Поль Крюи - Стоит ли им жить?

Теперь у каждого младенца был свой собственный остроумнейший аппарат для кормления; это было нечто вроде громадной капельницы с соском на одном конце и баллоном на другом, так что сиделки, нажимая баллон, могли проталкивать молоко, когда их маленькие слабые рты уставали сосать, что случалось после того, как они проглатывали с полнаперстка… Но вот беда, — когда сиделки нажимали баллон, чтобы ввести им несколько лишних капель молока, они уставали глотать! И три самых маленьких — Сесиль, Эмилия и Мария — с большими рахитичными животами, типичными для недоносков, ужасно раздулись, мышцы кишечника перестали работать и выводить испражнения. Теперь уж они определенно умирают…

— Необходимо сделать клизму, — сказал Дэфо.

— Но они умрут от нее, — возразила одна из сиделок, посмотрев на трех малюток, — синеньких, хрупких, почти прозрачных.

— Они также умрут, если мы не сделаем, — ответил Дэфо.

Так как сиделки боялись их убить, наш маленький доктор брал их по очереди к себе на колени и, с чуточкой теплой воды, проделал всем трем эту опасную процедуру. Они были не больше крыс. Ему приходилось как бы наполнять вечное перо…

Смешно было слышать, рассказывал Дэфо, как они выражали свое неудовольствие, — как будто были настоящими, живыми, обыкновенными детьми. И они вовсе не умерли, как боялись сиделки, а наоборот, вмешательство оказалось вполне успешным, и теперь они были в силах проглотить еще пару наперстков молока.

Проживши пять дней, они приобрели уже мировую известность. Репортеры осаждали сиявшего гордостью доктора.

— Ну, как? — спрашивали они у Дэфо, когда он, улыбаясь, выходил из своего смрадного, недоступного теперь аванпоста науки.

— Они еще живы, — отвечал Дэфо.

— Поправляются? — спрашивали репортеры.

— Они еще живы — это все, что я могу вам сказать. Они ужасно малы. Каждый раз, как я их вижу, они мне кажутся все меньше. Это — самые крошечные дети, каких я когда-либо видел живыми.

Одной из второстепенных тревог Дэфо было вечное опасение, что «сегодня ночью» дом Дионнов непременно сгорит, — в результате отчаянной топки плиты, из-за боязни заморозить младенцев.

До сих пор еще ни один из пятерни не дышал по-настоящему. Это значит, что ни одно из их десяти легких не наполнялось как следует воздухом, и малютки истощались не столько от недостатка пищи, сколько от слабого дыхания. Брат Дэфо, Вильям, молодой талантливый врач, практиковавший в Торонто, запросил по междугороднему телефону, не хочет ли Рой воспользоваться кислородно-углекислотным аппаратом Ианделя Гендерсона? Это замечательнейшее приспособление, имеющееся теперь уж во многих родовспомогательных заведениях. Он может оживить даже мертворожденного, ни разу не вздохнувшего младенца. И вот, без единой копейки расходов со стороны скудного хозяйства Дионнов, это сверхнаучное приспособление, состоящее из резервуаров, газовых мешков и вентилей, моментально было доставлено из Торонто…

Это случилось чуть ли не на закате дней пяти крошечных комочков человеческой протоплазмы. Когда Дэфо и сиделки держали маленькую маску над красными сморщенными личиками этих жалких созданий поочередно, то нельзя было никак сказать, что они вдыхали свои «кислородные коктейли», как выражался Дэфо. Это было научно неточное определение, потому что профессор Гендерсон поспешил бы объяснить нашему маленькому доктору, что главный толчок для дыхания давала углекислота. Но Дэфо не отличался особой щепетильностью в научных вопросах и был довольно равнодушен к убийственным фокусам английских профессоров, поскольку младенцы оставались живыми, да как еще! Не было ли это поворотным пунктом?

Не чудо ли случилось?

Поразительно было видеть, как худенькие грудки всех пяти начали дышать все глубже, глубже и глубже.

Сиделка Леру уверяла, что им очень нравились эти газовые коктейли. Об их удовольствии можно было судить по тому, как Ивонна и Сесиль улыбались, да, да, она ясно видела, как они улыбались под маской! Как бы то ни было, Дэфо и все сиделки были согласны в одном: что дыхание полной грудью вызывало небывалый прилив сил у пяти микроскопически-маленьких стареньких леди. Это и вправду действовало, как коктейль. Это давало им такую зарядку, что они гораздо энергичнее стали сосать молоко из гигантских капельниц — страшно дорогое, абсолютно стерильное, человеческое молоко, которое внезапно раздобрившиеся молодые леди из Лиги юных, в собственных автомобилях, за собственный счет собирали у многочисленных торонтских матерей и пересылали ежедневно, в сухом льду, gratis, этим младенцам, обремененным жизнью…

Можно ли считать, что произошел перелом?

