Георгий Адамович - «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)

А еще — два слова о Боратынском, которого Вы неожиданно открыли. Это действительно замечательный поэт, хоть и не очень талантливый (сравнительно с Пушкиным или Тютчевым). Он был бы величайшим у нас мастером, если бы при всем своем мастерстве стирал и пот со своих стихов, от слишком большого труда (что делал Бодлэр, тоже не очень талантливый). Но есть что-то банальное и плоское в его мудрости. Прочтете: как будто очень умно, глубоко, куда же Пушкину! Но в сущности его ум — сплошь из умных «общих мест», без подлинной оригинальности. Конечно, надо сделать расчет на время: м. б., тогда это и было оригинально. Кроме того, он «умничает», показывает ум, что лично я не люблю. Но зато я очень у него люблю что-то, что кажется мне сплошь черно-белыми тонами, без красок, без метафор и всякий роскоши, как в удивительном (для меня!) — «Мой дар убог…». И еще: «Царь небес, успокой…» — с удивительным концом о «строгом рае». А вообще-то конечно, это из лучшего, что у нас было, и Белинскому зачтется, что он назвал его «паркетным шаркуном»[93], или что-то в этом роде. До свидания. «Как живется Вам, как можется?»[94] (это, увы, не Боратынский, а Цветаева).

Крепко жму руку.

Ваш Г. А.

104, Ladybarn Road Manchester 14

15/II-54

Cher ami Владимир Сергеевич

Прежде чем продолжить идеологически-философскую полемику о Боратынском, хочу спросить Вас: получил ли Яновский мое письмецо? Я писал ему дней 8-10 назад, но не помню, чтобы письмо опустил в ящик[95]. А письма нет. У меня голова совсем продырявилась, и скоро мне нужна будет нянька.

Насчет Боратынского Вы, конечно, правы (даже чересчур — допуская, что он был «не особенно умный человек»), но и я прав. Мы друг друга просто не поняли, и о разном говорили. Вы правы, что он в чувствах, в словах о чувствах, в анализе их — тонок и оригинален необычайно. Его стихи о любви, даже иногда шутливые, самый тон этих стихов — все это unique, хоть и без тютчевской неотразимой «патетичности» и непосредственности. Но я считал Вас философом, думал, что Вы не на это у него обратили главным образом внимание, а на философию, — т. е. такие стихи, как «Пока человек естества…», «Предрассудок»[96] и т. д. (у меня нет здесь его книги, вспоминаю как могу). Вот это мне и кажется в сущности — des lieux communs[97], несколько претенциозно поданные. В русской литературе вообще мало мысли, кроме Достоевского и еще немногих, — Боратынский выделяется тем, что думает (как в точности сказал о нем Пушкин[98]), но думает он хоть и сосредоточенно, а все-таки без настоящей глубины. Он a priori, принципиально в оппозиции общему мнению, всякому: зная это, легко заранее знать, что он скажет на такую-то тему, вроде как легко найти звезду по математическим данным о небе. Кстати, насчет Пушкина. Вы, по-моему — простите! — тоже преувеличиваете: «колоссальный ум» и т. д. Удивительный в своей точности ум и обаятельный, но в границах, и во всяком случае не испытавший случая проверить себя, не бывший на тех экзаменах, которые держали другие. выделяется тем, что думает (как в точности сказал о нем Пушкин98), но думает он хоть и сосредоточенно, а все-таки без настоящей глубины. Он a priori, принципиально в оппозиции общему мнению, всякому: зная это, легко заранее знать, что он скажет на такую-то тему, вроде как легко найти звезду по математическим данным о небе. Кстати, насчет Пушкина. Вы, по-моему — простите! — тоже преувеличиваете: «колоссальный ум» и т. д. Удивительный в своей точности ум и обаятельный, но в границах, и во всяком случае не испытавший случая проверить себя, не бывший на тех экзаменах, которые держали другие. Боратынский, м. б., завидовал Пушкину, как Сальери, но и смотрел на него чуть-чуть свысока («Глас, общий глас…»[99] — в большом стихотворении, не помню названия: это будто бы о Пушкине, по всем комментариям). Ну, довольно. В общем, конечно, Боратынский> — душка, чудо и прелесть, и если бы все наши «молодые» поэты сообща написали бы одно его стихотворение, это стоило бы всей антологии Иваска. До свидания, cher ami.

Сегодня получил первый кусочек корректуры от Гринберга, и сегодня же ее возвращаю. Мне было бы очень интересно знать, что Вы думаете об этих «Комментариях». Там есть кусок из наших с Вами политических споров.

Ваш Г. А.

Спасибо за лестную вырезку[100]. Par le temps qui court[101] никакими поклонниками и союзниками пренебрегать нельзя!

