Джозеф Стиглиц - Ревущие девяностые. Семена развала

Книга касается еще одной темы. Это было десятилетие, в котором верховодили финансы. Люди с Уолл-стрита делали миллионы, а иногда и миллиарды на организации сделок, собирании капитала для создания новых предприятий. Лучшая и самая блестящая молодежь Америки присоединилась ко всеобщему ажиотажу. Америка приняла генеральную линию рыночной экономики: вознаграждение отражает производительность. Считалось, что те, кому больше платят, вносят больший вклад в благо общества. Естественно, что молодые люди поддавались этому безумию — они создавали общественное благо, через создание собственного благополучия. В политических кругах также было какое-то благоговейное отношение к финансовому сообществу. Центральные банки, штат которых составляли в основном выходцы их финансового сообщества, получили возможность самостоятельно определять кредитно-денежную политику; полагали, что их твердая рука способна гарантировать устойчивый рост без инфляции. Боб Вудвард (Bob Woodward) в своей книге «Программа» (Agenda {1994}) ярко описал, как снижение дефицита выдвинулось на передний план и в центр программы Билла Клинтона. Это была уже не та платформа, с которой Клинтон был избран.

Его убедили, что если не будет сокращения бюджетного дефицита, финансовые рынки его отвергнут, и он не сможет выполнить остальную часть своей программы. Все прочее было отодвинуто напоследок — и много так и не было осуществлено.

Нужно внести уточнение: я убежден, что финансы играют важную роль. Более того, мои собственные труды по информационной экономике содействуют выяснению взаимоотношений между финансами и экономикой. Несколько ранее лауреаты Нобелевской премии Франко Модильяни (Franco Modigliani) из Массачусетского технологического института и покойный Роберт Мертон (Robert Merton) из Чикагского университета выступили с концепцией, согласно которой, если отвлечься от налоговых соображений, нет абсолютно никаких различий между способами, которыми финансируются корпорации. Мои труды по информационной асимметрии содействовали объяснению центральной роли финансового сектора. Но там же я показал, что нерегулируемые финансовые рынки часто дают сбои, и то, что хорошо для Уолл-стрита вовсе не обязательно хорошо, а зачастую даже и совсем нехорошо — для страны в целом или определенных групп ее населения.

То, что произошло в девяностых, можно свести к нарушению, причем самым существенным образом, давно установившейся системы сдержек и противовесов — между Уолл-стритом, Мэйн-стритом (иногда называемым Хай-стритом в Великобритании) и трудом, между старыми отраслями и новыми технологиями, между государством и рынком, в результате внезапного возвышения финансового сектора. Было сказано, что все страны, включая Соединенные Штаты, должны подчиниться дисциплине рынка. Хорошо известные старые истины, что существуют альтернативные политические курсы, что разные политические курсы по-разному затрагивают различные группы населения, что существуют компромиссы, что политика представляет собой арену, где производится оценка компромиссов и производятся выбор, — были отброшены.

Мы в администрации Клинтона знали, что эта логика ошибочна. Если мы действительно признавали верховенство финансового сектора, если существовал единственно верный набор политических мероприятий, под которым мы готовы были подписаться, то что же отличало бы нас от республиканцев, разве что наша большая компетентность? Взяла верх своего рода шизофрения. Пока мы думали, что осуществляем различные политические мероприятия, в том числе помогающие бедным и среднему классу, и при том лучше, чем те, которые провозглашали республиканцы, пока мы полагали, что ищем компромиссы, многие из администрации приняли, по-видимому, точку зрения, что фондовый рынок, или в более общем смысле, финансовые рынки, лучше знают, куда следует двигаться. Казалось, что финансовые рынки наилучшим образом представляют, как интересы Америки, так и свои собственные. Мне это представлялось бессмыслицей. По моему мнению, нам следовало понять, что если мы предпринимаем что-либо, что не нравится людям с фондового рынка или с финансовых рынков, и должны за это расплачиваться, то вполне может быть, что игра стоит свеч{1}. Ведь, хотя финансовый рынок и важен, Уолл-стрит есть всего лишь группа специальных узкоэгоистических интересов, наряду со многими другими группами.

Я пишу эту книгу с позиций американца, человека, принимавшего участие во внутренних дискуссиях в Соединенных Штатах, глубоко озабоченного направлением, в котором движется страна. Но я пишу ее и как активный участник параллельных дискуссий, развертывавшихся во всем мире и более широких споров о глобализации, которая стала теперь проблемой, стоящей в повестке дня. Провалы в Америке — подъем и спад, безответственное управление макроэкономикой, избыточное дерегулирование и корпоративные скандалы, которым оно способствовало — как я полагаю, представляют интерес не только для американцев. То, что рассказывается здесь, должно заставить задуматься людей по всему миру, и по нескольким причинам.

