 2. Грамматические слова и местоимения (далее – [Etim. slov. 1980]).

Материалом служил Этимологический словник [Etim. slov. 1980].

Напоминаю, что я пользовалась данными словарей и исследованиями коллег; возможна и некоторая количественная неполнота, за которую я не хочу нести ответственность.

Некоторая неясность подобных определений – «близка», «входит в ряды» – должна быть отнесена к составителям Словаря, трудности которых и позднейшему исследователю вполне понятны.

Более внимательно прислушиваясь, я обратила внимание на то, что и в литературной русской речи употребляется ну в значении ’но’.

На том простом уровне, на котором они образуются от собственно партикул.

Напоминаем, что ее «этимологию» многие авторы возводят к «застывшим» местоименным формам, другие же, напротив, к первичным междометиям на грани выкрика.

Мы сознательно не приводим богато представленные в ЭССЯ сравнения славянских партикул с аналогичными данными в индоевропейских языках, так как это только увеличило бы объем книги и ничего не доказало.

Совпадением с ней, то есть омонимом, является вторичная лужицкая частица da < gda < *kъda.

См. выше о проблематичности, возникшей в связи с севернорусской частицей дакъ.

В этом значении данная партикула используется и в румынском языке. 

Все-таки хотелось бы понять, как именно подобные вещи (утверждение о вторичности междометного употребления) оказываются!

О совпадении / несовпадении этой партикулы с партикулами le и lѣ см. в следующих параграфах этой главы.

Здесь и далее выделение самого В. Н. Топорова. – Т. Н.

В. Н. Топоров демонстрирует в этой статье «намек» на пермиссив: значение ’пусть’ в стихах: Брожу ли я вдоль улиц шумных, /Вхожу ль во многолюдный храм, / Сижу ль меж юношей безумных… 

Сходные функции выполняет отрицание, например, в английском языке, являясь так называемым tag, например, It’s a good weather to-day, isn’t?

Хотя в сербском языке от этой партикулы как будто образован комплекс нако (в смысле «только») – Немам нако двиjе краве.

Чувствуется некоторое стремление признать первичность данного «союза» и в то же время написать нечто уже не совсем понятное.

Несомненно, от этих двух вариантов одного инварианта отличается форма рефлексива sę/se, восходящая к корню *sue-.

Именно так полагают авторы [Etim. slov. 1980: 595], однако, судя по примерам, функцию этой партикулы можно определить как функцию сентенциальной указательной частицы со значением ’вот’.

Казалось бы естественным в анализируемый нами ряд поместить южнославянское le. Однако оно, хотя и употребляется как отдельное слово (междометие), но не имеет дериватов.

Партикулу къ мы не включаем в этот ряд по другой причине: она не употребляется изолированно и потому рассматривается как вариант ко. 

В главе второй говорилось об общем свойстве партикул – свойстве прилипания, и это демонстрировалось на примерах разных частей речи, в том числе и местоимений; в этой же главе мы хотим представить вполне реальные славянские местоимения. Кроме того, там говорилось о примарных партикулах, создающих местоименные парадигмы, здесь же мы должны описать славянские местоимения самой различной протяженности.

Интересно, что в последнем случае получается нечто вроде отрицания вопроса – ужели, какового значения этот комплекс не имеет, не вносит в данном случае пресуппозитивный смысл «обманутого ожидания».

Этот признак будет подробно пояснен далее.

Некоторые отклонения от этого правила будут существенны в дальнейшем изложении и будут специально оговариваться.

Напоминаем, что в данном параграфе не рассматриваются падежные словоформы, которые, конечно, увеличили бы число совпадений.

Учитывая сказанное об этом местоимении выше, мы его помещаем в скобки, но принимаем к сведению для общей классификации.

В данном случае мы сознательно отвлекаемся от данных неславянских языков, чтобы сосредоточиться только на славянской фонетике этих местоимений.

Представленные здесь материалы взяты из Этимологического словаря славянских языков (ЭССЯ), выпусков 1—31, и Etim. slovnik 1980. Сначала приводятся данные [Etim. slov. 1980] без пояснений, откуда они взяты.

Автор книги не принимает на себя ответственности за некоторую непоследовательность разложения партикульных кластеров и идентификацию примарных единиц в ЭССЯ и Etim. slov. Однако и при явной этой непоследовательности очевидно, как действительно немного в пространстве славянских языков этих примарных партикул.

Вопросительный знак ставится в тех случаях, когда авторы Etim. slov. или не указывают разложение партикульного кластера, или колеблются в этом раскладывании.

В дальнейшем не будет указываться, что взятые из Etim. slov. партикулы или их кластеры не представлены в ЭССЯ.

Учитывая сказанное об этом местоимении выше, мы его помещаем в скобки, но учитываем для общей классификации.