104, Ladybarn Road Manchester 14 25/V-54

Дорогой Владимир Сергеевич Я не знаю, кто кому не ответил, вероятно — я Вам. Простите, если так. Но сегодня я пишу Вам, чтобы сказать, что я прочел Ваш отрывок в «Опытах»[102] и нахожу его прелестным и замечательным. Думаю только — вернее, догадываюсь — что далеко не все будут такого мнения, и знаю наперед, какие возражения и критика будут сделаны. Но не верьте им: Вы — настоящий писатель, и мои чувства к Вам тут ни при чем. После Вас я просто не в силах был читать Набокова[103], при всем его удивительном таланте: до чего хлестко, пусто, шикарно, лживо-блестяще, и в конце концов ни к чему! Какой-то сплошной моветон, рассчитанный на то, чтобы прельщать, но лично во мне только вызывающий скуку. Но вот что: зачем Вы обидели Рейзини?![104] Портретно так, что не узнать нельзя, и обидно до крайности, хоть к концу и смягчено. Зачем? Он — «добрый малый», не мог из-за денег измениться до неузнаваемости, а глупую важность из-за миллионов — можно и простить. Правда, этот Ваш выпад меня удивил и огорчил. Он, вероятно, очень уязвлен.

Третьего дня я ездил в Бирмингем на свидание с Гринбергами[105] (полдороги между Лондоном и Манчестером). Зачем, собственно говоря, он жаждал меня видеть, я не понял. Я думал — поговорить о будущих «Опытах», как и что. Но «Опыты», по-видимому, кончаются[106]. Мы очень мило втроем позавтракали, но разговор был о том, о сем и ни о чем. Слышал, что Вы бросили место[107]. Довольны ли новой работой, и дает ли она Вам достаточно денег? Если соберетесь мне ответить, имейте в виду, что я здесь числа до 12 июня, а потом — Париж, обычный адрес. Скажите, пожалуйста, Яновскому, что я благодарю его за письмо и отвечу скоро, сейчас у нас экзамены и много возни.

До свидания.

Ваш Г. А.

4, avenue Emilia

с/о M-me Lesell

Nice. — France

13/VIII-54

Я здесь до 10 сентября, потом — Париж, обычный адрес.

Дорогой Владимир Сергеевич

Мне трудно ответить точно на Ваш вопрос о моих статьях[108]. Кое-что общего характера было в «Совр<еменных> записках» — например, «Несостоявшая<ся> прогулка»[109] (кот<орую> я когда-то читал у Фондаминского[110]), «Письмо туда»[111] и др. Но больше было в «Послед<них> новостях»[112].

Я сейчас занят разбором разных вырезок, для книги в Чех<овском> изд<ательст>ве (не уверен, что выйдет — отчасти по моей вине).

Есть в «Послед<них> новостях» статья «Жизнь и жизнь»[113], спор с Ходасевичем — как раз на общие эмигрантс<кие> темы. Но на вырезке не указан год. Однако на обороте есть объявление о вышедшей 57-й книге «Совр<еменных> зап<исок>». Думаю, что это даст Вам возможность установить время появления статьи. Еще есть статья «Парижские впечатления»[114] — по-видимому, 12 апреля 1933,34 года (скорей 34). Да, «Жизнь и “жизнь”» — № 4 апреля, но год установите по «Совр<еменным> запискам».

Еще: «Поэзия здесь и там»[115], 25 октября, год не знаю.

На мою полемику с Ходасевичем был ответ Цетлина в «Совр<еменных> зап<исках>», на те же темы[116]. Это может Вам пригодиться.

Затем «Комментарии» — в «Числах» и кое-что такое же в «Совр<еменных> зап<исках>»[117].

Voila. Больше ничего сообщить не могу. Кстати, мне показывала Червинская статью Федотова о парижской литературе[118], очень для меня лестную. Кажется, она была в 1942 г. в «Ковчеге» или что-то вроде. Это я Вам пишу не чтобы хвастаться, хотя должен признаться — я был польщен, прочтя ее, п<отому> что Федотов, со всеми его недостатками, c’etait quelqu’ un[119].

Насчет издания сборника статей — как Вы пишете — ничего ответить не могу. Когда-нибудь, может быть. Но едва ли, — да и к чему? Все все равно кончится лопухом, а я к лопуху все ближе, и всякая суетность мне все безразличнее. Что Пруст, умирая, что-то писал и дописывал — вечный предмет моего удивления. М. б., он был прав, но я этого не понимаю. Не думайте, что я при этом с ним себя хоть на 1/10000 сравниваю. Je sais се que je suis[120], в обе стороны.