Глобализация сделала всех и каждого в этом мире гораздо более взаимозависимыми. Принято говорить, что когда Соединенные Штаты чихают, Мексика схватывает простуду. Но теперь, когда Соединенные Штаты чихают, большая часть мира ложится на больничную койку с инфлюэнцией. А сегодняшние проблемы Америки зашли уже гораздо дальше простого насморка. Любой анализ текущих мировых экономических проблем, равно как и проблем предыдущего десятилетия, должны начинаться с обсуждения положения в Америке.

Кроме того, глобализация означает нечто большее, чем просто более свободное движение товаров, услуг и капитала через границы. Она связана с более быстрым распространением идей. Как я уже отмечал, Америка поставила себя в положение модели для всего остального мира. На Америку взирали стараясь понять, каким должен быть правильный баланс между государством и рынком, какими должны быть институты и какие политические мероприятия способствуют бесперебойному функционированию рыночного механизма. По всему миру распространилась американская корпоративная практика, и Америка старалась везде, где только можно, навязать свою практику бухгалтерского учета. Странам, которые отказывались добровольно подражать Америке, в надежде, что их экономика тоже способна испытать подъем, включая страны, полагавшие, что Америке не удалось нащупать правильного баланса[2], подвергались как обхаживанию, так и травле, а в случае развивающихся стран, зависящих от помощи Международного валютного фонда, фактически вынуждались силой следовать курсу, представленному, как продиктованному самой историей.

Неудивительно, что американские проблемы, затронутые в этой книге, имеют свои параллели во многих странах по всему свету. Корпоративные скандалы коснулись и европейских компаний, привели к отставке главных исполнительных директоров таких гигантов, как Вивенди[3] и бросили тень на такую казалось бы, солидную компанию, как Голландская бакалейная группа Ахолд (Dutch grocery group Ahold)[4]. В других странах, если и не было таких громких злоупотреблений со стороны корпоративных менеджеров, тем не менее направление тенденций вызывает глубокую тревогу.

Другие проблемы, стоявшие в центре американской драмы, разыгрываются аналогичным образом и на других сценах. В других странах благоговение по отношению к финансовому сектору — и его мощи — проявляется часто даже сильнее, чем в Соединенных Штатах; взгляды финансового сообщества определяют политику и даже исходы выборов. Заклинания о сокращении дефицита в сочетании с неумеренным рвением в борьбе с инфляцией, берущие начало еще почти два десятилетия назад, связали Европе руки для борьбы и противодействия экономическому спаду 2001 г. Когда эта книга пошла в печать, европейские экономисты стояли перед лицом дефляции и растущей безработицы, а между тем упреждающие действия могли бы остановить сползание в рецессию. Япония также переживает стагнацию или даже нечто худшее, весь мир сталкивается с первым глобальным спадом эры глобализации.

За всем этим идут баталии между сторонниками минимального роста государства и теми, кто убежден, что необходима большая роль государства, если мы хотим построить общество такого рода, победу которого мы хотели бы видеть в одной стране за другой, в развивающемся мире, и не меньше — в развитом, по обе стороны Атлантического и Тихого океанов. Недавний американский опыт поучителен для всех, и я надеюсь, что выводы, которые я сделал в заключительных главах этой книги, а также программа на будущее, которые я набросал, могут иметь такое значение для других стран, как и для Соединенных Штатов.

Эта книга не является журналистским расследованием. Скандалы и другие проблемы хорошо документированы в иных публикациях{2}. Моей целью является интерпретация, она нужна, чтобы помочь нам понять, почему дело обернулось неладно, и как можно исправить положение. Как социолог, я не считаю, что проблемы таких масштабов могут быть просто случайностями, результатами отклоняющегося поведения нескольких индивидуумов. Я ищу системные ошибки, а их оказывается очень много. Интересно, что многие из этих проблем тесно связаны с программой моих исследований трех предшествующих десятилетий; они связаны с проблемами несовершенной и частично асимметричной информации — т.е. ситуации, в которых некоторые люди располагают такой информацией, какой нет у других. Теоретические успехи в этой области помогают нам понять, что было сделано не так и почему. Они также объясняют нам, почему в годы перед тем, как эти проблемы выплыли на поверхность, я боролся внутри администрации Клинтона против многих политических мероприятий, которые способствовали возникновению этих проблем. Когда решения этих проблем начали обсуждаться десять лет назад, они в основном касались теории. Сегодня о них свидетельствуют факты. Но в определенных кругах сопротивление уменьшилось, подход к решению этих проблем, все еще продолжается{3}.