Татьяна Москвина - В спорах о России: А. Н. Островский

Играют актеры неспешно, с аппетитом, с подробностями, с правильными, полными смысла паузами. А зал прямо-таки замирает и стонет от удовольствия: публике по-прежнему нужен, необходим как воздух традиционный русский бытовой, психологический театр. Тому, кто его отрицает, хорошо бы для начала научиться его делать — ведь отказаться можно только от того, что имеешь, а как иначе?

«Пучина» Островского удалась Юрию Цуркану меньше. Гениальный опыт «альтернативной» русской мелодрамы (в своей пьесе Островский откровенно спародировал популярную французскую мелодраму «Тридцать лет, или Жизнь игрока», бывшую в репертуаре Мочалова) требовал какого-то особого ключа, хода, манеры сложения всех действующих сил. Нейтральное, квазисимволическое оформление (Владимир Фирер) — белая коробка сцены, белый куб посередине, шар лампы и более ничего — заставило артистов несколько мучиться в пустоте и пытаться создать бытовое пространство одними голосовыми связками. Им тесно и неудобно, они кажутся неуклюжими и впадают в известную по сериалами иллюстративно-плоскую, назывную манеру игры. И все-таки кое-что удается — ведь история рассказана просто потрясающая. Тридцать лет из жизни хорошего и слабого человека, которого буквально на наших глазах «съела среда», превратив из молодого восторженного студента в нищего и сумасшедшего старика. Островский — непревзойденный мастер драматического исследования жизни вне чрезвычайных обстоятельств, вне катастроф извне (их не было в его собственной жизни). Вот нет войны, чумы, голода, террора, гнева богов, жизнь обывателя вроде бы предоставлена сама себе: что ею управляет? Какие законы? Как ведет себя человек? Излишне и говорить, что опыт таких исследований не то что близок современному зрителю — он его просто пожирает с жадностью. Как давно с ним никто не говорил по-человечески о том, что его волнует, — как остаться честным человеком и прокормить семью, как противостоять хамской среде и наращивать культурные силы, а не сдаваться пошлости, когда и под какими личинами приходят к обыкновенному человеку Бог и черт и как этот час не упустить… В игре Евгения Баранова (Кисельников) есть немало волнующих моментов, но есть и некоторая наигранность, нарочитость, портящая и игру других персонажей. Все-таки лучше было бы, на мой вкус, вообще пресечь в исполнении этой пьесы всякую театральщину, преувеличенность, эксцентричность, попробовать найти самый простой и спокойный способ жизни на сцене. Ведь дорога в целом выбрана верная. Ведь любить автора куда приятнее и выгоднее для совести театра, чем его убить…

2007

«Русские деньги» — так называется новый фильм режиссера Игоря Масленникова, создателя сериала о Шерлоке Холмсе. Он задумал экранизировать под этим названием несколько классических комедий Островского, и первой стала никогда за сто пятьдесят лет не сходившая с русской сцены пьеса «Волки и овцы». Вот интересно: а что такое русские деньги? В чем их национальная особенность и есть ли она? Судя по Островскому — конечно, есть.

Лет тридцать назад в прессе мне попадались анекдотические рассуждения о том, что коллизии драм А. Н. Островского устарели, они непонятны новому советскому зрителю и их следовало бы переписать, адаптировать к нравам зрелого социализма. Однако получилось как-то совсем наоборот: не Островского пришлось переписывать, а русскую жизнь. И ее переписали так, что нынче сделались понятными даже мельчайшие подробности денежных взаимоотношений в пьесах драматурга, все эти банкротства, кредиты и векселя по двадцати пяти копеек за рубль. В зеркале Островского мы по-прежнему видим себя. Сходство велико, но есть и разница.

Конечно, царство, которое написал драматург, — более могучее и самодостаточное, нежели теперь. Немыслимо, чтобы люди Островского вели счет на какие-то там доллары или прочие бесовские бумажки. Здесь полноправно и мощно царит Рубль, и Рубль этот куда увесистее нынешнего. На пять рублей можно кутить несколько дней в трактире средней руки, за тысячу купить целый лес, а сто тысяч рублей — это огромное состояние. В фильме Масленникова эта разница очевидна — старый царский рубль по размеру раз в пять больше нашего. Для таких денег предусмотрены специальные резные шкатулки и обширные портмоне, их считают долго и со вкусом, они солидно шелестят и предполагают нырнуть в такой же солидный, обширный карман.

