Чарльз Гати - Збиг: Стратегия и политика Збигнева Бжезинского

В своей эпохальной статье, опубликованной в начале 1966 года в журнале «Проблемс оф коммьюнизм»[100], Бжезинский первым заявил, что перед Советским Союзом в будущем лежат два альтернативных пути – «трансформация или разложение». Статья породила длинную серию статей в том же журнале, служивших ответом на его размышления и оценивавших перспективы далеко идущих перемен в советской политической системе. Бжезинский играл активную роль в обмене идей и на основе своей первоначальной статьи (в слегка изменённой форме), тринадцати ответов и своих «итоговых размышлений» составил книгу «Дилеммы изменений в советской политике»[101].

Сравнивая политическую ситуацию при Сталине и после его смерти, Бжезинский отмечал удушающую роль советской бюрократии. Большевики пришли к власти с идеологией, подразумевающей отмирание государства, но в действительности советский режим с самых ранних своих дней принялся строить изощрённую бюрократическую систему. После смерти Сталина в руководстве СССР не осталось настолько всемогущего и харизматического лидера, который мог бы навязывать свою волю. Бжезинский утверждал, что сместившее Никиту Хрущёва в октябре 1964 года «новое поколение чиновников» – почти все из которых возвысились в иерархии в 1930-х и 1940-х годах благодаря сталинским чисткам, – рассматривали «бюрократическую стабильность» как «единственное солидное основание эффективного управления». По его мнению, уникальность Советского Союза заключалась в том, что им управляло «бюрократическое руководство с самого верха до самого низа», что выражалось в «чрезмерно централизованной и жёстко иерархичной бюрократической организации», которая «всё более застывала, подвергалась политической коррупции за годы безраздельной власти и выглядела гораздо более замкнутой, чем это обычно бывает, из-за того что её руководство придерживалось доктринёрской традиции, постепенно всё более превращающейся в ритуал». Бжезинский утверждал, что такое отсутствие гибкости представляет «в перспективе большую угрозу жизнеспособности любой политической системы», поскольку «упадок тут неминуем, а стабильность политической системы может быть поставлена под угрозу». В частности, «попытки сохранить доктринёрское диктаторское руководство над становящимся всё более современным и индустриальным обществом» приведут к «разложению» всей системы – по мнению Бжезинского, этой участи можно было избежать, только если бы бюрократическая коммунистическая диктатура [постепенно трансформировалась бы] в более плюралистичную и институализированную политическую систему, способную «решать основные внутренние проблемы» и удовлетворять требования «ключевых групп», «растущее самоутверждение» которых иначе грозило расшатать режим[102].

В этих рассуждениях Бжезинского стоит выделить пять основных пунктов.

Во-первых, он рассматривал «разложение» советской системы как исключительно политический феномен. По его мнению, процесс разложения должен возникнуть не вследствие экономической неэффективности или предполагаемого замедления экономического роста (о котором он даже не упоминал в своей первоначальной статье), но от удушающего влияния бюрократии, не допускавшей сколько-нибудь значимых политических высказываний со стороны рядовых граждан. В последующие годы взгляды Бжезинского на относительный вес политических и экономических факторов в упадке СССР изменились, но когда он только разрабатывал свою концепцию «трансформации или разложения» Советского Союза, он сосредотачивался исключительно на политическом аспекте проблемы, особенно на «растущей неспособности системы» решать множество серьёзных политических и социальных вопросов; на недостатке умных и способных специалистов, желающих занимать руководящие места в Коммунистической партии Советского Союза (КПСС), и на растущем разрыве между застывшей, жёсткой политической советской системой и всё более подвижным и динамичным советским обществом.

Во-вторых, среди «ключевых групп» Советского Союза, «растущее самоутверждение» которых, по мнению Бжезинского, представляло собой долгосрочную угрозу режиму, были «нерусские национальности». В то время западные аналитики очень редко писали о политическом влиянии различных национальных групп в Советском Союзе, но в своей первоначальной статье Бжезинский (пусть и кратко) поднял этот вопрос, а в последующей работе рассмотрел его подробнее, критикуя «стремление многих западных советологов принизить значение вопроса, который, по моему мнению, может стать взрывным для советской политики». Он писал:

«Мы до сих пор живём в эпоху национализма, и согласно моему очень обобщённому мнению, Советскому Союзу будет всё труднее следить за тем, чтобы его многочисленные национальные группы не проходили через стадию самоутверждающего национализма… [Эти национальности] могут потребовать политической автономии, конституциональных реформ, большей доли в национальном экономическом пироге и больших инвестиций, формально не выходя из Советского Союза. История учит, будь то в Алжире, Индонезии или Африке, что такие требования чаще всего только усиливаются, нежели ослабляются. Если их не удовлетворять или подавлять, то они становятся только острее и радикальнее. Если их удовлетворять, то они растут по мере роста аппетита. Честно говоря, я не представляю, как центральные власти Советского Союза смогут избежать длительного периода действительно сложных отношений с нерусскими национальностями»[103].

