Мария Боброва - Марк Твен

Большее значение в истории развития американской прогрессивной литературы середины XIX века имел прославленный роман Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» (1852). С огромной эмоциональностью и художественной выразительностью, со страстной убежденностью в своей правоте, Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896) доказала, что рабство не может быть дальше терпимо. Она дала потрясающую по реализму и драматическому пафосу картину физических и душевных мук негров, показала могучую силу сопротивления и ненависти рабов к их мучителям. Борьбу против рабства она расценила как всенародную и справедливую, хотя облекла при этом свои мысли и образы в привычную для нее религиозную форму.

Бичер-Стоу проявила удивительную историческую прозорливость, предсказав в последней главе «Хижины дяди Тома» неизбежность революционного взрыва масс, если рабство не будет уничтожено. Она считала, что американская цивилизация глубоко повинна в «неискупленной несправедливости» по отношению к неграм; взывала к разуму, совести и чувству справедливости своих сограждан.

Бичер-Стоу оказала огромное воздействие на сознание и чувства простых людей США, чей героизм и мужество уничтожили рабовладение в стране спустя десятилетие после появления знаменитого романа. В историю общественной мысли США и историю литературы Бичер-Стоу вошла как отважный борец за освобождение негров.

Таким же пламенным стремлением служить высоким гуманистическим идеям, благородным традициям борьбы против рабства, как у Бичер-Стоу, отмечено творчество ее великого современника Уитмена.

Уолт Уитмен (1819–1892) создал свою высоко патетическую, гневную и поэтическую книгу «Листья травы» (1855) в канун больших исторических событий. Стихи, собранные в этом сборнике, рождены в предгрозовой атмосфере начинающейся революционной борьбы. «Рабство и гнет, произвол и насилие повсюду» вызывают в душе Уитмена не только «безмерный стыд» («Песни о самом себе»), но и ненависть к «шакалам»-работорговцам, презрение к их «свирепой крикливой злобе», готовность пустить в ход «кремневое ружье», которое стоит наготове в углу хижины поэта. С библейской эпичностью воспевает Уитмен раба на невольничьем рынке как «множества жизней источник», «начало многолюднейших штатов и богатейших республик» как «чудо», для создания которого «земля готовилась миллиарды веков» («Я пою электрическое тело»).

Поэзия «гордого, свободного, смелого американского гиганта» (слова Майкла Голда об Уитмене) имела огромное значение в формировании духовного облика американцев. Уитмен широко раздвигает горизонты перед человеком, показывает безграничность его творческих возможностей, славит тружеников всех профессий («Вы, рабочие и работницы наших штатов, владеете чудесной и мощной жизнью…»), воспитывает в них сознание гордого человеческого достоинства. И в то же время настойчиво и гневно требует от них энергичных революционных дел.

«…Молодые американцы, механики, фермеры! Долго ли вы намерены жить в подчинении у трехсот пятидесяти тысяч рабовладельцев, терпеть их шпионство и террор? Или вы тоже их рабы?» — саркастически спрашивает Уитмен в памфлете «Восемнадцатые выборы президента» (1856). И ставит дилемму: «Либо вы уничтожите рабство, либо рабство уничтожит вас!»

В публицистике и поэзии Уолта Уитмена объединяются и находят выражение лучшие боевые традиции прогрессивной американской литературы: органическая и неразрывная связь с реальной жизнью, защита идей социальной справедливости.

Таким было литературное наследие, которое получил молодой Марк Твен от своих предшественников и старших современников.

Купер, Уитмен, Лонгфелло, Лоуэлл были одними из первых американских художников слова, обратившихся к устному народному творчеству американцев — индейцев, белых, негров.

Середина XIX века оказалась тем временем, когда устное творчество народа, особенно юмористическое, становилось достоянием литературы. Этому процессу в большой мере способствовал Марк Твен.

В. И. Ленин определял фольклор как художественные произведения о «чаяниях и ожиданиях народных», как искусство, «важное для изучения народной психологии», «многовековое творчество масс», которое «отображает их миросозерцание в разные эпохи»[25].

Возникновение устных сказаний в среде белого населения Америки связано с трудом трапперов (ловцов пушного зверя), лесорубов, плотовщиков, следопытов.

В поэтическом творчестве белого населения США много черт, свойственных эпическим сказаниям аборигенов американского материка.