Деньги правят далеко не всем миром Островского. У него есть драмы, где рубль не имеет силы — например, в «Грозе» или «Снегурочке» есть персонажи, свободные от корысти, не затронутые расчетом. Бог, любовь, образование, преданность искусству теснят власть рубля, бедность не является пороком, а богатство само по себе не приносит счастья. Но Островский не был бы Островским, если бы обходился с темой денег с романтическим легкомыслием, — о нет, перед нами великий реалист.

Русские деньги, как о них написал Островский, — прежде всего символ чрезмерной русской страстности. Трудно сыскать в русском мире обыденное, спокойное, «нормальное» отношение к деньгам. Их проклинают как образ зла или превозносят выше Бога. О них мечтают исступленно, до галлюцинаций, и ради них идут на преступления. «Бедная невеста», «бесприданница» (названия пьес Островского) в этом мире однозначно женщина с трагической судьбой. Мужчины не способны любить женщин больше, чем деньги.

Потому что деньги — это воля. Своя воля! Доходящая часто до самодурства, дикая, безрассудная, но желанная русскому человеку. Бог (разум) и любовь эту волю ограничивают, направляя душу вверх, к труду совершенства. Деньги же дают разгуляться вширь, дают простор натуре… «Так было и так и есть», — думаешь, глядя новую экранизацию Островского.

«Волки и овцы» имеют богатейшую сценическую историю: в пьесе нет той огромной глубины, что есть в иных созданиях Островского, но есть великолепный блеск композиции и характеров. Это превосходно сделанная и отчаянно смешная пьеса, которую зритель всегда принимал на ура. До сих пор покатывается со смеху зал на «Волках и овцах», идущих более десяти лет в театре «Мастерская Фоменко». Многажды оживлялась и премьерная публика «Русских денег» Игоря Масленникова, чутко реагируя на текст Островского: что и говорить, мастер работал в хорошем смысле по-русски, то есть на века.

В тихую провинциальную губернию, где смирно поживают попивающие помещики и пышнотелые вдовушки под негласным руководством грозной барыни Мурзавецкой, заявляются два «волка» — девица Глафира, мечтающая подцепить богатого мужа, и делец Беркутов, положивший глаз на аппетитное имение помещицы Купавиной. С виртуозным и артистическим бесстыдством «волки», разумеется, кушают своих «овец», а провинциальные жулики, воображавшие себя очень ловкими и смышлеными, посрамлены в гордыне. На каждого волчонка найдется волк поматерее, каждый обманщик и сам будет обманут — лес, братец! Если не хочешь быть ни волком, ни овцой — ступай отсюда в другой мир, где живут по другим законам. А здесь — только так.

«Русские деньги» сняты в добротной, мягкой манере, присущей Масленникову: он не осуждает, не издевается, а пристально и внимательно вглядывается в этих людей. Снимали фильм в имении драматурга, в Щелыково, так что дивный пейзаж русской равнины и облик вечно милой сердцу русской дворянской усадьбы окутывает картину еще и дымкой ностальгического очарования. Но в людях, как всмотришься, никакого такого милого очарования нет. «Волки» — Глафира (Лидия Вележева) и Беркутов (Алексей Гуськов) — вообще не люди, а некие заведенные чертом корыстные куклы с пустыми глазами. Жадность разъела душу барыни Мурзавецкой (Алла Демидова в этой роли — чистый Малый театр по бытовой достоверности), закрутила подьячего Чугунова (отличный Леонид Мозговой). А «овцы», добрые, смирные, бескорыстные люди — Лыняев (вполне приличная работа Юрия Гальцева) и Купавина (сливочного обаяния Зоя Буряк), вызывают досаду своей кротостью, неспособностью дать отпор хищникам. Так сами и лезут в пасть, да еще с удовольствием! А есть в мире картины вообще пугающий силы образ — молодой человек Горецкий, готовый за деньги на любое преступление. Артист Вадим Сквирский в этой небольшой роли вызвал бурную реакцию публики, потому что публика когда дура, а когда и нет и незаурядную актерскую работу узнает в момент. «Дозвольте, Глафира Алексеевна, для вас какую-нибудь подлость сделать? Хотите, забор изломаю?» — спрашивает Горецкий (Сквирский), кривя в ухмылке тонкие губы, и из блестящих дурным блеском глаз этого подлеца на вас буквально глядит русский беспредел…

И понимаешь, что русские деньги, как и русские люди, хоть и стали мельче, да не перевелись, и по-прежнему черт заводит свою волынку в русском мире, и как говорится в пьесе: «Да разве на свете люди живут? Все волки да овцы, волки да овцы. Волки кушают овец…»