Ярослав Галан - С крестом или с ножом

Пан Фиалка понурил голову и заплакал, слезы потекли на празднично начищенный корнет.

Прошло несколько лет.

Немая киномуза заговорила, запела и заиграла, пан Фиалка исчез с музыкального горизонта. Как в воду канул.

Как-то в воскресенье утром происходил один из бесчисленных парадов войска маршала Пилсудского. На быстрых белых конях ехали вояки 14-го уланского полка — специалисты по карательным экспедициям, мучители и палачи украинских селян Львовщины. Вдруг за моей спиной раздались возгласы:

— Да здравствует! Вот это армия! Вот это войско! Уланы, ей-богу, уланы!..

Это кричал дородный человечек в черном старомодном сюртуке и черных очках.

Знакомый аромат, аромат смеси коньяка и чистого спирта, воскресил в моей памяти пана Фиалку. Да, это был он!

— А, как поживаете, пан товарищ? Вы думали — капут Фиалке, а Фиалка цветет, и еще как цветет! Дай и вам боже такое!

Пораженный переменой характера пана Фиалки, который из меланхолика превратился в жизнерадостного человека, я поинтересовался его новой профессией. Он потянул меня в боковую уличку и прошептал:

— Я коллекционер!

— Коллекционер? Чего?

— Пощечин!..

— ??!!

Пан Фиалка снисходительно улыбнулся:

— Я расскажу вам, но об этом никому ни слова! Чересчур много во Львове деятелей, желающих занять мое место.

Пан Фиалка боязливо оглянулся и полушепотом продолжал:

— Вы знаете, что нет у нас больше светлейшего императора, зато есть Пилсудский. Вот это голова, вот это маршал, вот это диктатор! Своего премьер-министра Складковского на пять шагов к себе не подпускает, а когда имеет на него зуб, то ударом в нижнюю часть спины с лестницы спускает.[7] Ха-ха!.. Приблизительно то же самое делает генерал Складковский со своими подчиненными. Историю с оппозицией его величества — ундовскими депутатами сейма — сами знаете: в Брестской крепости они трижды в день собирали пощечины от офицеров маршала.[8]

— Знаю. И что же?

— Им это в конце концов надоело.

Я остановился, удивленный:

— Неужели они действительно перешли к оппозиции?

— Хе-хе!.. К оппозиции!.. Чего захотели! Хе-хе!.. Это. я, я стал оппозиционером, мой дорогой!..

Я ничего не понимал, и пан Фиалка сжалился надо мною:

— Когда нужно идти на прием к Пилсудскому, Складковскому и присным, националистические депутаты берут меня с собой и как своего уполномоченного секретаря посылают на первую линию огня, то есть толкают первым в кабинет высокопоставленной особы. Я докладываю об их просьбе и получаю лично серию пощечин, реже — лечу с лестницы. Когда запыхавшаяся и вспотевшая высокопоставленная особа немного успокоится, в кабинет входят мои депутаты. Теперь им ничто уже не угрожает. В крайнем случае какая-нибудь мелкая пощечина или легонький щелчок в нос…

— И хорошо вы на этом зарабатываете?

— Неплохо. Лучше, чем когда-то зарабатывал игрой на корнете.

— И никогда уже на нем не играете?

Пан Фиалка постучал пальцем по нижней челюсти. Она была вывихнута.

— Понимаю. Профессиональная болезнь.

Коллекционер вздохнул:

— Чего только не сделаешь ради…

С тех пор я не видел пана Фиалки и только недавно узнал, что он уже в Канаде, куда попал вместе со своими националистическими шефами. Нужно полагать, что пан Фиалка и там самоотверженно собирает пощечины, предназначенные для донцовых, бандер, мельников и скоропадских, то есть работает по специальности.

1949

В один из праздничных дней 1701 года жители города Львова стали свидетелями потрясающей сцены. Отряд солдат польского гетмана Яблоновского, возглавляемый пьяным человеком в епископском облачении, с криком и свистом ворвался в Успенскую церковь. Несколько минут спустя из церкви вышвырнули на улицу истекающего кровью православного священника. Его место перед алтарем занял новоиспеченный униат — епископ Шумлянский.