Титаническая борьба человека с природой, древние языческие верования породили в индейском поэтическом творчестве героический эпос с присущим ему фантастическим преувеличением. Гигантские метафоры, гигантские образы становятся характерной чертой и устного творчества европейцев на американском континенте.

Первые следопыты, первые американские охотники героизируются народом как титаны, мощь которых превышает силу природы. Дэниел Бун (прообраз куперовского «следопыта», «зверобоя»), охотник-траппер Джим Бриджер, действующий в народных сказаниях еще тогда, когда на материке водились бизоны, совершают невероятные подвиги.

Постепенное развитие страны меняет характер этих сказок. В начале XIX века из героических они превращаются в герои-комические и просто комические. Процесс этот вскоре захватывает весь американский фольклор, главным художественным средством которого становится юмор. Социальной основой, рождающей юмор, является неравномерность развития США, наличие различных социальных укладов в стране, несоответствие между сознанием человека XIX века и девственной природой нетронутых земель, куда попадал пионер.

В начале XIX века города восточных штатов уже превращались в крупные промышленные центры, а Невада и Калифорния таили в своих недрах еще неведомые богатства; чопорная «цивилизация» восточных штатов и пуританизм буржуазной морали создавали «железный кодекс» общественного поведения где-либо в штате Коннектикут, а на линии фронтира все эти «законы» казались смешными и нелепыми[26].

Из столкновения понятий разных социальных укладов рождался юмор. Напряженная борьба с природой и победы над ней давали право на задор, на уверенность, рождали желание почувствовать себя гигантом («О-го-го! Я почесываю голову молнией и убаюкиваю себя громом!»), а привычная недавняя жизнь, проведенная где-либо в сонном провинциальном Солсбери, заставляла с опаской поглядывать на разбушевавшиеся стихии. Иногда «сын молнии и мрака» оказывался трусом. Так наряду с героическими сказаниями рождался «хвастовской жанр».

Черты экспансионизма, имеющиеся в ранних сказаниях (белый неизменно одолевает индейцев, убежден в своем превосходстве над ним), также в середине XIX века претерпевают существенные изменения.

С развитием аболиционистских идей, изменявших в народе отношение к неграм и к индейцам, в устных народных рассказах постепенно исчезают экспансионистские мотивы и все чаще встречаются пародии на них. «Всепобеждающий» белый оказывается трусом под градом стрел индейцев, являет собою жалкую фигуру растерянного человека, пересчитывающего количество дыр на своем платье. Комический образ такого «вояки», характерный для американского народного юмора 50-х годов, перенесен в его неизменном виде в раннюю книгу Марка Твена «Закаленные».

Американские буржуазные литературоведы в 30-40-х годах XIX столетия на первый план выдвигали Запад США, как место становления народной культуры, оказавшее влияние на выработку общенациональной культуры, в том числе и юмора.

«Запад в главных чертах сформировал политическую историю Америки. В основном Запад имел формирующее значение и для истории американской культуры», — утверждал Б. Де Вото в книге «Америка Марка Твена»[27].

В книге В. Блейера «Родной американский юмор», появившейся спустя пять лет после книги Б. Де Вото, имеется обоснованный материал о влиянии восточных штатов и юмора этих территорий на развитие американской юмористической литературы, в частности на творчество Марка Твена.

Ф. Эмберсон категорически утверждает, что юмор середины XIX века получил развитие в трех местах: на реке Миссисипи, на Калифорнийском побережье и в военных лагерях периода Гражданской войны[28]. Этот «областнический» принцип — попытка буржуазных литературоведов прикрепить юмор к определенной территориальной зоне — явно несостоятелен. Юмор жил и развивался всюду и особенно энергично там, где напряжение жизненных сил народа достигало кульминации, — это мог быть и фронтир на Западе и Севере, и фронт Гражданской войны. Уитмен, пользовавшийся гигантскими фольклорными метафорами («Водопад Ниагара — вуаль у меня на лице! Мои локти — в морских пучинах, я ладонями покрываю всю землю!»), слышал легенды о гигантах и на родном Лонг-Айленде, близ Нью-Йорка, от неграмотной матери, слышал их и от раненых солдат Гражданской войны, за которыми он ухаживал в госпиталях.