И хотя эта проблема остро проявилась только лет двадцать спустя, после того как политическая либерализация при Михаиле Горбачёве выплеснула национальное напряжение наружу, Бжезинский был прав, указывая на потенциальную опасность этой проблемы. В дальнейших своих работах он возвращался к национальному вопросу неоднократно.

В-третьих, Бжезинский на тот момент несколько неверно оценил динамику советского руководства после отставки Хрущёва. Утверждая, что «падение Хрущёва создаёт… важный прецедент на будущее», Бжезинский упустил тот факт, что советская система по-прежнему позволяла лидеру КПСС сосредоточить в своих руках индивидуальную власть и добиться несколько большего статуса, чем просто «первого среди равных». И хотя в первые несколько лет после отставки Хрущёва существовала форма «коллективного руководства», Леонид Брежнев, будучи генеральным секретарём КПСС, всегда считался самым главным руководителем, который со временем устранил всех своих основных соперников, добившись главенствующего положения и скончавшись на своей должности восемнадцать лет спустя. Как отмечал Майрон Раш в то время и позже, в высшей степени централизованный характер советской политики и отсутствие институализированных процедур преемственности позволили Брежневу и его последователям предупредить возможное повторение заговора, в результате которого был смещён Хрущёв[104]. Поскольку Бжезинский (делая общие выводы из отставки Хрущёва) ошибочно рассматривал столкновения в московском руководстве в самом начале постхрущёвской эры как «затянувшуюся бюрократическую борьбу» и «деперсонализированный политический конфликт», он пренебрег теми аспектами системы, которые по-прежнему позволяли сконцентрировать власть в руках одного лидера. Бжезинский утверждал, что с появлением «всё более осознающей прочность своего положения «контр-элиты»» лидеру будет труднее консолидировать свою власть, но события брежневской эпохи опровергли его утверждение. Положение этой «контр-элиты» не было таким уж «прочным», как предполагал Бжезинский, а консолидация власти после Хрущёва не только осложнилась, но и значительно упростилась. После того, что случилось с Хрущёвым, Брежнев и его последователи понимали, что должны постоянно быть начеку и предотвращать любые подобные попытки сместить их самих.

В-четвёртых, анализ Бжезинского отражал различные академические течения и был основан на разных теоретических конструкциях. Тезис о растущем разрыве между советским обществом и советским режимом отражал концепцию политического порядка, разработанную в середине 1960-х годов Сэмюэлом Хантингтоном, который впоследствии объединил многие свои идеи в книге 1968 года «Политический порядок в изменяющихся обществах». (Бжезинский и Хантингтон были друзьями и вместе написали книгу о сравнении американской и советской политических систем.) Хантингтон утверждал, что модернизирующиеся общества, то есть общества с более высокими показателями грамотности, образования, урбанизации, индустриализации, экономического роста, распространения средств массовой информации и других индикаторов, более подвержены политической нестабильности и насилию, если только в них не учреждены сильные политические институты по поддержанию порядка. Рассуждение Бжезинского о Советском Союзе в точности отражало эту динамику – образование того, что он рассматривал как опасный разрыв между советским режимом и советским обществом. Тезис Бжезинского также был созвучен работам других исследователей, которые изучали дерадикализацию революционных режимов. Поскольку Китай в то время охватил хаос жестокой культурной революции, контраст между революционным порывом Мао Цзэдуна и относительным консерватизмом советского руководства поражал. Некоторые исследователи, такие как Ричард Лёвенталь, утверждали, что пока режим советского стиля не пожелает навязать повторную «революцию сверху» (как это Мао сделал в Китае), проистекающее из экономического развития новое социальное расслоение будет побуждать ключевых индивидов и ключевые группы закреплять свои достижения и тем самым отходить от заявленных утопических целей[105]. Анализ Бжезинского походил на анализ Лёвенталя, хотя Бжезинский пошёл дальше и указал на то, что укрепление этих новых центров социальной власти (особенно в органах высшего руководства КПСС и центрального аппарата) представляет собой один из основных барьеров на пути политической модернизации и экономической гибкости в СССР.