Дмитрий Старков - Жанр исторической робинзонады: эволюция образов прошлого, настоящего и будущего в период 2007-2012 гг.

или

«…Ну не будет же он меня прямо сейчас убивать! Да и не за что, вроде бы… Ай да дед! Это ж он момент подловил, чтобы надавить на меня и на место поставить! То есть, он, конечно же не врет и не притворяется, „Я тебя породил, я тебя и убью“ для него не фраза из классической литературы, а вполне реальная жизненная ситуация». [15. С. 165]

Нарочитая жестокость и суровость прошлого уравновешивает, маскирует от внимания читателя облегченную для главного героя конкуренцию с окружающими. Без этого подробнейшие хроники преуспеяния героя, характерные для робинзонад не вызывали бы у читателя большого интереса, т. к. герой был бы слишком явно обречен на победу во всех своих начинаниях. Однако трудности, преодолеваемые героем, придают особую поэтику частым аналитическим отступлениям, подробным описаниям подготовки к работам и их выполнению, а также длинным перечням добычи или иных достижений героя. Приведем пример относительно краткого по меркам произведений Е. Красницкого описание добычи, доставшейся главному герою и его братьям после победы над напавшими на них преступниками:

«В двойном дне фургона обнаружился целый склад: два тюка с одеждой, десяток пар сапог, несколько рулонов тканей, тючок с яркими платками из дорогих материалов (были даже шелковые!), два великолепных составных лука, несколько кошелей с различными монетами и ларец с ювелирными изделиями. Оказались в тайнике и четыре воинских доспеха — кольчуги, шлемы с бармицами, пояса с оружием. О судьбе их хозяев, более чем наглядно, свидетельствовали дыры в кольчугах, пробитые стрелами со спины, напротив сердца.

— Купцов грабили, — со знанием дела пояснил Петька. — У простых путников такого не наберешь.

— А доспехи?

— Охрана, наверно, доспех простой, без украшений. Видите: били в спину.

— Сколько же это все стоит? — поинтересовался хозяйственный Кузька.

— Да уж десятка три гривен, если без монет и того, что в ларце, — довольно уверенно определил Петька. — Про украшения не знаю, отца надо спрашивать». [16. С. 332–333]

Приведенный пример свидетельствует и о многочисленности в тексте мелких бытовых подробностей, также усиливающих правдоподобность робинзонады (как уже было сказано выше, этот прием был отмечен многими исследователями творчества Д. Дефо). Мельчайшими бытовыми подробностями пронизан весь текст. Автор пользуется любым удобным случаем для сообщения этих подробностей читателю. См., например:

«Даже быт, коренным образом отличный и менее комфортный, не порождал никаких проблем.

Временной зазор между „вселением“ и „осознанием“ сыграл роль своеобразного психологического демпфера. Не будь его, еще неизвестно, как бы принял человек ХХ века необходимость есть вместо картошки репу, пользоваться вместо (пардон) туалетной бумаги мхом и мыть голову печной золой. А так Мишку нисколько не удивляло и не шокировало то, что сарафан является мужской верхней одеждой, что женщины используют для стирки куриный помет, что спать приходится вповалку на полатях, что в жаркую погоду мужчины, пренебрегая штанами, щеголяют в одних долгополых льняных рубахах». [16. С. 69]

В заключении необходимо отметить и довольно новый прием создания иллюзии правдоподобности текста, применяющийся в русской массовой литературе с конца 80-х — начала 90-х гг. XX века (на этом приеме основаны такие популярные жанры массовой литературы, как криптоистория и фолк-хистори). Этот прием заключается в привлечении читательского интереса путем опровержения общепринятых, традиционных точек зрения и заменой их смелыми гипотезами или (реже, в случае, если общепринятые представления неверны) в обращении внимания читателя на то, что традиционная точка зрения не совпадает с реальным положением вещей. Е. Красницкий пользуется этим приемом весьма умеренно, но, тем не менее, этот прием заслуживает упоминания в данной работе. Наряду с прочими, он придает тексту убедительность путем повышения авторитета мнения автора в рассматриваемых вопросах. Так, высказывание: «Это Мономаху мы обязаны выражением: „Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами“» сопровождается авторским примечанием: «Вообще-то в „Повести временных лет“ сказано несколько иначе, но именно этот вариант широко распространился благодаря усилиям интеллигентов-западников». [16. С. 19]