Доктор Дэфо сообщил репортерам, что Аннета — два фунта четыре унции — стукнула по носу Ивонну — два фунта шесть с четвертью унций.

— Это доказывает, что они крепнут, — говорил он с улыбкой ловцам новостей, которые были очарованы его серьезной простотой.

Только теперь все они стали набирать унции, — даже малюсенькая Мария. Количество молока, которое могли поглотить в один прием эти пять девиц Дионн, подскочило с нескольких капель до целой унции, и чудесно было наблюдать, как они час от часу менялись, набирались сил, и теперь уж можно было смотреть на них без желания скорее отвернуться.

Нашему доброму доктору приходилось волноваться за сиделок Леру, де-Кирилин и Клутье не меньше, чем за близнецов. Ему никак не удавалось прогнать их с дежурства. Они знали, что малейшая оплошность грозит смертью. Каждая считала себя наиболее ответственной. Когда человек видит, что собственными руками превращает печальную неизбежность смерти в трепетный, неверный еще, один на биллион, но сильный и боевой шанс жизни, может ли быть что-нибудь более воодушевляющее? У сиделок нехватало даже времени взглянуть в зеркало на свой ужасный вид, на красные, распухшие от бессонницы глаза. От укусов мириадов мошек и москитов — которые в июне, в Северном Онтарио, могут допечь самого бывалого лесного бродягу — их ноги и щиколотки были покрыты кровью. Но они этого не замечали, охраняя от этого бедствия драгоценных малюток. С каждым днем они все больше радовались, веселились, закатывались смехом — пианиссимо, — глядя на своих ненаглядных крошек. Они приходили в бурный восторг, когда их полумладенцы выпивали на две, пять, десять капель молока больше, чем накануне. Они всегда были готовы, как сверхотличная пожарная команда, пустить в ход чудесные газовые баллоны, стоило им только заметить малейшую синеву на лице у одного из этих маленьких чудес природы, жизнь которых еще висела на тонкой, непрочной ниточке. Да, сиделки в те дни были немного больше, чем… только людьми.

Доктор Дэфо оставался доктором Дэфо. Он с тем же усердием занимался своей утомительной практикой.

— Вы знаете, я как-то всегда был усталым. Мне кажется, я и родился усталым, — говорил он с улыбкой.

Он вечно был на ногах. Никто не знал, когда он спит.

— Знаете, они не должны были жить, — говорил он «газетчикам», — но они живут. Когда я взглянул на них сегодня и увидел, как они тянутся за едой, я стал смотреть на дело более оптимистично.

— Но будут ли они жить?

— Неизвестно. Ничего нельзя сказать. Когда они проживут два месяца, они будут иметь шансы нормального, только что родившегося ребенка, — объяснял Дэфо.

Прямо не верится, во что можно превратить жизнь, если уделить этому должное внимание и иметь достаточно средств. В тот день, когда прибыла дыхательная кислородно-углекислотная машина, малютки были на грани смерти и весили все вместе не более десяти фунтов. Двадцать дней спустя они уже перевалили за тринадцать фунтов общего веса. Все они вышли из одного яйца. Они должны были родиться в виде одного младенца. По существу они представляли собой одного младенца, расщепленного на пять частей. И если представить себе, что нормальному младенцу требуется пять месяцев, чтобы удвоить свой вес, их коллективный прирост покажется прямо поразительным.

Бедная, грязная, маленькая комната, изображавшая жалкую пародию на гостиную в «хом’е» Дионнов, день за днем преображалась в суперлабораторию борьбы со смертью. Сиделки всегда надевали маски, когда брали на руки младенцев, чтобы страшное дыхание не попадало на лица этих хрупких, крошечных созданий, которых самый безобидный, самый ничтожный микроб мог бы убить запросто. Каждая рука, каждый инструмент, каждый материал, касавшийся маленьких девочек, стерилизовался так, как будто шла речь об операции крупнейшему миллионеру. Разница была в том, что операция требовала какого-нибудь часа напряженно-внимательной заботы, а тут эта забота об асептике требовалась каждую минуту каждого часа каждого дня…

Вокруг дома царила невероятная грязь; на дворе фермы зарождались мириады мух, готовых каждую минуту принести летний понос, принести смерть младенцам…