Гетман Яблоновский праздновал победу, а с ним и вся ультракатолическая и ультраразвращенная шляхта. После трехсот лет дикой травли и невыносимых притеснений православной церкви был нанесен смертельный удар. Через семь лет и последние смельчаки, измученные террором, пали ниц перед Шумлянским, заявляя о своем согласии принять унию и покориться папе римскому…

Это был финал трагедии. Пролог к ней был положен еще королем Казимиром, называемым Великим. Захватив Львов, он заселил его немцами. Когда этих клопперов, вольфштольцев, цетнеров и зоммерштейнов набралось столько, что они уже имели право называть себя хозяевами города, для православных, то есть украинцев, настали, по словам современника, «времена египетского рабства». Немецкий магистрат создал для них гетто, где им разрешалось жить, но запрещалось оказывать какое бы то ни было влияние на судьбу города и свою собственную судьбу. Католические короли и католическая шляхта знали, что делают, посылая во Львов католиков-немцев. Эти предтечи гитлеровского губернатора Вехтера были мастерами угнетения и истребления других народов.

В то время, когда пленные крестоносцы из-под Грюнвальда зализывали свои раны в подземельях львовского замка, их Львовские братья по крови устраивали погромы украинцев на благо ненавистной крестоносцам Польши…

В конце XVI столетия украинское население Львова было настолько обессилено этой неравной борьбой, что шляхта и ополяченные уже пришельцы из Саксонии и Бранденбургии могли подумать об унии, тем более что это совпало с периодом похода польских магнатов на Восток, на Русь.

Уния должна была стать в руках шляхты целительным средством от всех болячек, она обязана была погасить ненависть православных к своим католическим угнетателям, ее заданием было разбить единство и дружбу русского и украинского народов, наконец, она открывала путь для ополячивания упорных и стойких украинцев.

Долго искали кардиналы, епископы и прелаты подходящую для этого фигуру, пока не нашли ее в лице православного епископа Николая Торосевича.

Он был «посвящен» ими в первого униатского владыку. Это «посвящение» окончилось бы трагически для новоиспеченного «верного», если бы не польские солдаты, которые насилу вырвали Торосевича из рук разъяренной толпы православных.

Вот с какими чувствами встретили украинцы Галиции факт подчинения их церкви папе римскому и его польско-немецким наместникам.

Эти чувства жили в сердцах галичан еще в XIX веке, когда значительная часть униатского духовенства стремилась найти освобождение от унии у деспотической царской России, только бы не выполнять роль послушного орудия в руках неумолимых врагов Украины и ее народа.

Яркой иллюстрацией этого положения была история униатского священника Ивана Наумовича. Он не только решился сам вернуться к вере предков, но призывал идти этим путем и своих соотечественников. За это Наумович заплатил самой дорогой ценой — своею жизнью. Его обезвредили старым испытанным способом, который еще во времена Борджиев вошел в традицию Ватикана, — ядом.

В конце прошлого столетия перед деморализованной униатской церковью открывается новый период ее истории.

На этот раз ключ к ее будущему очутился в более надежных руках, чем руки лишенной государственного кормила польской шляхты или медленно умирающего императора умирающей австро-венгерской монархии. Молодой немецкий империализм, позавидовав лаврам Ягайлы, обращает свой алчный взор на богатые просторы Украины.

После отставки канцлера Бисмарка, Вильгельм II уже не скрывает больше своих восточных планов, и протестантская Пруссия находит вдруг общий язык с Ватиканом. На международной политической бирже акции малоизвестной тогда в мире униатской церкви подымаются быстрыми темпами. Предприятие требовало фундаментальной реконструкции, или, как говорили тогда, оздоровления. Во главе его надо было поставить человека, который бы своим происхождением, социальным положением, связями и энергией давал гарантию, что им будет сделано все возможное для подчинения непокорного европейского Востока.

Так родилась карьера молодого блестящего офицера австрийской армии, украинизированного поляка графа Андрея Шептицкого, из помещичьего рода Шептицких.

Карьера головокружительная. Назначенный священником в 1891 году, через восемь лет он становится уже епископом, а через год — митрополитом. В первые годы своей деятельности Шептицкий полностью оправдывает надежды Ватикана и его союзников. Он проводит реформу монашеского ордена василиан и превращает его в гибкое, послушное орудие политики окатоличивания.

На деньги Ватикана и на немецкие деньги развертывается пропаганда воинствующего католицизма как прикрытия политического стремления подчинить украинский народ немецким империалистам. Словно грибы после дождя, растут и множатся католические издательства, полки книжных лавок гнутся под тяжестью кричащих демагогических религиозных брошюр и газет.