Гораздо активнее пользуется этим приемом К. Костинов: сюжет «Сектанта», как уже было показано выше, целиком построен на опровержении общепринятых стереотипов о середине 20-х годов XX века. Их опровержение сквозной нитью пронизывает текст от начала до конца. Опровержение строится «от противного»: герой как носитель стереотипного образа прошлого всякий раз, когда «реальность» прошлого не совпадает с образом прошлого в его сознании, считает, что попал не в собственное прошлое, но в прошлое некоего альтернативного, параллельного мира. В начале романа герой пытается понять, где он, и приходит к следующему выводу:

«Сергей все понял. Это — НЕ ПРОШЛОЕ.

У власти — не Сталин, а некий Рыков, Дзержинский — министр промышленности, вместо рублей ходят червонцы, большевики спокойно относятся к церкви, через эстонскую границу переходят террористы, да не просто террористы, а белогвардейцы, хотя война уже три года как закончилась… Польские концлагеря, казакисадисты, святой Илья Муромец.

Ничего этого в прошлом Сергея не было. А значит…

Он — в параллельном мире. Альтернативная история». [23, с. 65–66]

В «альтернативности» изображенного в романе прошлого герой убеждается и при сопоставлении реалий 1925 г. с реалиями настоящего. Эти сопоставления служат также и для создания неприглядного образа настоящего, однозначно уступающего образу прошлого. Процитируем как один из наиболее характерных примеров такого сопоставления сцену получения героем удостоверения личности:

«В Загорках Сергей ждал сюрприз.

— Паспорт? Какой паспорт? — нешуточно удивился председатель Паша, когда Сергей спросил у него, как можно получить паспорт, — Ты цто, за границу собрался?

— Почему за границу?

— Так в СССР нет внутрянних паспортов. Только цтобы за границу поехать.

Так… В СССР нет паспортов. Сергей уже привык к мысли, что он — в альтернативной истории, но окружающий мир постоянно подкидывал ему сюрпризы.

— Почему нет? — задал несколько глупый вопрос.

Поводень вздохнул:

— Цто такое паспорт?

— Эээ…

Хороший вопрос.

— Удостоверение личности?

— Паспорт, товарищ Вышинский, есть документ, удостовяряющий право на отлуцку из места постоянного проживания и служит для целей ляшения граждан права на свободное пярямясцение в пряделах страны. Паспорта — один из инструментов поляцейского государства и в подлинно свободной стране, которой является Союз ССР, паспортов нет.

Зашибись. Это что же получается, подумал Сергей, Российская Федерация 2010 года — полицейское государство и менее свободно, чем СССР 1925 года? Пусть и параллельного мира.

— Постой, Паша, — решил уточнить Сергей, — а если у меня, скажем, на улице попросят документ…

— Кто попросит?

— Милиция.

— Уже два года как издан дякрет ВЦИК и Совнаркома о том, цто никто ня имеет право требовать от граждан паспорта или иные документы, удостовяряющие лицность. СССР — страна свободная». [23, с. 120]

Эта и прочие подобные сцены раскрывают перед героем (а вместе с ним и перед читателем) образ прошлого, в котором человек был свободен так, как не может себе и представить современный массовый читатель. В прошлом герой, несмотря на то, что он не умеет и не знает совершенно ничего полезного (об этом Сергей Вышинский неоднократно размышляет на протяжении всего романа), перестает ощущать себя ненужным. Напротив, он нужен этому прошлому, как нужен ему любой человек. Фабула романа показывает это самым убедительным образом. Герой, убедив себя в том, что он не умеет и не знает ничего такого, что способно принести доход, решается на мошенничество. Он составляет бизнес-план организации производства качественных чернил (которых, как и многого другого, в провинциальном городе Пескове 1925 года не хватает, тогда как они необходимы не только для делопроизводства, но и для системы образования) с тем, чтобы получить от государства ссуду и скрыться с деньгами. Но встреча со школьниками, которым чернила требовались для учебы, изменила его решение:

«…одна из девочек, светленькая, лобастая, подняла руку: